Фрэнси постепенно приспособилась к ритму Нью-Йорка, где счет шел на доли секунды. Дорога до бюро выматывала все нервы. Если прийти на работу минутой раньше девяти, все в порядке. А если хоть на минуту позже, то рискуешь стать козлом отпущения для хозяина, случись у того плохое настроение. Поэтому Фрэнси научилась разумно расходовать секунды. Задолго до остановки она начинала прокладывать себе дорогу к выходу из вагона, чтобы ее одной из первых вытолкнули на платформу, когда двери откроются. Выскочив из вагона, она бежала как подстреленная, огибая толпу, чтобы одной из первых ступить на лестницу и выйти на улицу. По дороге она прижималась к зданиям, что позволяло быстрее огибать углы. Улицы она переходила по диагонали, чтобы выгадать пару шагов. Войдя в здание, она заскакивала в лифт, не обращая внимания на крик лифтера: «Мест нет». И все эти ухищрения ради того, чтобы прийти на минуту раньше, а не позже девяти!
Однажды Фрэнси вышла из дома на десять минут раньше обычного, чтобы иметь запас времени. И хотя необходимость спешить отпала, она вела себя точно так же: проталкивалась к выходу из вагона, взлетала по лестнице, расчетливо переходила улицы и заталкивалась в переполненный лифт. В результате пришла за пятнадцать минут до начала рабочего дня. В большом зале никого не застала, и ей стало грустно и одиноко. Когда за несколько секунд до звонка стали вбегать сотрудницы, Фрэнси почувствовала себя предательницей. На следующий день она поспала дополнительные десять минут и вернулась к своему обычному режиму.
Из всех сотрудниц бюро только Фрэнси жила в Бруклине. Остальные ездили из Манхэттена, Хобокена, Бронкса, одна девушка добиралась из Бэйонна, что в Нью-Джерси. Самые старшие чтицы в бюро, две сестры, когда-то приехали из Огайо. В первый день одна из сестер сказала Фрэнси: «У тебя бруклинский акцент». Это прозвучало обидно, словно осуждение, и Фрэнси стала следить за своей речью. Старалась произносить слова четко, не глотать звуки и не окать.
Было только два человека в бюро, с которыми она могла общаться без напряжения. Во-первых, это сам хозяин. Он окончил Гарвард и хотя произносил широкое «э» вместо узкого, речь его была понятной, и слова он употреблял человеческие – в отличие от чтиц, которые окончили только среднюю школу, но за годы чтения понахватались разных заковыристых словечек. Во-вторых, это мисс Армстронг, которая тоже окончила колледж, как и хозяин.
Мисс Армстронг находилась в привилегированном положении – она специализировалась на газетах крупных городов. Ее стол стоял отдельно в самом лучшем углу комнаты, окна, выходившие на север и восток, давали идеальное освещение для чтения. Она читала только газеты, выходившие в Чикаго, Бостоне, Филадельфии и Нью-Йорке. Специальный посыльный доставлял ей все нью-йоркские газеты, едва они покидали типографию. Прочитав свои газеты, она не обязана была, как остальные девушки, помогать другим. Она вязала или полировала ногти, дожидаясь следующей партии газет. Она получала самую большую зарплату – тридцать долларов в неделю. Мисс Армстронг была добра, благоволила Фрэнси и старалась втянуть ее в разговор, чтобы та не чувствовала себя чужой.
Однажды в туалете Фрэнси услышала от девушек, что мисс Армстронг – любовница хозяина. Фрэнси знала, кто такие любовницы, но никогда не встречала этих сказочных существ в жизни. Она тут же с особым интересом принялась изучать мисс Армстронг в свете полученной информации. Красавицей мисс Армстронг не назовешь, она скорее напоминала обезьяну – большой рот, широкие ноздри, да и фигура так себе. Фрэнси посмотрела на ее ноги. А вот ноги изумительные, стройные, с изящными икрами. Чулки из чистого шелка и дорогие лодочки на высоком каблуке, которые подчеркивают высокий подъем. «Значит, чтобы стать любовницей, надо иметь красивые ноги», – сделала вывод Фрэнси. Она перевела взгляд на собственные ноги, длинные и тощие как палки. «Похоже, мне это не грозит». Фрэнси вздохнула и примирилась с перспективой добродетельной жизни.
В бюро существовало классовое расслоение – вырезальщица, печатница, наклейщица, упаковщик и рассыльный составяли свой кружок. Эти люди, малограмотные, но смышленые, почему-то называли себя Клубом и считали, что более образованные чтицы смотрят на них свысока. В отместку они старались причинить чтицам как можно больше неприятностей.
Фрэнси страдала от раздвоенности. По своему происхождению и образованию она принадлежала к Клубу, но по способностям и уму относилась к чтицам. Членам Клуба хватило проницательности, чтобы почувствовать эту внутреннюю раздвоенность, и они попытались использовать Фрэнси в своих интересах. Они пересказывали ей разные животрепещущие слухи в надежде, что она поделится ими с чтицами и в бюро начнутся склоки. Но Фрэнси не настолько дружила с чтицами, чтобы обмениваться сплетнями, и слухи не шли дальше нее.
Когда однажды вырезальщица сообщила Фрэнси, что мисс Армстронг увольняется в сентябре и на место главной чтицы прочат ее, Фрэнси, то Фрэнси решила, что это очередной слух, который запущен, чтобы возбудить зависть в чтицах – ведь все они мечтали получить место мисс Армстронг, если оно вдруг освободится. Фрэнси сочла совершенной нелепостью, что ей, четырнадцатилетней девчонке с неполной средней школой, могут доверить работу, которую выполняла мисс Армстронг, тридцатилетняя женщина, окончившая колледж.
Август приближался к концу, и Фрэнси начала беспокоиться из-за того, что мама до сих пор ни словом не обмолвилась про девятый класс. Ей отчаянно хотелось пойти в школу. Все годы мать, бабушка, тетки вокруг нее твердили про важность образования, и эти разговоры заразили ее не только желанием получить это самое образование, но и комплексом неполноценности – она полагала, что восьмилетки недостаточно, чтобы считаться образованным человеком.
Фрэнси с нежностью вспоминала девочек, которые писали пожелания ей в альбом. Ей хотелось вернуться к ним. Все они вышли из одной среды, а теперь их пути разошлись. Фрэнси полагается ходить в школу вместе с девочками, а не работать, соперничая со взрослыми женщинами.
Ей не нравилось ездить на работу в Нью-Йорк. Она вздрагивала оттого, что вокруг кишели толпы людей. Она чувствовала, что ее выталкивают в ту жизнь, к которой она еще не готова. Больше всего она боялась переполненных электричек.
Однажды, когда Фрэнси стояла, уцепившись за петлю над головой, сдавленная со всех сторон так, что не могла ни шевельнуться, ни подвинуться, она почувствовала прикосновение мужской руки к своей. Как она ни извивалась и ни выкручивалась, избавиться от этой руки не удавалось. Когда на поворотах вагон заносило и толпа сжималась сильнее, мужская рука тоже сжималась крепче. Повернуть голову, чтобы посмотреть, чья это рука, Фрэнси не могла. Она молча страдала от беспомощности и унижения. Можно было бы закричать, возмутиться, но мешал стыд, что все узнают про ее позор. Казалось, прошла целая вечность, пока в вагоне не стало посвободнее, и Фрэнси смогла перейти в другой конец. После этого поездки в переполненном вагоне стали вызывать у нее панический ужас.
Как-то в воскресенье они с мамой взяли Лори и пошли проведать бабушку. Фрэнси рассказала Сисси о том мужчине в электричке в надежде, что Сисси даст совет, как быть. Но тетушка нашла эту историю ужасно забавной.
– Итак, мужик приставал к тебе в электричке, – сказала она. – Не вижу повода для тревоги. Напротив. Это значит, что ты приобретаешь формы, а есть мужчины, которые не могут устоять перед женскими формами. Подумать только, как я постарела! Сто лет никто не приставал ко мне в электричке. А было время, когда я после поездки возвращалась домой вся в синяках – ни один мужик не мог удержаться, чтобы меня не ущипнуть.
– Не понимаю, чем тут хвастаться! – воскликнула Кэти.
Сисси пропустила мимо ушей эту реплику.
– Наступит день, Фрэнси, когда тебе исполнится сорок пять, и фигура у тебя будет, как перепоясанный мешок с овсом. Тогда ты оглянешься назад и не раз припомнишь те деньки, когда мужчинам хотелось тебя потискать.
– Если она и припомнит эти деньки, то только из-за твоей болтовни, а не из-за того, что такие воспоминания греют душу, – сказала Кэти и потом обратилась к Фрэнси: – А ты приучись стоять в вагоне прямо и не держаться рукой за петлю. Опусти руки, а в карман спрячь длинную острую булавку. Если увидишь, что мужчина тянет к тебе руку, ткни его как следует булавкой.
Фрэнси поступила, как посоветовала Кэти. Она научилась удерживать равновесие, не цепляясь за петлю. В кармане лежала наготове длинная булавка. Фрэнси с нетерпением поджидала добычу. Она надеялась, что сумеет булавкой отразить покушение. «Сисси может сколько угодно рассуждать про женские формы и про мужчин. Но мне вовсе не хочется, чтобы меня тискали исподтишка. А когда мне исполнится сорок пять, то, надеюсь, мне будет что вспомнить кроме того, как меня тискали в электричке. Как не стыдно Сисси… Что со мной не так, в самом-то деле? Я критикую Сисси – Сисси, которая сделала мне столько добра. Я недовольна своей службой, а ведь должна благодарить Бога за такую интересную работу. Подумать только – мне платят деньги за то, что я читаю, а ведь я и так больше всего на свете люблю читать. И Нью-Йорк все считают самым удивительным городом на свете, а я никак не могу его полюбить. Можно подумать, что я самый неблагодарный человек на свете. Если бы снова стать маленькой, когда все так восхищало!»
Незадолго до Дня труда хозяин вызвал Фрэнси в кабинет и сообщил, что мисс Армстронг выходит замуж и поэтому увольняется. Прокашлявшись, он добавил, что если говорить конкретней, то замуж она выходит за него.
Представление Фрэнси о любовницах зашаталось и рассыпалось. Она-то была уверена, что мужчины на любовницах никогда не женятся – бросают их, как старые перчатки. И вот на тебе – мисс Армстронг ожидает участь жены, а не старых перчаток. Чудеса!
– Поэтому нам нужна новая чтица на место мисс Армстронг для обработки прессы крупных городов, – продолжал хозяин. – Мисс Армстронг сама порекомендовала вас… чтобы мы взяли вас на испытательный срок, мисс Нолан.