в закончил, как и мой случайный собеседник в югославском Мостаре Александр Николаевич Нефедов, Сергиевское артиллерийское училище в Одессе. В это время в ходе Первой мировой войны после Брусиловского прорыва в войну на стороне Антанты вступила Румыния, и таким образом открылся новый Румынский фронт. Россия теперь оказалась обязанной защищать своего нового и очень слабого союзника. Иван Ильич был направлен на этот фронт.
Мне в годы войны, особенно в 1942 и 1943 годах, на фронте приходилось противостоять румынским формированиям, входившим в состав немецко-фашистских войск. А в 1944 году я даже дошел до Румынии. И это тогда дало мне повод вспомнить о своем Дяде. Здесь, в Румынии, он был ранен и эвакуирован на излечение в Самару. Там его застали и первая, и вторая революции 1917 года.
В 1918 году в Самаре произошли события, которые определили дальнейший путь офицера-фронтовика. Он стал на сторону контрреволюции. Когда я спросил его, почему он, крестьянский сын, сделал такой выбор, Ильич ответил, что другого выбора для него уже не было. Для революционеров он был золотопогонником, врагом. После Самарского контрреволюционного мятежа он оказался в армии Колчака.
А вот младший брат Ивана Ильича, тоже мой дядя, Федор Ильич, окончив мценскую гимназию, добровольно поступил в городе Орле в Школу красных офицеров, окончил ее первым выпуском в 1918 году и был направлен на колчаковский фронт. В 1919 году в должности начальника штаба дивизии Красной Армии он погиб где-то под Оренбургом.
Мама рассказывала, что гибель была жестокой. На штаб напали белоказаки, и все краскомы были ими жестоко порублены. А дядя Ваня всегда потом избегал разговоров о судьбе родного брата. Он не имел личного отношения к его гибели, но, видимо, какую-то вину свою, перед матерью в первую очередь, чувствовал.
Бабушка моя Варвара Ивановна до конца жизни получала приличную пенсию за погибшего своего сына – красного командира. А мне осталось право гордиться своим дядей – героем Гражданской войны.
После разгрома армии Колчака штабс-капитан И. И. Ушаков попытался уйти в Монголию, но вскоре пришел к другому решению, вернулся в Красноярск и сдался большевикам. Около года сидел в тюрьме, был судим. Было установлено, что лично он никакого участия в репрессивных мерах по отношению к народу не принимал. Суд счел возможным освободить его из-под стражи под обещание не участвовать в военных действиях на стороне белой армии. Свое обещание Иван Ильич честно выполнил, но жизнь прожил бестолково, опасаясь возможных репрессий. Семейной жизни у него не получилось. Будучи еще в Екатеринбурге, он женился. Жену звали Любой. Она родила сына, который, к несчастью, умер в младенчестве, и семья распалась. А после красноярского суда пришлось часто менять место жительства. Какое-то время он жил во Мценске, работал бухгалтером. Мама рассказывала, что он сыграл определяющую роль в моем появлении на свет. Мной она была беременна после смерти своей младшей дочери Валентины. Отец тогда уехал в Москву. Маме предстояло самой решить судьбу будущего ребенка. Мне она рассказывала, что именно Иван
Ильич убедил ее родить. Главным аргументом была высказана надежда, что, может быть, именно младший ребенок станет ей утешением и поддержкой на старости лет. Аргумент был убедительным. Но стал ли я утешением Маме своей, когда она недолго мучилась от неизлечимого рака в конце своей жизни?
А Иван Ильич всю жизнь по-холостяцки кочевал то в Сибири, то на Северном Кавказе, то на Украине. Иногда он наезжал в Москву и по нескольку дней жил у нас, в нашей тесной комнате на шесть человек. Он превратился в огромного толстого человека. Все его имущество всегда было при нем. Оно укладывалось в один чемодан. Жил он на казенных квартирах. С родственниками, кроме нас, общался редко, так как это могло иметь неприятные последствия. Над ним всю жизнь неминуемой карой висело прошлое бывшего офицера-белогвардейца. Однажды он устроился на работу бухгалтером передвижного цирка и теперь уже вместе с артистами кочевал по стране. Я помню, как он водил меня на представление гастролируещей в Москве труппы в цирк-шапито в Измайловский парк. Было очень холодное лето. В цирке было очень мало зрителей. Выступала группа акробатов из Средней Азии под руководством Кадыр Гуляма. В конце своего номера этот богатырь держал на себе пирамиду из одиннадцати человек. Удовольствия не получилось никакого. Но зато я до сих пор помню, как замерз в холодном летнем цирке-шапито. А угостил меня тогда дядя Ваня бутылкой холодного ситро. Сам же выпил с полдюжины пива. Было у него тогда явное пристрастие к спиртному. Были и запойные циклы. Но все же подзаборным пьяницей он не стал. Этим он обязан своей сестре – моей Маме – и моему Отцу. Они не только строго судили его, но и поддерживали своим участием. Поселившись перед войной в окрестностях Москвы, он часто бывал у нас. Общение с нашей семьей, с нашими родителями и своими племянниками, очевидно, положительно влияло на Ивана Ильича. А в год начала войны он стал жить совсем рядом с нами – на станции Лось Ярославской железной дороги, а работать поступил на овощную базу поселка метростроевцев главным бухгалтером. Потом переехал в Болшево и работал там главным бухгалтером на торфопредприятии, а в конце жизни даже в военном домостроительном управлении. Судьба свела его там с одинокой женщиной, уже преклонного возраста, с большим партийным стажем. Так, коммунистка-большевичка стала вроде как бы женой бывшего офицера-колчаковца. Это сожительство, однако, не изменило убеждений той и другого. Ильич всю жизнь оставался внутренним диссидентом. Он сдерживал свое обещание, данное в красноярском суде. Он никогда не совершал поступков против Советской власти, трудился честно, не подличал, но на сторону Советской власти так и не стал.
Когда началась война, Ильич готов был пойти на фронт, защищать Россию. Но возраст уже был не тот. Зато он честно работал в тылу. Мой поступок – добровольный уход на фронт – он одобрил. Всю войну он прожил рядом с моими родителями. Они поддерживали друг друга.
Похоронив свою партийную сожительницу, Ильич предоставил кров своему племяннику – сыну репрессированного Советской властью брата, революционного матроса-большевика Михаила Ильича. Племянник Валентин Михайлович Ушаков и похоронил своего дядю – бывшего белогвардейского офицера, штабс-капитана, на подмосковном Ивантеевском кладбище. Провожали в последний путь Ивана Ильича и мой Отец, и мои братья, и я. Случилось это летом 1959 года.
А за что же покарала Советская власть единственного в нашей деревенской округе коммуниста-большевика Михаила Ильича Ушакова?
Этот малограмотный крестьянин среднего достатка из небольшой и небогатой деревеньки Ушаково Мценского уезда тоже сделал свой выбор в великом водовороте политических страстей. Современные критики и ниспровергатели большевизма утверждают, что Октябрьский переворот не был результатом выбора народа, что он был навязан ему экстремистскими идеями большевистских вождей, что несостоятельная марксистская утопия равенства трудового народа увлекла его на авантюристический путь жестокой классовой розни и трагических ошибок. Современные критики для обоснования своих исторических ниспровержений выстраивают в ряд цепь таких ошибок, вычисляют статистику человеческих жертв и страданий, материальных и интеллектуальных потерь. Но при всей достоверности фактов, потрясающих сознание и воображение временных поколений людей, они не в состоянии объяснить кажущейся фатальности поступков их отцов и дедов в Великом Октябрьском социалистическом перевороте.
Допускаю, что революционная романтика могла увлечь на безотчетные действия и поступки моего младшего дядю Федора Ильича, очень юного и неискушенного в жизни человека. Он, не задумываясь, шагнул в революцию. Также не задумываясь, шагнул в контрреволюцию старший сын моей старшей тетки Марии Ильиничны Василий Меркулов. Этот синельниковский гимназист оказался юнкером деникинского военного училища в Харькове. Правда, его деникинская карьера очень быстро оборвалась. Он умер от тифа, а родственники его многие годы вынуждены были жить под страхом возможных репрессий со стороны власти и победившей революции.
Но выбор старших сыновей нашего ушаковского деда не был ни случайным, ни фатальным и не был подчинен какой-то сугубо личной карьерной цели. Иван Ильич сознательно защищал старую уходящую Россию, которой был верен присягой, а Михаил Ильич стал на сторону революции, осознав ее необходимость для устройства новой жизни. Ее он и защищал, строил по мере понимания своих задач и возможностей. Личного блага в этом мой Дядя не достиг и не построил.
С мандатом Революционного совета Балтфлота Михаил Ильич в начале 1918 года вернулся в свое Ушаково. На этот раз вместо икон в красном углу своей хаты он оставил только фотографию Петра Петровича Шмидта.
Во Мценском уезде тогда большим влиянием на окрестное крестьянство пользовались левые эсеры, но Михаилу Ильичу все же удалось на выборах в 1918 году пройти в состав Мценского уездного совета. В нем он до 1919 года в единственном числе составлял и представлял оппозицию левоэсеровскому большинству. А в пределах своей Беляниновской волости он многие годы оставался единственным коммунистом. Его жену Марию Михайловну, тоже урожденную Ушакову, звали коммунистихой, а детей – Васька коммунистов и Валька коммунистов. Старший сын Василий был ровесником моего старшего брата, 1912 года рождения. Они вместе учились и в деревне у Евгении Ивановны, и потом во Мценске, в школе второй ступени. Василий сразу выбрал путь отца. Второй сын – Валентин родился в 1926 году и был на один год моложе меня. Жизнь обоих сыновей Михаила Ильича оказалась и сложной, и несчастной.
В 1919 году Михаил Ильич был избран председателем Беляниновского волостного совета. Суровые времена для волости наступили осенью этого года. Наступал Деникин. Пал Орел. Тринадцатая армия красных, противостоящая здесь Деникину, была деморализована. Было очень много фактов бесчинства и самоуправства со стороны деморализованных красноармейцев и дезертиров. В окрестностях деревни появлялись деникинские разъезды. На всю волость в эту безвластную пору оставался только один человек, который был способен что-то делать и решать. Им был Михаил Ильич Ушаков. О своей безопасности и безопасности семьи заботиться было некогда. А врагов уже было нажито много.