После репетиции лапку индейки и кукурузный початок выбросили в мусорную корзину. Яблоки учительница убрала, чтобы отнести домой. Она спросила, не хочет ли кто-нибудь тыквенного пирога. Тридцать ртов наполнились слюной, тридцать рук дрогнули, но ни одна не поднялась. Среди детей было много бедных, еще больше голодных, но гордость никому не позволила принять подачку. Не дождавшись ответа, учительница решила выкинуть пирог.
Фрэнси не выдержала, невыносимо было представить этот чудесный пирог в мусорной корзине, к тому же она никогда не ела тыквенного пирога. Это чудесная еда первых поселенцев, которые ездили в фургонах, сражались с индейцами. Ей безумно хотелось попробовать пирога. Вмиг она придумала, что сказать, и подняла руку.
– Я рада, что нашелся желающий, – кивнула учительница.
– Я не хочу его есть сама, – гордо соврала Фрэнси. – Но я знаю одну бедную семью и отдам пирог ей.
– Замечательно! – ответила учительница. – Ты правильно понимаешь, в чем дух Дня благодарения.
Фрэнси съела пирог по дороге домой. То ли из-за угрызений совести, то ли из-за непривычного вкуса, но он ей не понравился. Как будто жуешь кусок мыла. В понедельник учительница встретила Фрэнси в коридоре возле класса и спросила, понравился ли бедной семье пирог.
– Ужасно понравился! – ответила Фрэнси. Увидев интерес на лице учительницы, она решила продолжить рассказ: – В этой семье две девочки, у них золотые кудри и большие голубые глаза.
– Вот как? – спросила учительница.
– И они… они двойняшки, – продолжила Фрэнси.
– Как интересно.
– Одну зовут Памела, – Фрэнси почувствовала прилив вдохновения. – А другую Камилла. (Эти имена Фрэнси придумала для кукол, которых у нее никогда не было.)
– И они очень, очень бедны, – добавила учительница.
– Очень, очень. Они ничего не ели три дня и умерли бы, так доктор сказал. Если бы я не принесла им пирог.
– Пирог был очень маленький, чтобы спасти от голодной смерти двух человек, – заметила учительница.
Фрэнси поняла, что она завралась. Она ненавидела свой внутренний голос, который нашептывал ей эту несуразную ложь. Учительница наклонилась и обняла Фрэнси. Девочка заметила слезы на глазах учительницы. У Фрэнси сдали нервы, раскаяние затопило душу горькой водой.
– Я все наврала, – призналась она. – Я сама съела пирог.
– Я знаю.
– Только не пишите письмо домой, – взмолилась Фрэнси, думая про ненастоящий адрес, который они с папой указали. – Я буду каждый день оставаться после уроков, я…
– Я не собираюсь наказывать тебя за то, что ты наделена воображением.
Очень ласково учительница объяснила, в чем разница между ложью и выдумкой. Ложь – когда ты говоришь неправду по злобе или из трусости. Выдумка – когда ты сочиняешь то, что могло бы произойти. Или рассказываешь не то, как было на самом деле, а то, как должно быть.
Пока учительница говорила, у Фрэнси с души будто камень упал. В последнее время ее одолевало желание приукрашивать. Вместо того чтобы рассказать все как есть, без затей, она добавляла красок, остроты, нерва. Эта манера очень раздражала Кэти, она требовала, чтобы Фрэнси говорила чистую правду и перестала фантазировать. Но голая, неприукрашенная правда не устраивала Фрэнси. Она испытывала потребность ее принарядить.
Кэти и сама была не прочь расцветить жизнь красками, а Джонни – тот и вовсе жил в полувыдуманном мире, но в детях эту черту они старались искоренить. Возможно, у них были на то свои причины. Возможно, они понимали, что дар воображения окрашивает их нищую и безотрадную жизнь в розовый цвет и помогает смириться с ней. Наверное, Кэти считала, что, не будь у них с Джонни этой способности, они бы трезвее смотрели на жизнь, увидели ее в подлинном свете, ужаснулись и нашли способ что-то изменить.
Фрэнси навсегда запомнила слова учительницы. «Знаешь, Фрэнси, многие люди будут думать, что истории, которые ты все время сочиняешь, – ужасная ложь, потому что они не похожи на правду в том смысле, в каком люди понимают правду. В будущем, когда что-то произойдет, ты расскажи все как было, но для себя запиши, как, по-твоему, должно быть. Правду говори, а выдумку записывай. Тогда ты их не перепутаешь».
Это был самый лучший совет, который Фрэнси получила в жизни. Правда и фантазия так перемешивались у нее в уме – как у всякого одинокого ребенка, – что она сама не могла их различить. Но учительница все ей разъяснила. После ее слов Фрэнси стала записывать маленькие истории о том, что видела, чувствовала и делала. Со временем она приучилась рассказывать правду, только чуть-чуть приукрашивая факты.
Фрэнси было десять лет от роду, когда она открыла для себя этот выход – писать. Что именно она писала, не имело особого значения. Важно то, что попытка записать историю сохраняла в ее сознании грань между правдой и вымыслом.
Не будь этого спасения, Фрэнси рисковала вырасти большой лгуньей.
Рождество было волшебной порой в Бруклине. Оно ощущалось в атмосфере задолго до наступления. Его первым предвестником являлся мистер Мортон, который загодя начинал разучивать в классе рождественские хоралы. Но самый верный признак приближения Рождества – витрины магазинов.
Нужно быть ребенком, чтобы ощущать все волшебство магазинных витрин, в которых выставлены куклы, салазки и прочие игрушки. И за все эти чудеса не нужно платить. Фрэнси могла любоваться ими бесплатно, и это было почти так же упоительно, как обладать.
О, какое потрясение Фрэнси испытала, когда завернула за угол и увидела еще один магазин, украшенный к Рождеству! О, эти чистые сияющие стекла, за которыми мерцал ватный снег, присыпанный блестками! Куклы с соломенно-желтыми волосами и куклы с волосами, которые нравились Фрэнси еще больше: цвета крепкого кофе с большим количеством сливок. Кукольные лица ангельской красоты, а платья из числа тех одежд, которых на земле Фрэнси никогда не встречала. Куклы стояли в легких картонных коробках. Чтоб они не упали, за шею и ноги их придерживали ленточки, пропущенные через отверстия в задней стенке коробки. О, эти синие глаза в обрамлении густых ресниц, они смотрели в самую глубину сердца девочки, а маленькие ручки тянулись к ней, словно умоляя: «Пожалуйста, стань моей мамой!» У Фрэнси никогда не было куклы, если не считать четырехсантиметрового пупса, который стоил никель.
А санки! Это была несбыточная мечта каждого ребенка! Новые санки, на которых кто-то додумался нарисовать цветок – синий с ярко-зелеными листьями, у санок черные полозья, гладкий руль из твердого дерева, они покрыты блестящим лаком! А какие названия написаны на них! «Розовый бутон»! «Магнолия»! «Снежный король»! «Молния»! Фрэнси думала: «Будь у меня такие санки, я бы ни о чем больше не просила Бога до конца жизни!»
Были там и ролики из блестящего металла с ремешками из хорошей коричневой кожи, они лежали на ватном сугробе посреди слюдяного снега и жаждали движения, чуткие серебристые колесики подрагивали, дунь на них – и они закрутятся.
Много там было удивительных вещей. Фрэнси не могла все вместить в сознание, голова кружилась, начинало подташнивать от созерцания этой красоты, от историй про игрушки в витринах, рождавшихся в воображении.
Елки начинали продавать за неделю до Рождества. Их ветки были связаны, чтобы не раскидывались во всю ширь: так деревья удобнее перевозить. Продавцы елок арендовали место на тротуаре возле какого-нибудь магазина, огораживали его веревкой на колышках и сваливали туда елки. Целыми днями они прохаживались туда-сюда вокруг пахучих деревьев, дули на окоченевшие руки без перчаток и с робкой надеждой поглядывали на прохожих. Одни просили отложить дерево до конца дня, другие приценивались, присматривались и сразу покупали. Но большинство подходило просто, чтобы коснуться ветки, незаметно сжать в щепотку колючие иголки и вдохнуть смоляной дух. Холодный воздух был пропитан хвойным ароматом и запахом апельсинов, которые появлялись в магазинах только на Рождество, и на короткое время убогие улочки делались праздничными.
Существовал в Бруклине довольно жестокий обычай. Он касался тех деревьев, которые остались не проданными до полуночи сочельника. Все знали, что если дождаться этого часа, то дерево не придется покупать – «само к тебе прилетит». И это следовало понимать буквально.
В канун Рождества Всеблагого Спасителя Нашего, ближе к полуночи охотники собирались возле нераспроданных деревьев. Продавец швырял в них дерево за деревом, начиная с самого большого. Доброволец становился напротив. Если не падал от удара, то дерево доставалось ему. Если упал – упустил свой шанс выиграть дерево. Только самые крепкие мальчики и немногие юноши рисковали вставать под большое дерево. Остальные скромно ждали, пока не дойдет очередь до дерева, которое им по силам. Малыши дожидались крошечных елочек в фут высотой и визжали от счастья, когда получали их.
В тот сочельник, когда Фрэнси было десять лет, а Нили девять, мама в первый раз разрешила им попытать счастья в елочных соревнованиях. Фрэнси присмотрела себе дерево еще днем. Она простояла возле него до вечера, моля Бога, чтобы его не купили. К великой радости, в полночь она обнаружила дерево на месте. Самая большая елка из всех стоила так дорого, что всем оказалось не по карману. Десять футов высотой. Ветки до самого верха были связаны новой белой веревкой.
Продавец выбрал его первым. Не успела Фрэнси и слова сказать, как соседский парень лет восемнадцати, по имени Панки Перкинс, выступил вперед и велел кидать в него. Продавец спросил, с чего Панки так обнаглел. Он оглядел толпу и крикнул:
– Есть еще желающие?
Фрэнси сделала шаг вперед и сказала:
– Я, мистер.
Продавец елок саркастически рассмеялся. Дети захихикали. Взрослые, которые собрались поглазеть, захохотали.
– Не дури. У тебя сил не хватит, – сказал продавец.
– А вместе с братом хватит.
Фрэнси вытащила Нили из толпы. Продавец посмотрел на них – худенькая девочка, щеки уже ввалились от недоедания, но подбородок еще по-детски круглый. Посмотрел на ее брата – мальчик со светлыми волосами и круглыми голубыми глазами, Нили Нолан, весь простодушие и доверчивость.