Джонни слышал эту историю, но противного Гасси выкинул из головы. А малышка Тилли не выходила из головы. Он думал, что девочка лишилась чего-то очень важного в жизни и, наверное, чувствует себя обделенной. Он вообразил, что плавание на лодке хоть как-то залечит рану, которую нанес ей ненормальный брат. Джонни послал Фрэнси спросить, не отпустят ли малышку Тилли с ними. Удивленная мать охотно согласилась.
В следующее воскресенье Джонни с тремя детьми отправился на Канарси. Фрэнси было одиннадцать лет, Нили десять, а малышке Тилли – четыре года. Джонни был в котелке и смокинге, в манишке со свежим воротничком. Фрэнси и Нили были одеты как обычно. Малышку Тилли мать приодела по такому случаю в дешевое, но красивое кружевное платье, отделанное розовой лентой.
В трамвае они сели на переднее сиденье, и, пока ехали, Джонни подружился с водителем, рассуждал с ним о политике. Вышли на конечной остановке – в Канарси, и подошли к маленькой пристани, возле которой стояла покосившаяся лачуга. Пара подмокших лодок покачивалась у берега на полусгнивших веревках. Объявление на лачуге гласило: «Аренда удочек и лодок». Пониже буквами покрупнее было написано: «ПРОДАЖА СВЕЖЕЙ РЫБЫ».
Джонни потолковал с дяденькой из лачуги о том о сем и, как обычно, подружился с ним. Дяденька пригласил его к себе в избушку промочить горло, чтобы глаза с утра получше разлеплялись, и добавил, что он этот эликсир опробовал перед сном – глаза от него так и слипаются.
Пока Джонни в избушке разлеплял глаза, Нили и Фрэнси обсуждали – каким образом эликсир, от которого глаза слипаются, поможет их разлепить. Малышка Тилли стояла рядом в своем кружевном платьице и молчала.
Джонни вышел с удочкой в одной руке и жестянкой, наполненной червями, в другой. Добрый дяденька отвязал ту из лодок, что выглядела покрепче, вручил конец веревки Джонни, пожелал ему удачи и вернулся в свою хижину.
Джонни положил рыболовные снасти на дно лодки и помог детям залезть. Потом наклонился, стоя на пристани с веревкой в руке, и завел поучительную речь.
– В лодку можно садиться двумя способами – правильно и неправильно, – изрек Джонни, который никогда ни на чем не плавал, если не считать той единственной экскурсии в честь Мэтти Мэгони. – Правильно сесть – это значит как следует оттолкнуть лодку, а потом запрыгнуть в нее, пока она не уплыла в море.
Вот так.
Джонни распрямился, оттолкнул лодку, прыгнул и… свалился в воду. Окаменев, дети смотрели на него. Секунду назад папа возвышался над ними, стоя на пристани. И вот он уже под ними, в воде. Вода доходила ему до шеи, маленькие нафабренные усы и котелок оставались сухими. Котелок ровно сидел на голове. Джонни, удивленный не меньше детей, посмотрел на них и крикнул:
– Не смейте, черт подери, смеяться!
Он вскарабкался в лодку, едва не перевернув ее. Дети не смели смеяться вслух, но про себя Фрэнси хохотала так, что меж ребрами закололо. Нили старался не смотреть на сестру. Он понимал – если их взгляды встретятся, он расхохочется. Малышка Тилли молчала. Воротничок и манишка Джонни превратились в бумажное месиво. Он сорвал их и выбросил за борт. Он стал грести рывками, но с большим достоинством, и вывел лодку в море. Когда место показалось ему подходящим, Джонни объявил, что они «бросают якорь». Оказалось, что такое красивое выражение означает кинуть в воду кусок железа, привязанный к веревке, и дети расстроились.
С ужасом они смотрели, как папа насаживает испачканного в земле червяка на крючок. Рыбная ловля началась. Она заключалась в том, что Джонни забрасывал удочку с червяком, многозначительно смотрел на нее некоторое время, потом вытаскивал без червяка и без рыбы, и все повторялось сначала.
Солнце поднялось высоко и палило нещадно. Смокинг у Джонни высох, торчал колом и приобрел зеленоватый оттенок. Дети страдали от жары и начали обгорать. Им казалось, прошло уже много-много часов, когда папа наконец, к их великому счастью, объявил, что пора перекусить. Он смотал удочку, отложил ее, вытащил якорь и стал грести к пристани. Похоже, лодка попала в водоворот, потому что пристань все время удалялась. Наконец они причалили к берегу в нескольких сотнях ярдов от пристани. Джонни привязал лодку, велел детям дожидаться и вышел на берег. Он пообещал принести им вкусной еды.
Чуть погодя он вернулся, поглядывая по сторонам, и принес хот-догов, черничного пирога и земляничных тянучек. Они сидели в покачивающейся лодке, привязанной к сгнившему причалу, смотрели на мутную зеленую воду, от которой пахло гнилой рыбой, и жевали. На берегу Джонни пропустил стаканчик-другой и почувствовал раскаяние оттого, что запретил детям смеяться над своим падением в воду. Он сказал им, что если хотят, то могут посмеяться. Но детям почему-то расхотелось смеяться. Момент прошел. Папа показался Фрэнси подозрительно веселым.
– Вот это настоящая жизнь, – говорил Джонни. – Вдали от сумасшедшей толпы. Ах, что может быть лучше, чем плыть по морю на корабле. Мы уплывем куда глаза глядят, – загадочно закончил он.
После вкусного обеда Джонни снова вывел лодку в море. Пот из-под котелка тек у него по лицу ручьями, и вакса растопилась, отчего обычно идеально уложенные усы топорщились над верхней губой в разные стороны. Настроение у него было прекрасное. Он греб и распевал с воодушевлением:
Плывем, плывем, за горизонт…
Джонни все греб и греб, а лодка кружилась на месте и никак не могла отплыть от берега. В конце концов на ладонях у него вздулись такие волдыри, что больше грести он не мог. Он торжественно объявил, что берет курс на берег. Мало-помалу ему удалось добраться до пристани. Он не замечал, что лица у всех троих детей, свекольно-красные от солнечных ожогов, стали местами зеленеть. Он даже не догадывался, что хот-доги, черничный пирог, земляничные тянучки и червяки, извивающиеся на крючке, не пошли детям на пользу.
У берега Джонни спрыгнул на причал, дети за ним. Только малышка Тилли не допрыгнула и упала в воду. Джонни быстро лег на живот, протянул руку и выловил Тилли из воды. С испорченного кружевного платья стекала вода, но малышка Тилли молчала. Несмотря на то что день был душный, жаркий, Джонни снял смокинг, опустился на колени и закутал в него ребенка. Рукава волочились по песку. Тогда Джонни взял ее на руки и стал ходить туда-сюда, укачивая и напевая колыбельную. Малышка Тилли не понимала ничего из того, что произошло в этот день. Не понимала, почему ее посадили в лодку, почему она упала в воду, почему этот дяденька нянчится с ней. Она молчала.
Когда Джонни решил, что Тилли успокоилась, он поставил ее на землю и пошел в хижину, где раньше принимал эликсир, который то ли слепляет, то ли разлепляет глаза. Там он купил три камбалы за четверть доллара. Вышел с рыбой, завернутой в газету. Сказал детям, что обещал маме привезти свежей рыбы.
– Главное, что я привезу рыбу из Канарси. А уж кто ее поймал – не имеет значения. Главное, что мы ездили на рыбалку и вернулись с рыбой, – объяснил он детям.
Дети сообразили – папа хочет, чтобы мама думала, что рыбу поймал он. Папа не просит их врать. Он только просит не очень вдаваться в подробности. Дети все поняли.
Они вошли в один из тех трамваев, где две длинные скамьи укреплены друг против друга. Странную они представляли компанию.
Впереди Джонни в жестких от соли брюках и дырявой майке, в котелке и с торчащими усами. За ним малышка Тилли, утонувшая в просоленном смокинге, из-под которого капает вода, оставляя омерзительную дорожку на полу. Фрэнси и Нили замыкали шествие. Лица у них были красные, как кирпич. Они держались очень прямо, чтобы не вырвало.
Люди заходили в вагон, садились напротив и с интересом посматривали на них. Джонни сидел выпрямившись, положив рыбу на колени, и старался не думать о дырявой майке, выставленной на всеобщее обозрение. Он смотрел поверх голов пассажиров и делал вид, что читает рекламу.
Люди все заходили и заходили, в вагоне стало тесно, но никто так и не сел на скамейку рядом с ними. Вдруг одна рыбина выскользнула из размокшей газеты, и шлепнулась на пол, и лежала там, покрытая слизью, в пыли. Тут уж малышка Тилли не выдержала. Она посмотрела в рыбьи стеклянные глаза, ничего не сказала, но ее стошнило прямо на смокинг Джонни. Фрэнси и Нили, словно ждали сигнала, последовали ее примеру. Джонни сидел с двумя рыбинами на коленях, одна лежала у его ног, и внимательно читал рекламу. Он не знал, как поступить.
Когда ужасная поездка закончилась, Джонни отвел Тилли домой. Он отдавал себе отчет, что должен объясниться с ее матерью. Но женщина не дала ему рот открыть. Увидев перепачканную дочь, с которой стекала вода, она заголосила. Она сорвала с нее смокинг, швырнула его Джонни в лицо и назвала его Джеком Потрошителем. Джонни не раз пытался открыть рот, но она его не слушала. Малышка Тилли молчала. Наконец Джонни вставил словечко:
– Мадам, думаю, что ваша дочка потеряла дар речи.
Тут с ее матерью приключилась истерика.
– Это ты во всем виноват, ты! – кричала она Джонни.
– Может, вы попросите ее что-нибудь сказать?
Мать схватила дочь на руки, стала ее трясти.
– Говори! – кричала она. – Скажи что-нибудь!
И малышка Тилли вдруг открыла рот, радостно улыбнулась и сказала:
– Пасибо!
Кэти как следует отругала Джонни и сказала ему, что он совсем не умеет обращаться с детьми. Детей, которые получили сильные ожоги, бросало то в жар, то в холод. При виде единственного костюма Джонни, который был безнадежно испорчен, Кэти чуть не расплакалась. Чтобы его почистить, отпарить и отгладить, придется заплатить целый доллар, да и то прежний вид ему уже не вернешь. Что касается рыбин, то оказалось, что они находятся в различной стадии гниения, и их выбросили в мусорное ведро.
Дети отправились в постель. Между приступами лихорадки, которые перемежались рвотой, они прятали головы под подушки и беззвучно смеялись так, что кровать тряслась, вспоминая, как папа свалился в воду.