– Двадцать долларов! – Кэти открыла рот от удивления. – Бог ты мой!
Она всегда так говорила, когда что-то ее поражало.
– Когда тебе сообщили?
– В субботу.
– А ты мне ничего не сказала.
– Не сказала.
– Считала, что из-за этого я передумаю отправлять тебя в школу.
– Да.
– Но я ничего не знала об этом, когда решила, что первым в школу пойдет Нили. Ты должна понять, что это единственно правильное решение и твои деньги тут ни при чем. Ты понимаешь это? – умоляюще спросила Кэти.
– Нет, не понимаю. Я понимаю только одно – ты любишь Нили больше, чем меня. Ты все делаешь ради него, а мне говоришь, что я и так не пропаду. В один прекрасный день я проучу тебя, мама. Я поступлю так, как сама считаю правильным, и, боюсь, тебе это не понравится.
– А вот я не боюсь, потому что верю в свою дочь – она никогда меня не подведет, – сказала Кэти с таким достоинством, что Фрэнси стало стыдно за себя. – И в своего сына я тоже верю. Сейчас он злится из-за того, что не смог настоять на своем. Но он одумается и будет хорошо учиться в школе. Нили хороший мальчик.
– Да, он хороший мальчик, – согласилась Фрэнси. – Но, даже будь он плохой, ты все равно бы его любила. А меня…
Голос Фрэнси задрожал, и она расплакалась.
Кэти тяжело вздохнула, но ничего не сказала. Она встала из-за стола и стала собирать посуду. Ее рука потянулась за чашкой, и Фрэнси заметила, что впервые в жизни рука матери дрожит. Из-за дрожи Кэти не могла ухватить чашку, и Фрэнси подала ее. На чашке была большая трещина.
«Наша семья раньше была как новая чашка, – думала Фрэнси. – Целая, прочная, она выдерживала все удары. После папиной смерти пролегла трещина. А после сегодняшней ссоры она стала глубже. Скоро от нее в разные стороны разойдутся новые трещины, чашка разобьется, а мы разлетимся, как осколки, и больше никогда не будем вместе. Я не хочу этого, и все же я сознательно углубила трещину». Фрэнси вздохнула так же тяжело, как Кэти.
Мать подошла к бельевой корзине, в которой Лори мирно спала, не обращая внимания на бурный спор. Фрэнси смотрела, как мать все еще дрожащими руками взяла спящего ребенка, села в свое кресло-качалку у окна, прижала дочь к груди и стала баюкать.
Фрэнси почти ослепла от жалости. «Зачем я набросилась на нее, – думала она. – Что она видела в жизни, кроме тяжкой работы и нищеты? А теперь она ищет утешения у своего ребенка. Может, думает, что Лори, которую она так любит, вырастет и тоже взбунтуется против нее, как я сейчас».
Фрэнси неловко дотронулась рукой до материнской щеки.
– Все хорошо, мама. Я не хотела тебя обидеть. Ты права, я поступлю, как ты сказала. Нили должен пойти в школу, и мы сделаем все, чтобы он ее окончил.
Кэти положила свою ладонь сверху на руку Фрэнси.
– Моя славная девочка, – сказала она.
– Не сердись на меня, мама, из-за того, что я спорила с тобой. Ты же сама учила, что свою правоту надо защищать, а я… я думала, что я права.
– Понимаю. Я рада, что ты способна защищать свою правоту. Ты настоящий борец, и ты выдержишь все. В этом ты похожа на меня.
«В том-то и проблема, – думала Фрэнси. – Мы слишком похожи, поэтому не понимаем друг друга – для этого нужно прежде понять себя. Мы с папой совершенно разные люди, потому и понимали друг друга. Мама понимает Нили, потому что он совсем не похож на нее. Хотелось бы мне так же отличаться от нее, как Нили».
– Значит, между нами все хорошо, как прежде? – с улыбкой спросила Кэти.
– Конечно, – Фрэнси улыбнулась в ответ и поцеловала мать в щеку.
Но в глубине души каждая понимала, что между ними все изменилось и никогда уже не будет хорошо, как прежде.
Снова приближалось Рождество. Но в этом году у них имелись деньги на подарки, ледник ломился от продуктов, а в квартире было жарко натоплено. Как-то раз, зайдя с мороза домой, Фрэнси подумала, что тепло обнимает ее, словно возлюбленный заключает в свои объятия. И тогда она призадумалась: а каково это на самом деле, оказаться в объятиях возлюбленного?
Хоть Фрэнси и не пошла в школу, ее радовало то, что благодаря деньгам, которые она зарабатывала, они зажили гораздо лучше. Мама вела себя безупречно. Когда зарплата Фрэнси выросла до двадцати долларов в неделю, мама стала оставлять ей пять долларов на проезд, обед и одежду. Кроме того, каждую неделю она клала пять долларов на имя Фрэнси в уильямсбургский сберегательный банк – на колледж для нее. На оставшиеся десять долларов и еще на доллар, который приносил Нили, Кэти умудрялась прекрасно вести хозяйство. Конечно, они не купались в роскоши, но жизнь в 1916 году была дешева, и Ноланы совсем не бедствовали.
Нили с радостью окунулся в школьную жизнь, когда обнаружил множество старых приятелей в средней школе Восточного района. После школы он работал, как раньше, у Макгэррити, и мама оставляла ему один из двух заработанных им долларов на карманные расходы. В школе он стал звездой. Карманных денег у него было больше, чем у других мальчиков, да еще он «Юлия Цезаря» знал наизусть вдоль и поперек.
Когда Фрэнси с Нили вскрыли рождественскую жестянку, в ней оказалось почти четыре доллара. Нили добавил еще один, Фрэнси пять, и у них образовалось десять долларов на подарки. Накануне Рождества они все вместе отправились за подарками, и Лори тоже взяли с собой.
Сначала пошли купить маме новую шляпку. В шляпном магазине Фрэнси и Нили стояли за маминой спиной, а она с Лори на коленях сидела на стуле и примеряла шляпки. Фрэнси хотелось для мамы бархатную шляпку малахитово-зеленого цвета, но таких в Уильямсбурге не продавали. Мама считала, что ей следует купить черную шляпку.
– Покупаем мы, а не ты, – заявила Фрэнси. – А мы считаем, что с траурными шляпками пора покончить.
– Примерь-ка вот эту, красную, – предложил Нили.
– Нет. Лучше вон ту, темно-зеленую с витрины.
– Это новый модный цвет, – пояснила хозяйка магазина, доставая шляпку с витрины. – Мы называем его моховой зеленый.
Она надела шляпку на Кэти. Та нетерпеливым движением руки сдвинула шляпку на левый глаз.
– Здорово! – оценил Нили.
– Мама, ты выглядишь прекрасно! – вынесла свой вердикт Фрэнси.
– И мне нравится, – решила мама. – Сколько стоит?
Хозяйка сделала глубокий вдох, и Ноланы приготовились к затяжному торгу.
– Поймите, это… – выдохнула хозяйка магазина.
– Сколько? – прервала ее Кэти.
– Поймите, в Нью-Йорке за такую же вы заплатите десять долларов. А у нас…
– Если я захочу заплатить за шляпку десять долларов, я поеду в Нью-Йорк.
– Разве можно так вести разговор? Точно такая же модель в Ванамэйкере стоит семь пятьдесят.
Выдержав многозначительную паузу, хозяйка закончила:
– А вам я продам эту шляпку за пять долларов.
– У меня есть ровно два доллара на шляпку.
– Тогда покиньте мой магазин! – возмущенно сказала хозяйка.
– Хорошо.
Кэти взяла ребенка на руки и поднялась со стула.
– Ну, куда вы так спешите? – Хозяйка усадила Кэти обратно и положила шляпку в бумажный пакет. – Я отдам вам ее за четыре пятьдесят. Поверьте, даже свекрови я не отдала бы за такую цену!
«Охотно верю, – подумала Кэти. – Особенно если она похожа на мою свекровь». А вслух она сказала:
– Эта шляпка хороша, но я могу потратить только два доллара. Шляпных магазинов много, и я найду там шляпку себе по карману – может, не такую хорошую, как ваша, но она сможет защитить мою голову от ветра.
– Послушайте меня, – женщина заговорила глубоким, проникновенным голосом. – Евреи говорят, что деньги – это все. Но мы же не евреи. Когда у меня есть красивая шляпка и она к лицу красивой покупательнице, со мной что-то происходит. Вот тут.
Женщина приложила руку к сердцу.
– Я забываю про деньги. Я готова отдать даром, – она вложила пакет в руку Кэти. – Четыре доллара, и шляпка ваша. Я сама заплатила за нее оптовику столько.
Хозяйка вздохнула.
– Поверьте, деловая женщина из меня не получится. Лучше буду писать картины.
И торг продолжался. Когда цена опустилась до двух пятидесяти, Кэти поняла, что это предел. Чтобы проверить, она сделала вид, что уходит, и на этот раз хозяйка не пыталась ее остановить. Тогда Фрэнси кивнула Нили. Он достал два доллара и пятьдесят центов.
– Только не говорите никому, как дешево я продала, – предупредила хозяйка.
– Не скажем, – пообещала Фрэнси. – Положите шляпку в коробку.
– Десять центов за коробку – столько я сама заплатила оптовику.
– Достаточно и пакета, – запротестовала Кэти.
– Это твой рождественский подарок, – ответила Фрэнси. – И к нему полагается коробка.
Нили достал монету. Шляпка была завернута в папиросную бумагу и уложена в коробку.
– Раз уж я пошла на такие уступки, в следующий раз за шляпкой только ко мне. Только больше не рассчитывайте на такую скидку!
Кэти рассмеялась. Когда они выходили, хозяйка магазина сказала:
– Носите на здоровье.
– Спасибо.
Когда за ними закрылась дверь, женщина прошептала: «Пошли вы к черту», и плюнула им вслед.
На улице Нили сказал:
– Неудивительно, что мама покупает новые шляпки раз в пять лет. Надо же, какая морока.
– Морока? – переспросила Фрэнси. – Развлечение, а не морока!
Затем пошли к Зеглеру за трикотажным костюмчиком для Лори. Увидев Фрэнси, Зеглер вылил на нее ушат упреков:
– Ага! Наконец-то явилась – не запылилась! Что, другие галантерейщики не угодили, и снова вспомнила про Зеглера? Может, у других манишка будет и дешевле на пенни, да с брачком, верно?
Он обратился к Кэти:
– Столько лет эта девочка приходила ко мне за манишками и воротничками для папы. И вот целый год уже носа не кажет.
– Ее отец умер год назад, – пояснила Кэти.
Мистер Зеглер со всего размаху ударил себя ладонью по лбу.
– Ой! Язык у меня такой длинный, что во рту не помещается, – расстроился он.
– Ничего страшного, – успокоила его Кэти.