Прибегнув к этой нехитрой, но проверенной веками крестьянской технологии, председатель сберег колхозу заметную долю расходов. Одновременно с этим он добился и укрепления дисциплины коллективного труда. Все это сложилось в заметный эффект роста производительности труда.
Но зато в районе руководство стало косо и с подозрением смотреть на якобы «отсталого» председателя. Пошел разговор о недооценке им роли МТС и даже о непонимании политики индустриализации колхозного труда. Но председатель делал вид, что не понимает критики, и продолжал поступать так, как подсказывала ему крестьянская сметка. И дела в колхозе пошли к лучшему. В новину лета 1938 года после уже привычной голодухи во всех домах из полученного аванса пекли хлеб без примесей, пекли вкусные караваи ржаного хлеба, нашего, орловского, пекли ситники с яблоками и натертые на сметане лепешки. Ели хлеба досыта. При этом колхоз полностью и вовремя выполнил свои государственные обязательства. Веселее стало жить в нашей деревне Левыкино, да и в Ушаково и Кренино. В домах крестьян стали появляться велосипеды, радиоприемники. Стал меняться внешний облик людей. Они теперь лучше одевались. А дядю Мишу в это время постигло глубокое горе. Самоубийством покончил жизнь его старший сын Василий. Приехал к отцу в гости на Михайлов день из Орла, где он работал судьей. Приехал с женой. Говорят, что здесь у них вышла какая-то ссора. А к вечеру мертвого сына отец нашел в ушаковской роще. Странной была эта смерть. Сын, как у нас говорилось, вышел в люди. Получил образование, вступил в партию, был выдвинут в судьи, работал успешно и приобрел солидный авторитет. Ему тогда было всего около тридцати лет.
Никто тогда так и не понял, какая причина заставила Василия уйти из жизни. Сошлись на том, что виновата была якобы жена. А в чем она была виновата, тоже осталось неясно.
Смерть сына Михаил Ильич переживал тяжело и молча. Он выглядел еще более хмурым и неприветливым, чем вызывал к себе опасливое, настороженное отношение односельчан. Люди, способные понять состояние председателя, сочувствовали ему, а недруги копили раздражение и обиды. А мне дядя Миша тогда открылся родным человеком, которым я стал гордиться и до сих пор чту его светлую память.
В жаркое военное лето 1941 года Михаил Ильич серьезно заболел. Резко обострился застарелый радикулит. В конце августа его положили в Мценскую городскую больницу, к доктору Афтабекову. А в это время война уже подкатила к Орлу. Немцы овладели этим городом. Танки генерала Гудериана двигались к Москве. Путь им преградила танковая бригада тогда еще полковника Катукова.
В 1965 году, в один из дней празднования двадцатилетия нашей Победы мне довелось познакомиться с этим прославленным военачальником. Он был гостем Московского университета на торжественном собрании профессоров, преподавателей и студентов. Маршал очень интересно рассказал нам об этом десятидневном сражении на подступах к городу Мценску.
Маршал рассказывал, а я вспоминал свои недоуменные и горькие переживания от наших военных неудач в начале войны, и особенно в конце лета и осенью 1941 года, когда в сводках Совинформбюро появились названия родных мест, знакомых мне с детства. Я вспомнил, как тогда я прочитал в «Правде» рассказ корреспондента о подвигах Н-ского танкового соединения, которым командовал полковник Катуков в боях под Мценском. Корреспондент тогда сообщил один очень интересный факт. Дело в том, что в танковом сражении между Орлом и Мценском встретились старые знакомые по Казанскому танковому училищу полковник Катуков и генерал Гудериан. Оказалось, что последний свое военное образование получил в этом училище. А Катуков в нем был инструктором танкового вождения. В сражении 1941 года Катуков командовал танковой бригадой, а Гудериан – танковым корпусом. Полковник и здесь преподал своему бывшему ученику урок ведения маневренной обороны значительно меньшими, чем у противника, силами. Об этом корреспондент «Правды» рассказывал в 1941 году, а я с тех пор запомнил имя прославленного героя, будущего маршала бронетанковых войск. И еще в его рассказе о боях под Мценском я вдруг услышал имя подполковника И. И. Пияшева, командира 34-го стрелкового полка внутренних войск, который принял у будущего маршала участок обороны под Мценском. До этого в тылу у танкистов в течение всех 10 дней боев никаких войск пехоты не было. Затем танкисты, согласно приказу, отошли в тыл, а оборона Мценска продолжалась. Теперь вместе с другими город оборонял полк, которым командовал мой будущий командир дивизии.
В конце августа полк коммуниста Ивана Ивановича Пияшева упорно оборонял Мценск, обеспечивая возможность эвакуации населения, учреждений и предприятий. А в это время в больнице Афтабекова беспомощный и всеми забытый оставался председатель колхоза «Красный путь», коммунист с дореволюционным стажем Михаил Ильич Ушаков. В колхозе в это время спешили с уборкой большого урожая. Взрослые мужчины уже были призваны на войну, а которые еще оставались, рыли окопы. Случилось так, что некому было побеспокоиться о председателе. А фронтовая канонада уже была слышна в деревне.
Наконец жена Михаила Ильича Мария Михайловна сумела найти лошадь и на телеге в самый последний момент примчалась во Мценск. С другой стороны реки Зуши в городе уже были немцы. Подъехала Мария Михайловна к больнице, а на порожках крыльца сидел ее муж. Он плакал от боли, но больше всего от обиды на бросивших его товарищей.
Перед врагом один на один коммунист Ушаков оказался второй раз. Первый раз это случилось осенью 1919 года, когда наступала белая армия Деникина. Но тогда он был молод и здоров, по-революционному убежден и энергичен. Тогда он действовал по своей собственной инициативе. С ним были люди, одних из которых он сумел убедить, а других – заставить пойти за собой. А теперь, в еще более суровую осень сорок первого года, он был физически немощен и брошен.
Жене удалось выскочить из города с мужем в самый последний момент. Она привезла его домой в Ушаково. Но и здесь уже все собирались в эвакуацию. Деревня оказалась на рубеже обороны, и командование спешно эвакуировало население в ближайший тыл. На усадьбе Михаила Ильича находился командный пункт зенитной батареи.
Отступать дальше Михаил Ильич не захотел, да и не мог. Ведь предстояло уходить пешком. А ноги его по-прежнему не подчинялись больному человеку. Мария Михайловна вместе с младшим сыном Валентином и со своими соседями вскоре ушла, как потом оказалось, в не очень далекое село Никольское, то самое Никольское, по дороге к которому когда-то Мама вместе со своим отцом случайно увидела Льва Николаевича Толстого.
Михаил Ильич остался на попечении солдат зенитной батареи. Они сказали ему тогда якобы так: «Оставайся с нами, отец. Мы тебя в обиду не дадим, пока сами будем живы. А уж если мы умрем, то и тебе не страшно будет умирать с нами». Они поставили его на свое довольствие.
На всякий случай Михаил Ильич в огороде закопал свой партийный билет и самую свою дорогую реликвию – фотографию П. П. Шмидта. Наверное, он вовремя это сделал. Сражение уже продолжалось по эту сторону от Мценска. Немцы вот-вот могли быть в деревне. Их авиация беспрерывно бомбила артиллерийские позиции. И однажды большая бомба, не менее пятисот килограммов, накрыла командный пункт батареи. На его месте осталась огромная и глубокая воронка. Я видел эту воронку спустя много лет. Она превратилась в маленькое озерко с необыкновенно чистой водой.
Так фашистская бомба создала в разрушенной деревне Ушаково никому не нужный искусственный водоем, а зенитная батарея полностью погибла. Дядя Миша остался без обещанной защиты. Он чудом уцелел, не погиб вместе с солдатами. Не погиб, но через день или два оказался на оккупированной территории. В колхоз «Красный путь» пришли немцы.
Триста лет деревни Левыкино, Ушаково и Кренино, да и вся мценская и орловская земля со времен последних грабительских набегов крымчан не подвергалась нашествиям. На орловской земле остановилась белая деникинская армия. Отсюда начался ее разгром рабоче-крестьянской Красной Армией. Теперь на мценскую землю пришли танки Гудериана, затопали солдатские фашистские подкованные сапоги, загорланила немецкая речь. Однако фронт здесь дальше не пошел. На рубеже Симферопольского шоссе в окрестностях знакомых мне деревень он остановился. А Спасское-Лутовиново оказалось вроде как бы в нейтральной зоне. Фронт стоял здесь полтора года. Он несколько потеснен был на юг, после разгрома фашистов под Москвой, но все-таки удержался на подступах ко Мценску. В 1943 году здесь началось великое орловско-курское сражение. Во Мценск и в его окрестности тогда упирался один конец знаменитой дуги.
Но как бы то ни было, а Михаил Ильич и его колхоз оказались в зоне нашествия и в жестком режиме оккупации. Немцы, однако, колхоз ликвидировать не стали. Они назначили здесь старостой одного из жителей деревни Кренино, Андрея Афанасьевича Зенина. Я помню этого человека. Он мне всегда был несимпатичен. Странное дело! Вид у него был какой-то нерусский. Был он рыжий и лысый и совсем не похожий на крестьянина. В колхозе работал счетоводом. Моя Мама была ему кумой. Она крестила одну из его двух дочерей. Эти дочери мне тоже не нравились. Да! Я вспомнил, что у этого несимпатичного мне человека была еще и несимпатичная кличка Зоб. Наверное, потому, что у него был очень большой кадык. И еще он был золотозуб. В деревне кроме него ни у кого не было золотых зубов. Я не любил, когда Зоб приходил к нам домой, да еще и называл мою Маму кумой. Вот он-то и оказался фашистским старостой. Произошло это не случайно. Дело в том, что в Первую мировую Зоб попал в немецкий плен и возвратился из Германии только после Гражданской войны. Он немного знал немецкий язык и очень быстро добился у фашистов их милости. Под его руководством немногочисленная группа оставшихся в деревне жителей продолжала обработку перемолоченного хлеба богатого урожая лета 1941 года. Наши бывшие деревенские соседки рассказывали уже после войны, что вел себя Зоб как предатель. А когда фашистам пришлось уходить из наших мест, ушел с ними и рыжий Андрюха-Зоб, бросив где-то на дороге свою семью.