Захар. Я пользовался тогда его благорасположением ко мне. Захар очень любил мою Маму. Женат он никогда не был и своих детей не имел. Поэтому он очень был привязан к детям моего деда Ильи Михайловича, а среди них особой его лаской пользовалась девочка Таня. И моя Мама сохранила к нему доброе чувство. Когда Захар оказался неухоженным стариком, Мама, как могла, старалась помочь ему одеждой, гостинцами. В летние месяцы наших приездов в деревню Захар приходил к Маме в гости. Она его угощала и иногда носила ему покушать в его садовый шалаш. Все это было далеко от моего понимания. Мальчишки потешались над чудоковатым стариком и незадачливым сторожем. И я был вместе с ними. Откуда у меня могли появиться к нему чувства сострадания? А Мама помнила его ласку и заботу с детства. Она пыталась мне это объяснить, а мне все равно было странно воспринимать ее объяснения. Уж больно далеко от моей тогдашней жизни были ее воспоминания о своем детстве в ее родном Ушакове. Для меня дед Захар был не нашим, а ушаковским стариком, которому почему-то доверили караулить наш сад, сад моего родного дяди. Только когда я уже стал достаточно взрослым, я сумел понять, кем был для моей Мамы этот жалкий старичок в детстве. Он носил ее на руках, рассказывал ей сказки, уговаривал, когда ей от чего-нибудь было больно, собирал для нее ягоды и по весне поил березовым соком. Когда я это наконец понял, Захара уже не было в живых.
Брат Захара – Осип был ровесником моей Мамы. Он рано осиротел, и Захар для него стал отцом. Может быть, не желая оставить сиротой младшего брата, Захар не обзавелся своей семьей и остался бездетным. И, наверное, по той же причине он в глубокой старости оказался в семье брошенным. Брату с женой за заботами было некогда заниматься стариком. А он у них никогда ничего не просил. Так они и привыкли к тому, что оказался у них в доме Захар сам по себе.
Брат его Осип вырос красивым, стройным парнем и, когда пришла пора служить действительную, он был призван в Конногвардейский полк. Служил Осип в Санкт-Петербурге. А когда однажды за примерную службу приехал на побывку в деревню, то в неописуемый восторг привел своего старшего брата Захара. О деревенских невестах я уж не говорю. Они просто приходили посмотреть на красавца конногвардейца, не имея никакой надежды хоть какое-то его внимание обратить на себя. А деревенским парням Осип демонстрировал свою ловкость в верховой езде. На буйном, неукротимом соседском жеребце Осип делал чудеса. Он поднимал его на дыбы, с места пускал в карьер, затем резко осаживал и пускал коня в танец, а затем перед всеми на галопе делал всяческие движения. Никто из зрителей повторить их не мог.
А Захар в восхищении только вскрикивал, толкая в бок соседа: «Смотри, милай! Смотри! Ух ты! Не дай Бог умереть! Што делаить, в солому его закопать!»
Обо всем этом рассказывала мне Мама. Она тоже тогда любовалась конногвардейцем. Она рассказывала, а я никак не мог разделить ее восхищения, так как знал Осипа уже в обличье обыкновенного сермяжного мужика. Мне казалось невероятным, что он когда-то мог быть в образе кавалергарда Его Императорского Величества Конногвардейского полка. Не вязался этот картинный образ с видом мужика в длинной холщовой рубахе с большой заплатой на плече, холщовых же белых широких штанах и босиком. Может быть, от кавалергардского портрета сохранилось у него лишь пушистые пшеничные усы и кудрявая пшеничная шевелюра. На лошади он, однако, ездил смело, но не как конногвардеец, а как обычный мужик. Когда-то он, наверное, был красив. Но не красила его всю жизнь деревенская бедность. Двое сыновей было у Осипа. И оба они не пришли с войны. И самого его уже не было в живых. А вдова его оказалась крепче мужа. Ей нельзя было умирать. Он оставил ей в наследство заботу о внуках-сиротах. Она их вырастила, и теперь за ней ходили, уцепившись за ее юбку, двое правнуков. Земля ушаковская еще нужна была людям. Даже не живя на ней, они вырастали на ее корнях трудом прабабок и прадедов.
Мария Филипповна вместе с правнуками довела нас с Отцом до места, где когда-то стояло подворье моих дедов – двух братьев Ильи и Василия Михайловичей Ушаковых. В начале века они жили здесь в одном доме и хозяйстве двумя семьями. Место это не пустовало и теперь. Его своей угасающей жизнью еще оберегал один из последних представителей моего материнского рода, двоюродный брат Мамы Егор Васильевич Ушаков с супругою Ольгой Васильевной. Мы застали их тогда за уборкой картофеля на просторном дедовском огороде сзади маленького домика. Бывший солдат-сапер Великой Отечественной Егор Ушаков срубил этот домик тем же топором, с которым он четыре года наводил переправы через все водные рубежи от родного Мценска до Берлина. Без него здесь всю войну бедовала с двумя детьми – дочерью Шурой и сыном Ваней – верная его жена-солдатка. После того как немцы, отступая, спалили дотла всю деревню, Ольга Васильевна с детьми поселилась в оставленной солдатами землянке. На ее пороге она и встретила мужа в победном сорок пятом.
Наше появление на картофельном огороде Егора Васильевича было настолько неожиданным, что он со своей супругой долго никак не мог нас узнать, а потом понять, как мы здесь очутились. Они долго глядели на нас молча, а потом вдруг громко запричитала Ольга Васильевна. Наконец, придя в себя, хозяева повели нас в дом. Началась суета с приготовлением угощений для нежданных и незваных гостей. Бежать никуда и ни за чем не было нужды. У стариков все было свое. Картошка в тот год уродилась хорошая. Быстро было наварено ее вдосталь. А к ней пришлись и соленые огурцы с помидорами. На огромной сковороде громко заскворчала яичница с салом. А Егор откуда-то незаметно достал бутылку самогона. А мы с Отцом и сопровождавшим нас Василием Гавриловичем чинно восседали на лавке за столом, на котором быстро уставились перечисленные разносолы.
Домик у Егора был маленький, в одну комнату, с тремя оконцами и с маленькими сенцами. Комната была и кухней и спальней. На противоположной от нашей лавки стороне стояла деревянная кровать. Сбоку от кровати, в углу, стоял довоенного образца крашеный самодельный сундук. В нем было все семейное достояние.
Над кроватью висели два фотопортрета хозяев в рамках и под стеклом. Снимались они, очевидно, после войны. Ольга Васильевна смотрела из рамки еще молодой и симпатичной женщиной с живыми и веселыми глазами. А Егор снимался тогда еще в солдатской гимнастерке со всеми своими военными доблестями – с орденами Славы и Красной Звезды по обеим сторонам совсем на немогучей его солдатской груди. Тут же, под портретами висели фотографии детей и внуков. Старики жили в деревне одни. Сын Ваня работал и жил со своей семьей во Мценске. А дочь Шура с мужем и детьми – где-то в Тульской области. И для того и для другого родители выполняли обычную для многих стариков обязанность. Они вели для детей подсобное хозяйство и обеспечивали их продуктами питания своего производства. А летом принимали у себя «на выпас» внуков и внучек. Для себя старики уже не жили. По весне они с помощью сына с невесткой и дочери с зятем вскапывали под лопату огромный огород, сажали, сеяли, а потом окучивали и все лето поливали урожай. Внуки и внучки паслись при них тут же на огороде. Осенью дети приезжали, все убирали и с дарами природы и подросшими детьми уезжали восвояси. Потом изредка через равные промежутки времени появлялись на день, нагружались новыми порциями продуктов и снова уезжали. Всю зиму старики оставались одни на печке. Егор в эту пору из дома не выходил. Здоровьем уже был слаб, и часто страдала его солдатская грудь от простуд. Спасала его только теплая печка.
Обо всем этом услышал я от стариков, когда мы уселись наконец все за стол. Егор рассказал про свою невеселую здешнюю жизнь, но нисколько не жалуясь при этом на свою судьбу. Он ее иной для себя и не представлял. Она по большей части состояла из забот. За ними и не заметил, как подошла старость.
А я все вспоминал его молодым в той далекой деревне моего детства. Он был самым младшим из всех родных и двоюродных братьев моей Мамы. И из всех из них ему выпала судьба всю жизнь прожить и умереть там, где он родился в 1905 году.
В начале XX века семья моего Деда Ильи Михайловича и его брата Василия Михайловича была самой большой в деревне Ушаково. В живых я ни того, ни другого не застал. Мой Дед умер в начале Первой мировой войны, а его брат – в 1912 году. Длительная жизнь двух семей в одном доме, в одном хозяйстве не породила ни между братьями, ни между их женами и чадами каких-либо раздоров. Братья всю жизнь сохраняли между собой самые искренние родственные и деловые отношения. Они уважали друг друга, заботились каждый о другом и были внимательны и заботливы в воспитании своих детей.
Раздел хозяйства между братьями был тем не менее неизбежен. Семьи разрастались. Они физически не умещались в одном доме, не говоря уже о том, что тесно становилось не только на печке, но и на земле. Однако раздел не разрушил прочных родственных связей. Родные и двоюродные братья всю свою последующую жизнь сохраняли добрые родственные отношения и по возможности не оставляли друг друга в бедах и неустройстве своим сочувствием, моральной и материальной поддержкой. Отцы для этого были им примером не только в добрых чувствах, но и в своем трудолюбии и предприимчивости, в умении чувствовать происходившие в жизни перемены и находить правильные решения возникающих новых проблем. Они были очень обстоятельны и трезвы в хозяйстве, и это позволяло им содержать в достатке свои семьи и дать детям воспитание и образование с учетом их наклонности и интересов. Конечно, всем детям они не могли обеспечить высокое образование. Но все они получили необходимую сумму знаний и, что самое главное, навыки самостоятельных действий.
Оба брата всю жизнь прожили в согласии со своими женами. А жены, в свою очередь, были дружны между собой. Обе они были крестьянками из соседних деревень. Жена моего Деда, моя Бабушка Варвара Ивановна, в девичестве Горбатова, происходила из маленькой деревеньки Бельково, совсем недалеко от Ушакова. Ее я, как и Деда, живой