«Значит, если женщина душится крепкими духами, это связано с желанием завести ребенка и найти мужчину, который позаботится о ней и о ребенке», – подумала Фрэнси. Она добавила этот новый кирпичик знания в свой склад, к другим таким же.
У Фрэнси начинала болеть голова. Она не знала из-за чего – из-за волнения, когда держала ребенка, из-за качки в трамвае, из-за мыслей о папе или из-за открытия про духи Сисси. Может, дело в том, что она встала очень рано и весь день трудилась. А может, в том, что приближаются те дни каждого месяца, когда у нее болит голова.
«Нет. Думаю, что голова у меня разболелась вообще от жизни, вот в чем дело», – пришла к выводу Фрэнси.
– Не глупи, – тихо сказала мама, она сидела по-прежнему откинувшись, с закрытыми глазами. – На кухне у тети Сисси было очень жарко. У меня тоже болит голова.
Фрэнси аж подпрыгнула. Получается, мама даже с закрытыми глазами читает ее мысли? Потом она сообразила, что, погруженная в свои размышления, произнесла последнюю фразу вслух. Фрэнси рассмеялась – впервые после смерти папы, а мама открыла глаза и тоже улыбнулась.
В мае состоялось первое причастие. Фрэнси было четырнадцать с половиной лет, Нили на год меньше. Сисси, опытная швея, сшила Фрэнси скромное белое платье из муслина. Кэти исхитрилась купить ей белые балетки и пару белых шелковых чулок. Первые шелковые чулки в жизни Фрэнси. Нили надел черный костюм, купленный для похорон отца.
В их районе существовала легенда, что любые три желания, загаданные в этот день, исполнятся. Полагалось загадывать одно несбыточное желание, одно такое, которое можешь исполнить сам, и еще одно на взрослую жизнь. Фрэнси загадала несбыточное желание: чтобы ее прямые темные волосы стали золотистыми и кудрявыми, как у Нили. Второе желание – говорить таким же красивым голосом, как мама, Эви и Сисси. А третье желание – на взрослую жизнь – было объездить весь мир. Нили пожелал, во-первых, разбогатеть, во-вторых, улучшить оценки в табеле, в-третьих, не пить, когда вырастет.
Еще в Бруклине существовал железный закон: в день первого причастия ребенка нужно отвести к настоящему фотографу. У Кэти не было денег, чтобы заказать фотографии в ателье. Пришлось удовольствоваться снимками, которые сделала Флосси Гэддис своим фотоаппаратом. Флосси поставила детей на тротуар и щелкнула, не заметив, что в кадр въехал трамвай. Она увеличила фотографию, вставила в рамку и подарила Фрэнси в день причастия.
Сисси гостила у них, когда Флосси принесла фотографию. Кэти держала снимок в руке, а Сисси и Фрэнси разглядывали его из-за ее плеча. Фрэнси никогда раньше не фотографировалась. Впервые в жизни она смотрела на себя со стороны, как смотрят другие люди. Прямо, словно застыв, стоит она на обочине, спиной к сточной канаве, ветер раздувает подол платья. Рядом Нили в отглаженном черном костюме, он на голову выше Фрэнси, очень крепкий и красивый. Солнце заходит за крыши и освещает лицо Нили – оно вышло отчетливо, ярко, а лицо Фрэнси оказалось в тени и выглядит темным, сердитым. За спинами у них вырастает трамвай.
Сисси сказала:
– Держу пари, это единственная в мире конфирмационная фотография на фоне трамвая.
– Это хорошая фотография, – ответила Кэти. – На улице, они выглядят куда естественней, чем в фотоателье на фоне задника с намалеванной церковью.
Кэти повесила фотографию над камином.
– Какое имя ты выбрал, Нили? – спросила Сисси.
– Как у папы. Теперь я Корнелиус Джон Нолан.
– Подходящее имя для хирурга, – заметила Кэти.
– А я выбрала мамино имя, – важно сказала Фрэнси. – Теперь мое полное имя Мэри Фрэнсис Кэтрин Нолан.
Фрэнси подождала, но мама не сказала, что это подходящее имя для писательницы.
– Кэти, у тебя есть фотографии Джонни? – спросила Сисси.
– Нет. Только свадебная, на которой мы вдвоем. А что?
– Ничего. Как летит время, да?
– Да, – вздохнула Кэти. – С чем с чем, а с этим не поспоришь.
Конфирмация состоялась, и больше не нужно было слушать «наставления» в церкви. У Фрэнси появился свободный час в день, и она посвящала его роману, который начала писать, чтобы доказать мисс Гарндер, новой учительнице английского, что у нее есть-таки представление о прекрасном.
После папиной смерти Фрэнси перестала описывать птиц, деревья и «разные впечатления». Вместо этого она стала записывать небольшие истории про отца, потому что очень тосковала по нему. В них она старалась доказать, что, несмотря на свои недостатки, он был хорошим отцом и добрым человеком. Она написала три подобных сочинения и получила за них тройки вместо обычной пятерки. Четвертое сочинение учительница возвратила без оценки, но с припиской, в которой просила задержаться после уроков.
Все школьники разошлись по домам. Мисс Гарндер и Фрэнси остались вдвоем в классе, где на полке стоял большой словарь английского языка. Последнее сочинение Фрэнси лежало на столе перед мисс Гарндер.
– Что случилось с твоими сочинениями, Фрэнси? – спросила мисс Гарндер.
– Не знаю.
– Ты была у меня одной из лучших учениц. Ты так чудесно писала. Я наслаждалась твоими сочинениями. Но эти последние работы… – она сделала презрительное лицо.
– Орфографию я проверяла по словарю, и за почерком следила, и…
– Я имею в виду содержание.
– Вы же сказали, что мы сами можем выбирать любые темы.
– Но нищета, голод и пьянство отнюдь не те темы, которые надо выбирать. Это безобразно. Мы все знаем, что безобразное существует. Но это не значит, что о нем следует писать.
– О чем же следует писать? – Фрэнси бессознательно повторила выражение учительницы.
– Человек погружается в свое воображение и там обнаруживает прекрасное. Писатель, как и художник, должен всегда стремиться к красоте.
– А что такое красота? – спросила девочка.
– Я не дам лучшего определения, чем Китс. А он сказал: «Красота в правде. Правда в красоте».
Фрэнси собрала все свое мужество в кулак, даже в два, и ответила:
– В моих историях все правда.
– Чушь! – взорвалась мисс Гарндер. Затем, смягчив тон, продолжила: – Под правдой мы разумеем совсем другое – например, звезды, которые всегда сияют на небе, солнце, которое восходит каждое утро, подлинное человеческое благородство, или материнскую любовь, или любовь к отечеству.
– Понятно, – сказала Фрэнси.
Пока мисс Гарндер разглагольствовала, Фрэнси мысленно отвечала ей с обидой.
– В пьянстве нет ни правды, ни красоты. Это зло. Пьянице место в тюрьме, а не в литературе. Или нищета. Ей нет оправдания. Работы хватит на всех – было бы желание работать. Люди бедны потому, что ленятся работать. А в лени нет ничего прекрасного.
(Это мама-то ленится!)
– В голоде также нет ничего прекрасного. И вообще не вижу необходимости голодать. У нас в стране хорошо организована благотворительная помощь. Что это за блажь – голодать.
Фрэнси сжала зубы. Мама ненавидела слово «благотворительность» больше всего на свете и приучила детей ненавидеть его.
– Пойми, во мне говорит отнюдь не снобизм, – заявила мисс Гарндер. – Я выросла в небогатой семье. Мой отец был священником и получал очень небольшое жалованье.
(Но он его получал, мисс Гарндер.)
– У моей матери из прислуги была только горничная, обычно деревенская девушка, ничему не обученная.
(Ясно. Бедняки вы были, мисс Гарндер, бедняки с горничной.)
– Часто мы оставались без горничной, и тогда моя мама сама делала всю работу по дому!
(А моя мама, мисс Гарндер, всегда сама делает всю работу по дому и еще в десять раз больше работы вне дома.)
– Я хотела пойти в государственный университет, но мы не могли этого позволить. Отец послал меня в маленький колледж при конфессии.
(Ага, значит, колледж вы могли окончить.)
– И поверь мне, кто учится в таком колледже – тот бедняк. Я тоже знаю, что такое голодать. То и дело моему отцу задерживали жалованье, и нам не хватало на еду. Однажды мы три дня просидели на чае с хлебом.
(Так, значит, мисс Гарндер, вы все же понимаете, что людям иногда приходится голодать.)
– Но я поступала бы как идиотка, если бы писала про бедность и про голод, правда, Фрэнси?
Фрэнси не отвечала.
– Правда, Фрэнси? – повторила мисс Гарндер с нажимом.
– Да, мэм.
– А теперь про твою пьесу для выпускного вечера, – мисс Гарндер вынула тоненькую рукопись из ящика стола. – Некоторые места в самом деле очень хороши, другие тебе не удались. Например, вот.
Она перевернула страницу:
– Вот здесь Судьба спрашивает: «Молодость, о чем ты мечтаешь?» И мальчик отвечает: «Я мечтаю быть целителем. Хочу возвращать цельность истерзанным человеческим телам». Это прекрасная идея, Фрэнси. Но дальше ты все испортила. Судьба: «Это твоя мечта. Взгляни же, какова реальность». Прожектор высвечивает старика, склонившегося над мусорным баком. Старик: «Когда-то я мечтал приводить в порядок человеческие тела. А теперь привожу в порядок…»
Мисс Гарндер вдруг взглянула на Фрэнси.
– Ты ведь не собиралась тут сострить, Фрэнси?
– О нет, мэм.
– После нашей небольшой беседы ты, надеюсь, понимаешь, почему мы не можем поставить твою пьесу на выпускном.
– Понимаю, – ответила Фрэнси, ее сердце оборвалось, упало и разбилось.
– У Беатрис Вильямс появилась отличная идея. Фея взмахивает волшебной палочкой, на сцену выпархивают мальчики и девочки в костюмах, каждый представляет один из праздников в году и читает стихотворение, посвященное этому празднику. Замысел прекрасный, но, к сожалению, Беатрис не дружит с рифмой. Может, ты воспользуешься ее идеей и сочинишь стихи? Беатрис не возражает. На программке мы напишем, что она автор идеи. По-моему, это будет справедливо, ты согласна?
– Да, мэм. Только я не хочу пользоваться чужими идеями. У меня есть свои.
– Что ж, это похвально. Я не настаиваю, – она встала. – Я потратила столько времени на тебя, потому что искренно считаю – ты подаешь надежды. Не сомневаюсь, что теперь, когда мы все обсудили, ты прекратишь кропать свои гнусные рассказики.