Заседание суда вела судья Троицкая. Когда меня вызвали в зал, я увидел ее и поразился ее злым, недобрым глазам. Это была молодая женщина. Тогда она, видимо, только начинала свою судебную практику. Я сразу понял, что она была преисполнена решительных намерений сурово наказать преступника. А на скамье подсудимых сидел мой брат, абсолютно неспособный защищаться. Он безнадежно признавал свою вину. Судья Троицкая, так же недобро посмотрев в мою сторону, стала допрашивать меня. Я назвался доцентом Исторического факультета Московского университета, предполагая, что и судья, возможно, училась в этом же университете. Я надеялся на сочувствие. Но ни один мускул не дернулся на недобром лице судьи. Я стал рассказывать об отце подсудимого, соратнике Петра Петровича Шмидта, о его революционных заслугах и о том, как он невинно был осужден и погиб в концентрационном лагере. Судья грубо оборвала меня вопросом: «Ну что же, если отец был такой сознательный, то почему же его сын не взял с него примера?» Я спокойно отвечал, что своими показаниями я хотел бы убедить суд именно в этом. Я сказал, что сын всю жизнь дорожит памятью об отце и живет по его примеру и что мне не хотелось бы, чтобы суд и здесь повторил несправедливую ошибку и преувеличил вину и меру наказания подсудимого. Мне показалось, что народные заседатели поняли меня и отнеслись к моим словам сочувственно. Но судья Троицкая оставалась непоколебимой. Ее недоброе лицо не дрогнуло, а глаза глядели еще злее. Суд удалился на совещание. Оно длилось очень долго, несколько часов, до вечера. Судье, видимо, удалось убедить заседателей, и моему брату был объявлен приговор – два года содержания в лагере. Жестокая презумпция неотвратимости наказания сработала. Суд строго последовал указаниям прокурора. Еще одна судьба, судьба сына незаконно репрессированного отца, была почти раздавлена.
Через некоторое время мы, родственники Валентина, его двоюродные братья, добились пересмотра дела в следующей судебной инстанции, и мера наказания была смягчена до условного отбывания срока. Я бы не стал делать этого послесловия к рассказанной истории жизни и смерти моего дяди Михаила Ильича Ушакова, если бы спустя несколько лет, с экрана телевизора не увидел снова лица той судьи Троицкой, которая проявила высокую исполнительность в суде над его сыном горящим и горячим летом застойного 1972 года. На этот раз она вела судебное разбирательство по делу Смирнова-Осташвили, получившего известность в связи со скандальной потасовкой в Доме литераторов между национал-патриотами и членами группы литераторов под названием «Апрель». На этот раз судья следовала не менее решительным разъяснениям прокуратуры демократической России. Подсудимый тоже получил свои два года строгого содержания. Через некоторое время газеты сообщили, что Смирнов-Осташвили покончил в тюрьме жизнь самоубийством. Судья Троицкая с экрана выглядела уже не такой молодой, как я ее видел в 1972 году. Теперь она была рекомендована опытным судьей из состава Мосгорсуда. С экрана по-прежнему, однако, смотрели ее недобрые глаза уже не на молодом и еще более несимпатичном лице. Презумпция неотвратимости наказания сработала и теперь так же безжалостно, как и при отжившем тоталитарном режиме.
Девятеро детей было у моих деда и бабушки Ушаковых – Варвары Ивановны и Ильи Михайловича. Все они вошли в самостоятельную жизнь здоровыми и способными находить свои пути и решать возникающие на них проблемы. Но одинакового счастливого или, по крайней мере, просто благополучного результата не всем удалось достичь. Время им досталось сложное и трагическое. Почти у всех у них жизнь сопровождалась тяжелыми потерями. Мощное родовое дерево, к сожалению, в отдельных побегах не приносило плодов, а в других медленно засыхало.
Более всех в этом роду повезло моей Маме. Она прожила свою жизнь в согласии и любви с моим Отцом. Они преодолели вместе все трудности жизни. А их было немало. Вырастили, выучили своих детей. Им выпало счастье уберечь их от болезней, голода, соблазнов и увидеть их успехи в самостоятельном труде, в обустройстве собственной семейной жизни. Они навечно закрыли глаза, будучи спокойными и уверенными в том, что их дети будут способны вырастить их внуков, которых они тоже успели увидеть при своей жизни. Когда я рассчитаюсь с долгами памяти перед своими родственниками и сумею рассказать об их горемычной судьбе, я обязательно расскажу и о том, как и какой ценой досталось моим родителям это благополучие. Но сейчас я должен завершить памятное мне описание жизни близких и дорогих мне людей, которым в свое время я, к сожалению, не смог или не имел возможности высказать своего родственного сочувствия, уважения и благодарности. Мои дети и внуки должны знать об этом. Я уже рассказывал о том, что старшая сестра моей Мамы Мария Ильинична Меркулова вместе со своим мужем еще до революции обосновались на постоянное жительство в Синельникове, крупной железнодорожной станции на Приднепровской железной дороге на Украине. Следом за ними сюда же прибыл на жительство Василий Ильич со своей семьей.
Можно сказать, что потомство Марии Ильиничны и Василия Ефимовича Меркуловых почти полностью ассимилировалось в малороссийском обиходе жизни. Их старшему сыну не суждено было долго жить. Он умер от тифа во время учебы в Харьковской деникинской школе юнкеров.
Старшая дочь, Александра Васильевна, в замужестве стала Шевцовой. Ее старшие сыновья Борис и Владимир – мои племянники – были и моими ровесниками. Они вырастали настоящими украинцами. Оба были на войне. Старший Борис погиб в конце войны. Мать на память получила его боевые ордена. Владимир закончил войну в морской пехоте на Дальнем Востоке. Он принимал участие в корейском десанте. Младший сын у Александры Васильевны родился в 1939 году. Когда началась война и немцы подошли к Синельникову, семья стала отступать вместе с фронтом, так как ее глава Федор Евдокимович Шевцов работал на железной дороге. Возвращались назад тоже за фронтом из-под Сталинграда. А в конце 1944 года Александра Васильевна вместе с мужем и младшим сыном оказались в западноукраинском городе Коломыя. Туда ее мужа назначили начальником отделения железной дороги. Старший сын в это время уже погиб, а второго направили служить на Дальний Восток в военно-морской флот. Однажды во время сильной бомбежки Коломыи Федор Евдокимович был ранен, а бандеровцы добили его, раненого, ножом в сердце. Похоронила его моя сестра Шура там, в Коломые, и с малолетним сыном вернулась в Синельниково в свой уцелевший дом. Там и доживает теперь она свою жизнь. Младший сын живет и работает в Днепропетровске. В этой семье вдруг очень последовательно прошла морская традиция. Владимир долго служил на Тихоокеанском флоте. Младший, Анатолий, действительную служил на Черноморском флоте. Ходил с дружеским визитом в средиземноморские страны. А его сын тоже оказался черноморцем. Их отец, дед и прадед Федор Евдокимович остался лежать в неприветливой западноукраинской земле. И уж теперь, после всего, что произошло в нашей стране в результате развала великой советской державы, нет никакой надежды верить в сохранность памяти наших дорогих братьев и сестер в злой бандеровской земле.
Вторая дочь Марии Ильиничны Меркуловой Анна Васильевна сменила свою фамилию, выйдя замуж за украинца Ивана Середу. Он происходил из местной семьи железнодорожников, был членом ВКП(б) и в конце двадцатых годов работал в Синельникове секретарем райкома партии. В те времена партийных функционеров не называли партократами, и они не пользовались особыми привилегиями. В большинстве своем были эти люди идейными, партийными и умелыми организаторами. Нередко и по той, и по другой причине они уходили в верхние эшелоны руководства. Иван же Середа был руководителем районного масштаба и вверх не пошел. Говорят, был он решителен в классовой борьбе. Но сразила его чахотка. Достояния семье Иван Середа не накопил и не оставил. Вдове одной пришлось воспитывать своих девочек Женю и Тамару. Попытала она счастья во второй раз. Вышла замуж за второго
Ивана. Да и его увела чахотка. Оставил он ей третью дочку Любу. Оккупацию пережили в Синельникове. А когда сюда пришли советские солдаты, старшая дочка – красавица Женя полюбилась военному летчику москвичу Александру Ермакову. Закончив войну, он вернулся в Синельниково и предложил ей руку и сердце. А паренек-то летчик оказался из Сокольников. Как-то однажды Женя приехала ко мне в гости и вдруг увидела, что я живу рядом с тем домом в Колодезном переулке, где когда-то жил ее муж и его родители. Жизнь у Жени сложилась удачно. С мужем они были в любви и согласии. Но дети их – два сына-спортсмена – оказались алкоголиками и родителей своих в старости не утешили.
Вторая дочь Анны Васильевны, Тамара, в мужья себе нашла простого рабочего парня, составителя поездов на станции Синельниково. А сыновья их стали крепкими хозяевами и продолжили род, но не русский род Меркуловых, а украинский – Середы. А сама Анна Васильевна старость свою скоротала у младшей дочки Любы не в Синельникове, а в Харьковской области, где зять ее работал в совхозе агрономом.
Единственный сын моей Тетки Виктор Васильевич мог продолжить фамилию Меркуловых. Ему одному в семье удалось получить высшее образование. По окончании вуза по распределению работал инженером-железнодорожником где-то на Урале. Там женился, но жизнь устраивать вернулся с молодой женой в Синельниково. Перед войной он работал инженером в паровозном депо. И ему тоже пришлось отступать вместе с фронтом в 1941 году. Он уходил со станции последним. Ему было поручено вывести из строя все остающееся паровозное хозяйство. А потом инженеру пришлось в качестве машиниста водить военные составы в прифронтовой полосе. Под Сталинградом Виктор был ранен. По выздоровлении вернулся в родное Синельниково. В начале пятидесятых годов он был переведен на станцию Славянск в Донбассе. Но случилась трагедия. Он умер в больнице. Сердце его остановилось во время проведения пункции спинного мозга. А потом вскорости странной, неожиданной смертью умер его сын, прожигавший жизнь в дешевой эстрадной богеме города Славянска. Скорее всего, свое злое дело здесь сделал зеленый змий. Не получил и здесь род Меркуловых своего продолжения. Вдова Виктора недолго пережила своего сына и ушла из жизни по той же причине, что и сын.