Дерево растёт в Бруклине — страница 60 из 86

Не дожидаясь ответа, она продолжала:

– До замужества они готовы лучше удавиться, чем показаться мужчине в папильотках или без корсета. Но когда рожают, они хотят, чтобы муж увидел их в самом безобразном виде, какой только возможен. Не понимаю зачем. Не понимаю. Мужчина видит, какую боль и муку испытывает женщина из-за того, что они любили друг друга. И начинает бояться этой любви. Вот почему многие мужчины изменяют женам после рождения ребенка.

Кэти вряд ли осознавала, что говорит. Она невыносимо тосковала по Джонни и этими разговорами пыталась оправдать его отсутствие.

– Да, и вот еще что. Если ты любишь человека, то скорее согласишься мучиться одна, чем вместе с ним. Так что отправь своего мужа прочь из дома, когда будешь рожать.

– Хорошо, мама. Уже пять минут восьмого.

– Посмотри, не идет ли Нили.

Фрэнси выглянула из окна и сообщила, что Нили пока не видно. Мысли Кэти вернулись к словам Фрэнси о том, что ей хорошо, когда Нили рядом.

– Нет, Фрэнси, сейчас мне спокойней рядом с тобой, – вздохнула она. – Если родится мальчик, назовем его Джонни.

– Как хорошо, мама, что нас снова будет четверо.

– Да, хорошо.

После этого Кэти надолго замолчала. Когда она в очередной раз спросила, который час, Фрэнси ответила – четверть восьмого, Нили придет с минуты на минуту. Кэти велела ей собрать для Нили ночную рубашку, зубную щетку, чистое полотенце и завернуть в газету кусочек мыла, потому что он останется ночевать у тети Эви.

Фрэнси дважды выходила на улицу со свертком под мышкой встречать Нили. Наконец она увидела его – он бежал по улице. Она побежала навстречу, передала ему сверток, деньги на билет, мамины указания и велела спешить.

– Как мама? – спросил он.

– Все хорошо.

– Точно?

– Точно. Слышишь, трамвай подъезжает. Беги давай.

Нили помчался к остановке.

Когда Фрэнси возвратилась, мамино лицо было мокрым от пота, а нижняя губа в крови – она прокусила ее.

– Ой, мама, мама!

Фрэнси схватила руку матери и прижала к щеке.

– Намочи тряпку холодной водой и вытри мне лицо, – прошептала мама.

После того как Фрэнси это сделала, Кэти вернулась к мысли, которая вертелась у нее в голове.

– Конечно, с тобой мне спокойно.

Она перескочила, казалось, в сторону, но на самом деле это было важно для нее:

– Я собиралась прочитать твои сочинения, за которые ты получала «отлично», да все времени не хватало. Сейчас у меня есть немножко времени. Прочитай мне, пожалуйста, одно.

– Не могу. Я все сожгла.

– Ты размышляла над ними, писала, сдавала, получала оценки, снова размышляла, а потом взяла и сожгла. Теперь все кончено, а я так ни одного и не прочитала.

– Ничего страшного, мама. Они были так себе.

– Это на моей совести.

– Они были так себе, и потом, я же знаю, что у тебя нет времени.

Кэти подумала: «Но у меня всегда находится время для мальчика, для его дел. Я нахожу время для него». Она продолжила свою мысль вслух:

– Но ведь Нили нуждается в поддержке. Ты способна находить силы в самой себе, как и я. А ему нужна помощь со стороны.

– Ничего страшного, мама, – повторила Фрэнси.

– Я ничего не могла поделать, – сказала Кэти. – Но все равно теперь это будет на моей совести. Который час?

– Скоро половина восьмого.

– Смочи опять полотенце, Фрэнси, – попросила Кэти.

Похоже, ее сознание пыталось уцепиться за что-то.

– Неужели у тебя не осталось вообще ни одного сочинения?

Фрэнси подумала про те четыре рассказа, которые написала про отца, вспомнила слова мисс Гарндер про них и ответила «нет».

– Тогда прочти что-нибудь из Шекспира.

Фрэнси взяла книгу.

– Прочти про лунный свет в такую ночь… Я хочу думать о чем-то прекрасном, когда родится ребенок.

Шрифт был мелкий, и Фрэнси зажгла газовую лампу, чтобы видеть буквы. Когда вспыхнул свет, Фрэнси разглядела лицо матери. Серое, искаженное болью. Мама не походила сама на себя. Она походила на Марию Ромли. От света Кэти вздрогнула и зажмурилась, и Фрэнси быстро потушила лампу.

– Мама, мы столько раз читали эту пьесу, я почти всю ее помню наизусть. Мне не нужен свет, мама. Слушай!

И Фрэнси начала декламировать:

Как ярок лунный свет… В такую ночь,

Когда лобзал деревья нежный ветер,

Не шелестя листвой, в такую ночь

Троил всходил…

– Который час?

– Без двадцати восемь.

Троил всходил на стены Трои, верно,

Летя душой в стан греков, где Крессида

Покоилась в ту ночь.

– Фрэнси, а ты знаешь, кто такой Троил? И Крессида?

– Да, мама.

– Когда-нибудь расскажешь мне. Когда у меня будет время.

– Конечно, мама.

Кэти застонала. Фрэнси снова отерла пот с ее лица. Кэти протянула к ней руки, как сделала недавно, когда мыла пол в коридоре. Фрэнси взяла ее за руки и уперлась ногами в пол. Кэти дернула с такой силой, что Фрэнси испугалась за свои суставы – не выскочат ли они. Потом мама расслабилась и легла.

Так прошло еще полчаса. Фрэнси читала отрывки из Шекспира, которые помнила наизусть: речь Порции, похороны Марка Антония, «Завтра, завтра» – известные фрагменты, которые помнят все. Иногда Кэти задавала вопрос. Иногда прижимала руки к лицу и стонала. Не замечая этого и не слушая ответ, продолжала спрашивать, который час. Фрэнси время от времени протирала ей лицо, и три или четыре раза за этот час Кэти протягивала руки к Фрэнси, чтобы приподняться.

Когда в половине девятого пришла Эви, Фрэнси испытала такое неимоверное облегчение, что едва не испустила дух.

– Сисси придет через полчаса, – объявила Эви, ворвавшись в комнату. Взглянув на Кэти, Эви сдернула простыню с кровати Фрэнси, привязала один конец к спинке кровати Кэти, а другой конец вручила сестре.

– Держись за это и подтягивайся, – сказала она.

– Который час? – прошептала Кэти, с огромным трудом подтянувшись на простыне, от усилия ее лицо снова покрылось потом.

– Какая тебе разница, – жизнерадостно ответила Эви. – Ты никуда не опаздываешь.

Кэти попыталась улыбнуться, но судорога боли стерла улыбку с лица.

– Нам нужно больше света, – решила Эви.

– Но лампа режет ей глаза, – возразила Фрэнси.

Эви сняла стеклянный колпак со светильника в гостиной, смазала его изнутри мылом и надела стеклянный шар на светильник в спальне. Когда зажгли газ, свет получился рассеянный, мягкий, не режущий глаза. Несмотря на теплый майский вечер, Эви развела огонь в камине. Она отдавала команды Фрэнси, и та носилась по квартире, выполняя их. Налила воды в чайник, поставила его на плиту. Отмыла эмалированный тазик, залила в него бутылку прованского масла и поставила рядом с плитой. Грязную одежду вытряхнула из корзины для белья, накрыла ее старым, но чистым одеялом и водрузила на два стула возле плиты. Все обеденные тарелки Эви поставила в плиту, чтобы нагреть, и велела Фрэнси класть горячие тарелки в корзину, а когда остынут, заменять.

– У вас приготовлена одежда для ребенка?

– За кого вы нас принимаете? – возмущенно спросила Фрэнси и достала стопочку – четыре самодельные фланелевые распашонки, четыре подгузника, дюжину вручную подрубленных пеленок и четыре ветхие рубашечки, которые когда-то от Фрэнси перешли к Нили.

– Я все сделала своими руками, кроме рубашек, – с гордостью призналась Фрэнси.

– Гм. Похоже, твоя мама ждет мальчика, – заметила Эви, глядя на стежок «елочка»: все распашонки были прошиты голубыми нитками. – Что ж, поживем – увидим.

Когда пришла Сисси, сестры вместе вошли в спальню, приказав Фрэнси остаться. Она слушала их разговор, стоя у двери.

– Пора звать повитуху, – сказала Сисси. – Фрэнси знает, где она живет?

– Я с ней не договаривалась, – ответила Кэти. – У нас нет пяти долларов на повитуху.

– Может, мы с Сисси наскребем денег… – начала было Эви.

– Слушайте, – перебила ее Сисси. – Я родила десять… точнее, одиннадцать детей. У тебя трое, у Кэти двое. Итого на троих шестнадцать родов. Так неужели мы не сможем нормально принять ребенка?

– Правильно. Мы сами примем роды, – решила Эви.

Они закрыли дверь в спальню. Теперь Фрэнси улавливала только их голоса, но слов разобрать не могла. Фрэнси обиделась на теток за то, что они прогнали ее, и это после того, как она совершенно самостоятельно помогала матери столько времени. Она заменила в корзине остывшие тарелки на две нагретые. Она чувствовала свое полное одиночество в этом мире. Жалела, что Нили нет дома – повспоминали бы с ним былые времена.

Фрэнси, вздрогнув, открыла глаза. Не может быть, чтобы она задремала. Быть такого не может. Она пощупала тарелки в корзине. Холодные. Быстро заменила их. Корзина должна стоять нагретая – она предназначалась для ребенка. Фрэнси прислушалась к звукам из спальни. Они изменились за то время, что она клевала носом. Неспешные шаги сменились стремительной беготней, вместо тихого разговора тетки обменивались короткими резкими репликами. Фрэнси посмотрела на часы. Половина десятого. Эви вышла из спальни, прикрыв за собой дверь.

– Вот пятьдесят центов, Фрэнси. Сбегай, купи четверть фунта сливочного масла, пачку галет и пару апельсинов. Попроси у продавца тех, что с рубчиком. Скажи, для больной.

– Но все магазины уже закрыты.

– Ступай в еврейский квартал. Они всегда работают.

– Я схожу утром.

– Делай, что тебе велят, – резко ответила Эви.

Фрэнси отправилась с неохотой. На последнем лестничном пролете ее настиг душераздирающий животный вопль. Она остановилась, не зная, то ли вернуться обратно, то ли идти дальше. Вспомнила строгий приказ Эви и продолжила спускаться. Когда открывала дверь, услышала второй крик, еще ужаснее. Она обрадовалась, что оказалась на улице.


В одной из квартир похожий на обезьяну извозчик, который как раз велел несчастной жене ложиться в постель, услышав первый вопль Кэти, воскликнул: «О боже!» Когда последовал второй вопль, он сказал: