Я молод и стар, глуп и умен,
Ко всем равнодушен, заботлив без меры,
Отец я и мать, дитя и мужчина,
Я с нежными нежен и с грубыми груб.
Измочаленная вырезка тоже отправилась в конверт. Глядя в зеркальце пудреницы, Фрэнси изучила свои волосы, как они заплетены в косы и уложены вокруг головы. Она заметила, что ресницы, прямые и черные, у нее разной длины. Затем наступила очередь туфель. Проведя рукой по чулкам, она впервые обратила внимание, что шелк на ощупь шершавый, а не гладкий. Ткань платья покрывали мелкие рубчики. Она отогнула подол и увидела, что рисунок на узком кружеве, которым обшита ее комбинация, имеет форму ромбов.
«Если я сохраню каждую мелочь этого мгновения, то всегда смогу его воскресить», – подумала Фрэнси.
Она отрезала бритвой прядь волос, завернула ее в лист бумаги с обведенными помадой отпечатками пальцев, положила сверток в конверт и запечатала его. Сверху она написала: «Фрэнсис Нолан, 15 лет и 4 месяца. 6 апреля 1917 года».
Она думала: «Если открою этот конверт через пятьдесят лет, я снова вернусь в это мгновение, и старости как будто и не бывало. Но пятьдесят лет – это большой, очень большой срок, миллионы часов. Однако один час уже прошел, пока я сижу здесь… жить осталось на один час меньше… один час из моей жизни нужно вычесть».
«Господи, – молилась Фрэнси. – Дай мне прожить каждую минуту и каждый час моей жизни. Пусть я буду веселиться, пусть буду печалиться. Пусть мне будет холодно, пусть мне будет жарко. Пусть буду голодать, пусть буду изнемогать от обжорства. Пусть буду ходить в лохмотьях, пусть буду блистать нарядами. Пусть я буду искренней и буду притворяться. Пусть буду говорить правду, пусть буду лгать. Пусть буду совершать подвиги и буду грешить. Только наполни каждый божий день, каждую божью минуту чем-то, чтобы я была кем-то. А когда я сплю, пусть мне постоянно снятся сны, чтобы ни один кусочек жизни не пропал зря».
Вошел мальчик-рассыльный и шлепнул ей на стол очередную газету. На этот раз заголовок состоял из двух слов:
ВОЙНА ОБЪЯВЛЕНА!
Пол закачался, буквы перед глазами расплылись, Фрэнси положила голову на влажную от свежей типографской краски страницу и тихонько заплакала. Одна из чтиц, постарше, возвращаясь из туалета, притормозила возле Фрэнси. Она прочитала заголовок, взглянула на плачущую Фрэнси. И подумала, что все поняла.
– А, значит, война! – Она вздохнула.
– Я предполагаю, у тебя наличествует дружок или брат? – спросила она, употребляя неестественный книжный оборот, как все чтицы.
– Да, брат, – ответила Фрэнси, не покривив душой.
– Весьма сочувствую, мисс Нолан, – чтица прошла на свое место.
«Я снова опьянела, – думала Фрэнси. – На этот раз из-за газетного заголовка. Да еще устроила истерику, это никуда не годится».
Война коснулась Бюро газетных вырезок железным пальцем, а потом и вовсе уничтожила его. Началось с того, что главный заказчик, на котором держалось бюро, человек, плативший тысячи долларов в год за материалы о Панамском канале и тому подобных делах, явился через день после объявления войны и сообщил, что в течение некоторого времени у него не будет постоянного адреса, поэтому он лично будет приходить за своими вырезками.
Еще через несколько дней пришли два плотных господина с тяжелой поступью, они хотели повидать хозяина. Один из них сунул какой-то документ хозяину под нос, и тот побледнел. Он достал со стеллажа толстую пачку вырезок, предназначавшихся для главного заказчика. Плотные господа просмотрели вырезки и вернули хозяину, а тот вложил их в конверт и спрятал в свой стол. Оба посетителя засели в хозяйском туалете, оставив дверь приоткрытой. Они просидели там весь день. В обед послали рассыльного в кафе, тот принес сэндвичи и кофе в картонных стаканчиках, и они поели, не выходя из уборной. Главный заказчик пришел в четыре тридцать. Замедленным жестом хозяин протянул ему конверт с вырезками. В тот момент, когда заказчик прятал его во внутренний карман пальто, двое выскочили из уборной. Один схватил заказчика за руку. Тот вздохнул, достал из кармана конверт и протянул ему. Второй господин сжал заказчику другую руку. Тот щелкнул каблуками, поклонился и вышел, зажатый между двумя плотными господами. Хозяин ушел домой – у него начался сильнейший понос.
Вечером Фрэнси рассказала маме и Нили, как прямо у них в бюро был задержан немецкий шпион.
На следующий день пришел энергичный господин с портфелем. Он задавал хозяину множество вопросов и записывал ответы на бланке. Затем произошло самое неприятное. Хозяину пришлось выписать чек почти на четыреста долларов – причитающийся остаток в связи с досрочным прекращением заказа. После того как энергичный господин ушел, хозяин кинулся занимать деньги, чтобы возместить эту сумму.
После этого бюро стало разваливаться на глазах. Хозяин боялся брать новых клиентов, какими бы невинными они ни казались. Театральный сезон завершился, и заказы от актеров прекратились. По весне издательства наводняли рынок новыми книгами, и это обычно обеспечивало несколько сотен пятидолларовых клиентов в лице авторов и дюжину стодолларовых в лице издателей, но этой весной книжных новинок почти не печатали. Издательства дожидались лучших времен. Многие научные работники отменили свои заказы, ожидая призыва в армию. И даже если бы количество заказов осталось прежним, Бюро не смогло бы их выполнить, потому что сотрудницы стали увольняться.
Правительство, предвидя нехватку кадров в связи с призывом мужчин в армию, срочно приступило к аттестации женщин на должности госслужащих, которая проходила в большом почтовом отделении на Тридцать четвертой авеню. Многие девушки-чтицы подали заявки, сдали экзамены и немедленно были направлены на работу. Работники физического труда, так называемый Клуб, практически одновременно ушли на военные заводы. Зарплата у них выросла втрое, а вдобавок к ней самооценка – благодаря столь бескорыстному и патриотическому поступку. Жена хозяина вернулась на работу, и он уволил всех чтиц, кроме Фрэнси.
В огромном пустом зале гуляло эхо, пока они трудились втроем. Фрэнси и жена хозяина читали, сортировали, выполняли канцелярскую работу. Хозяин кое-как вырезал статьи, неряшливо печатал этикетки и криво их наклеивал.
В середине июня хозяин сдался. Дал объявление о продаже оборудования, разорвал договор аренды помещения и одним махом решил вопрос о компенсациях клиентам, сказав: «А пусть в суд на меня подают».
Фрэнси позвонила в другое известное ей бюро газетных вырезок в Нью-Йорке и спросила, не нужна ли им чтица. В ответ услышала, что они никогда не набирают новых чтиц. «Мы дорожим своими чтицами, – назидательно сказали ей. – Поэтому они дорожат нами и никогда не увольняются. Поэтому нам не требуются новенькие». Фрэнси подумала, что это очень похвально, то же самое сказала вслух и повесила трубку.
Последнее утро в Бюро газетных вырезок она провела, размечая объявления о найме на работу. Работу в конторе она исключала, понимая, что начинать опять придется с делопроизводителя. И шансов продвинуться не будет, если ты не машинистка или не стенографистка. Пожалуй, она предпочла бы пойти на фабрику. Фабричный люд ей нравился больше, и к тому же пока руки работают, голова свободна. Но, конечно, мама не пустит ее снова на фабрику.
Фрэнси нашла объявление, в котором речь шла, как ей показалось, об удачном сочетании конторской и фабричной работы – оператор в офисе. Коммуникационная компания набирала девушек для обучения работе на телетайпе и предлагала на время учебы зарплату двадцать пять долларов в неделю. Время работы – с пяти вечера до часу ночи. По крайней мере, будет чем заняться вечерами – если получит работу.
Когда Фрэнси зашла проститься с хозяином, он сказал, что задержит ей зарплату за последнюю неделю. Но у него же, сказал он, есть ее адрес, так что он вышлет деньги попозже. Фрэнси попрощалась с хозяином, его женой и своей зарплатой.
Коммуникационная компания занимала выходивший на Ист-Ривер небоскреб в центре Нью-Йорка. Фрэнси показала восторженную рекомендацию от бывшего начальника и вместе с дюжиной других девушек заполнила заявление. Затем ее послали на психологическое тестирование, и ей пришлось отвечать на идиотские, по ее мнению, вопросы – например, что тяжелей, пуд железа или пуд пуха. Судя по всему, тест она сдала успешно, потому что ей вручили номер, ключ от шкафчика, за который потребовали залог в двадцать пять центов, и велели прийти на следующий день к пяти часам.
Еще не было и четырех, когда Фрэнси вернулась домой. Кэти убиралась в их доме, и лицо у нее опечалилось, когда она увидела, что Фрэнси поднимается по лестнице.
– Не пугайся, мама. Я не заболела.
– О! – сказала Кэти с облегчением. – А то уж я подумала, что ты потеряла работу.
– Потеряла.
– Бог ты мой!
– И зарплату за эту неделю тоже потеряла. Но я нашла другую работу… завтра начинаю… двадцать пять долларов в неделю. Потом, надеюсь, будет больше.
Кэти начала задавать вопросы.
– Мама, я устала. Я не хочу разговаривать, мама. Поговорим обо всем завтра. И ужинать тоже не хочу. Сразу лягу спать.
Фрэнси поднялась по лестнице.
Кэти села на ступеньку и пригорюнилась. После того как началась война, цены на продукты и вообще на все взлетели. В прошлом месяце Кэти даже не смогла ничего отложить на банковский счет Фрэнси. Десяти долларов в неделю теперь не хватает на жизнь. Для Лори требуется кварта молока каждый день, а молочные смеси дороги. Еще нужен апельсиновый сок. Сейчас вот будет двадцать пять долларов в неделю… за вычетом личных расходов Фрэнси останется меньше. Скоро каникулы. Нили сможет работать летом. Но что будет осенью? Нили вернется в школу. Договаривались, что Фрэнси тоже пойдет в школу. Но как? Как? Кэти не находила ответа.
Фрэнси мельком взглянула на спящую Лори, разделась и легла в постель. Она закинула руки за голову и уставилась на серое пятно – окно вентиляционной шахты.