Только там уже об этом никто ничего не знает и не помнит. Оба они по одной причине, от тифа, умерли в 1919 году. Вдова Семена осталась с сиротой – сыном Николаем. А вдова Владимира сразу же, после смерти мужа, беременная вторым ребенком, со своим старшим сыном вернулась в свое Ушаково, на дедову усадьбу. У этой женщины впереди была очень трудная жизнь. Вскоре здесь она родила второго. Ей предстояло одной вырастить своих сыновей Александра и Семена. О том, как это было, я расскажу потом. Это стоит выделить в особый рассказ.
В Екатеринославле русская линия родства не оборвалась. Она перешла в украинскую. Сын Семена Ильича – Николай, рождения 1912 года, вырос и выучился в этом городе. Окончил Институт инженеров железнодорожного транспорта. Общений с российскими родственниками у него почти не было. Войну он прошел на железнодорожном транспорте. Женился Николай на украинке, и дочь у него получилась полной украинкой. Имея музыкальный талант, она окончила музыкальную школу по вокалу и стала солисткой знаменитого закарпатского ансамбля «Трембита». А потом она стала солисткой еще более знаменитой Киевской капеллы «Думка». Переселившись в Киев, она перевезла туда своего отца. Дальше уже пошла жизнь, неведомая мне. С братом Николаем связь оборвалась, а его жену и тем более дочь я вообще не имел чести знать. Слышал я, что дочь Николая была замужем, что была у него и внучка. Только я не знаю, передал ли ей дед хоть что-нибудь из своей памяти о нашей русской родне, о деревне Ушаково. Наверное не передал. Ведь ему и самому не пришлось там за свою жизнь побывать хоть один раз. Но у меня к нему претензий нет. Такова оказалась судьба. Я не исключаю, что, может быть, он еще доживает свой век в Киеве. Была у меня надежда увидеться с моим малознакомым братом. Да теперь, видимо, ей уже не сбыться. Кто бы мог подумать в совсем недалекое время, что мы окажемся в разных государствах?
После выхода из состава семьи и из хозяйства трех старших братьев и старшей дочери в деревне Ушаково с моим Дедом оставались еще трое сыновей и дочь, моя будущая Мама. Дед и его брат Василий Михайлович все еще оставались в одном
21» хозяйстве и в одном доме. Теперь двум семьям в старом деревенском жилище стало немножко попросторнее. Дети у Василия Михайловича тогда еще были малые. Все они были моложе моей Мамы. Кажется, только один из них, Константин Васильевич, был ей ровесником. А остальные – Кузьма, Егор и Катерина – все родились уже в двадцатом веке, и им еще далеко было до самостоятельной жизни. Она у них начнется только после смерти отца. Он умер от скоротечной открывшейся чахотки в 1912 году.
В начале века, в пору бурных революционных событий еще двое сыновей моего Деда – Михаил и Иван были призваны на действительную воинскую службу. Она досталась им не простая. Михаил в 1906-м призвали на Черноморский флот, а Ивана через год или два – в Санкт-Петербург. Он был удостоен чести служить в артиллерийском дивизионе одного из гвардейских полков. Видимо, статью своей он был пригож для этой почетной службы. Помню, дядя хвастал, как он когда-то мог на перекладине крутить солнце. До службы он закончил мцене-кую городскую гимназию и был намерен учиться дальше.
У Михаила Ильича служба получилась тоже необычная. Сначала он проходил подготовку во флотском учебном экипаже в Севастополе. В разгар революционных событий на Черноморском флоте он, тогда еще первогодок, получил первую порцию революционного воспитания. Он рассказывал, что несмышленым первогодкам тогда поручалось несение караульной службы на гарнизонной гауптвахте, где в то время содержались замешанные в политических волнениях матросы в связи с восстанием на броненосце «Князь Потемкин-Таврический». Стоя ночами на посту под окнами арестантских камер, слушал матрос необычные рассказы арестованных о тяжелой флотской службе и о происходящих событиях, постигал умом своим, что в них было правдой, а что – ложью. Был он обычным малограмотным крестьянским парнем. Проникло ли тогда в его сознание понимание политических событий? Наверное, нет. Но чувство матросской солидарности им овладело. Через некоторое время из учебной команды флотского экипажа он был переведен минером на переименованный к тому времени бывший мятежный «Князь Потемкин-Таврический». Теперь он назывался «Святым Пантелеймоном». В новой вспышке революционного мятежа под руководством П. П. Шмидта он был уже в рядах восставших. На «Пантелеймоне» снова взвился тогда революционный флаг. Теперь он сам оказался в арестантской команде, содержащейся на одесской гарнизонной гауптвахте, с тайно спрятанной фотографией своего кумира П. П. Шмидта. После отбытия срока наказания в арестантской команде дядя Миша был демобилизован и возвратился в деревню.
Портрет Шмидта он берег за божницей. Мне в детстве довелось его держать в руках, и я был горд за своего дядю, отважного революционного матроса. Свое революционное образование Михаил Ильич продолжил во время второго призыва на флот в годы Первой мировой войны. Тогда он стал опять матросом, но уже на Балтийском флоте. А до того как это произошло, он занимался в деревне крестьянским трудом, взяв на себя все заботы по хозяйству от отца. Женился он на своей ушаковской девушке из соседней и тоже большой деревенской семьи – Марии Михайловне. Скоро у них родился первый сын – Василий, одногодок моего старшего брата. Они потом вместе учились в нашей деревенской школе на Поповне и были друзьями.
В 1912 году семья моего левыкинского деда породнилась с ушаковской семьей Ильи Михайловича. Мой Отец, специально приехавший из Москвы, высватал себе невесту, мою Маму, и увез ее с собой в столицу.
Воинская служба другого моего Дяди – Ивана Ильича протекала в иных условиях. Гвардейцев и кормили и поили не так, как обычных солдат и даже матросов. И одевали, обували их тоже не так. Служба гвардейская, конечно, была не легкая, все больше строевая, смотровая да муштровал. Однако Дядя, рассказывая о ней, больше вспоминал сытую жизнь да их высокоблагородия и превосходительства, высочества и даже величества, которых Бог дал ему счастье лицезреть в натуральном виде. Дядя любил о них рассказывать и с удовольствием произносил наименования их титулов. В годы Первой мировой войны, когда его тоже призвали из запаса, он сам стал его благородием господином штабс-капитаном. На действительной же службе он дослужился лишь до младшего писарского чина. Но зато писарем он был определен в канцелярию к самому генералу Куропаткину. Рассказывал Дядя о нем как о добром и интеллигентном человеке. Тогда, в далеком довоенном детстве, мне удивительно и подозрительно было это слышать. Ведь из школьного учебника я знал, что этот царский генерал был бездарен, что он был виновником поражения России в Русско-японской войне и вместо патронов однажды послал на фронт вагон с иконами. Я тогда не знал, однако, что генерал Куропаткин был крупным военным ученым-картографом. Ну а насчет хороших человеческих его качеств тогда не думалось. Ведь генерал-то был царский! А Дяде я еще не верил потому, что сам он в годы революции оказался по другую сторону от восставшего народа. И никакие родственные чувства не могли поколебать во мне усвоенной с детства классовой предубежденности, и подозрительности, и недоверия даже к моему родному Дяде. А он был тоже упрям и Советской власти в жизни своей так и не принял. Однако в отличие от других братьев и родственников, принявших ее, он прожил при ней самую долгую жизнь, и никакие репрессии его не коснулись.
После окончания срока действительной службы Иван Ильич в деревню не вернулся, а на льготных условиях поступил в Петербургскую Лесную академию. Выбор этого учебного заведения был, наверное, не случаен. Интерес к лесному делу Дядя унаследовал от отца. Но закончить учебу не удалось. После второго курса Иван Ильич вольноопределяющимся отправился на фронт. Началась Первая мировая война.
Накануне войны в деревне вместе с Дедом и его женой оставались два сына – вернувшийся со службы Михаил и самый младший – гимназист Федор.
Хозяйством распоряжался теперь Михаил Ильич. Раздела его между братьями не было. Да я и не уверен, что у Деда был накоплен какой-нибудь капитал и имущество, которые можно было бы разделить между семью сыновьями и двумя дочерьми, чтобы каждый из них ощущал вес, объем или площадь полученной доли. Этого невозможно представить себе хотя бы потому, что унаследованная Михаилом Ильичом вся усадьба настолько невелика, что ее нельзя было поделить пополам. Каждая из половинок не обеспечила бы минимума потребностей, чтобы хозяйство могло нормально функционировать. Дом, который он унаследовал единолично от отца и в котором сам прожил всю жизнь до трагической черты предательского навета в 1942 году, был не только не самым богатым, а среди средних – ближе к бедным. Он был крыт соломой с небольшим крылечком, с маленькими оконцами. Потолки в доме были низкими. Первая кухонная половина была, как у всех, с большой русской печью на земляном полу. Горница отличалась от кухни деревянными полами, небольшой печкой-грубкой и закрытой занавеской маленькой спаленкой. Ничем не отличался старый дом моего деда от обычных крестьянских домов. В нем не прибавилось излишеств и тогда, когда его новый хозяин, став коммунистом, возглавил местную власть. Кстати сказать, нынешние хозяева власти начинают свою государственную деятельность с постройки, не за свой счет, индивидуальных в два-три этажа коттеджей, которые по-русски у нас скромно привыкли называть дачами.
Первую мировую войну Михаил Ильич, призванный из запаса, отслужил на Балтике. Здесь он оказался в водовороте главных событий. Участвовал в Февральской революции 1917 года и тогда же вступил в ряды партии большевиков. А после октябрьских событий с мандатом революционного матроса возвратился в деревню устраивать советскую власть. В 1919 году в составе Мценского совета он один представлял большевистскую оппозицию его эсеровскому большинству.
А Иван Ильич пошел другим берегом. На войну он ушел вольноопределяющимся, но вскоре был направлен юнкером в Сергиевское артиллерийское училище в Одессе. По окончании его в 1916 году был направлен на открывшийся тогда Румынский фронт. Так дороги двух братьев разошлись на разные стороны на всю оставшуюся жизнь. Куда они приведут их в конце пути, им тогда было неведомо, так же как об этом не думал – не гадал один из соратников моего Дяди по белой армии, с которым я случайно встретился однажды в Югославии.