Все происходило 22 декабря 1849 года в восьмом часу утра. Аудитор зачитывает приговор, подписанный императором: «Отставного инженер-поручика Федора Достоевского, 27 лет, за участие в преступных замыслах, за распространение частного письма, наполненного дерзкими выражениями против православной церкви и верховной власти, и за покушение к распространению, посредством домашней литографии, сочинений против правительства… подвергнуть смертной казни расстрелянием». Священник произносит последнюю проповедь «плата за грех есть смерть» и протягивает каждому большой крест для целования. Раздается команда: — К заряду! — Колпаки надвинуть на глаза! Снова воинская команда: — На прицел! Но вот по площади проносится галопом флигель-адъютант. Он вручает генералу Сумарокову запечатанный пакет. И вот аудитор прочитывает новый приговор: «— Его величество по прочтении всеподданнейшего доклада… вместо смертной казни… лишив всех прав состояния… сослать в каторжную работу… Отставного инженер-поручика Федора Достоевского… в каторжную работу в крепостях на четыре года, а потом рядовым…»[97].
Возможно, со стороны императора это было ребячеством, но минуты, проведенные писателем на Семеновском плацу, оказали на Достоевского огромное воздействие, «…ничего не было для него в это время тяжелее, как беспрерывная мысль: Что, если бы не умирать! Что, если бы воротить жизнь, — какая бесконечность!»[98] Так в словах князя Мышкина, героя романа «Идиот», написанного двадцать лет спустя, отразились воспоминания Достоевского об этом событии.
Что видел Достоевский в тот момент, когда священник произносил последнюю проповедь «плата за грех есть смерть» и протягивал каждому большой крест для целования? Может быть, ему представлялась Нева? Не те ли европейские идеи, которые проникли по Неве в Петербург, привели к этому финалу, к греху? Императоры после Петра по-своему продолжали подражать Европе: построили на берегах Невы церкви с золотыми куполами, дворцы и крепости. Они возвели блистательный Зимний дворец и гранитные крепости, создали монументальные памятники, соборы, прорыли каналы и построили мосты. И вновь — что же это за город, который возник на тысячах вбитых в болото свай? Интуиция подскажет поэтам, что это «сотворенная Невой иллюзия». Кто разрушил эту иллюзию? Может быть, это сделали петрашевцы? Взяв на вооружение европейские идеи, они решились противостоять иллюзиям императора. Ухватившись за теорию Наполеона о сверхчеловеке, они замыслили избавиться от царя — и точно так же, поддавшись идее, Раскольников задумал убить старуху-процентщицу. Они хотели преодолеть западноевропейский материализм с помощью европейских же идей. Но сцена на Семеновском плацу показала, что их надежды не оправдались. Нет ничего, кроме смерти. Почему же они должны были прийти к этому осознанию, лишь оказавшись на волосок от гибели?
Попробую пояснить на следующем примере. Представьте себе утро рабочего дня. Люди едут на работу, по своим делам, все движутся в одну сторону, но кто-то один — в обратную. И как должен чувствовать себя человек, испытавший столкновение со смертью? Все верят, что 1+1=2, но только он один отрицает это («Записки из подполья»). Лишенные данного опыта никогда не поймут такого человека, он навеки чужак в этом мире. Но как же видит мир тот, кто почувствовал на своем лице дыхание смерти? Что открылось ему? Приведу еще два примера.
Первый — из воспоминаний Достоевского о его дороге на каторгу, в Сибирь[99].
Среди них был один человек. Он был приговорен к пожизненному заключению, к каторге. У него были красная рубаха и рубль серебром. Это увидел другой человек. Через какое-то время он должен был выйти на свободу, а пока шел на поселение. Почему бы этому, другому, не поменяться с первым судьбами: он будет отбывать пожизненный срок на каторге, но возьмет себе рубаху и серебро, а первый получит возможность через некоторое время стать свободным?[100]Можно сравнить «Записки из мертвого дома» с делом петрашевцев, и обратить внимание на Дурова — одного из центральных персонажей, изображенных в сцене казни. Даже находясь в ссылке на каторге, он ни разу не изменил своим убеждениям, не усомнился в душе и по-прежнему держал в памяти логически выстроенную революционную теорию. Не было ли это его победой над «мертвым домом»? У человека, стоявшего перед лицом смерти, поведение Дурова вызвало бы только насмешку.
Второй пример я возьму из собственного опыта.
Не знаю, убедит ли он вас. Будучи в Москве, я посетил Центральный музей Великой Отечественной войны в парке Победы. Там я узнал, сколько человек погибло в этой войне. В этом музее, где находится памятная стела высотой в 141,7 м (война длилась 1417 дней без перерыва), выставлены военные экспонаты и созданы панорамы героических сражений Второй мировой войны. Меня особенно поразило число погибших — 25 миллионов человек (когда я в 1991 году приезжал в Мемориальный музей Потсдамской конференции, то прочел, что число советских солдат, погибших в войне, составляет 20 миллионов человек. Потери среди солдат составили 13 миллионов человек, остальные погибшие — гражданские лица). Почему же так много жертв? Можно ли называть победой то, за что пришлось заплатить такую высокую цену? Это ведь больше численности населения Кореи в тот период. Просто нет слов.
Даже эти два примера ясно показывают, что в этом мире 1+1 не равняется 2-м.
С одной стороны, есть неограниченная абсолютная власть императора. А с другой стороны, красная рубаха. И есть человек, который продает свою свободу за серебряную монету. Так, может быть, имя этому человеку — русский народ? Зайдите в русскую церковь. Внутри на всех стенах висят иконы. Иконы, которые были для необразованного народа, не знающего даже азбуки, символами православия. Всем известна поэма о Великом инквизиторе, которую написал Иван из романа «Братья Карамазовы». В ней рассказывается о том, как в ночь сожжения сотни еретиков в одной из деревень испанской Севильи появляется Иисус. Кардинал, великий инквизитор, запирает его в здании святого судилища и допрашивает. Он задает Христу три вопроса. Иисус не отвечает или не может ответить. Это место текста интерпретируют по-разному, чаще всего в религиозном ключе. Но связана ли эта проблема с религией? Некоторые считают, что здесь Достоевский говорит вовсе не о религии, а об истории русского общества[101]. Автор этой статьи говорит о том, что в России численность крепостных значительно превышала численность представителей других сословий. Так, земля, которой владел Толстой, по размеру превышает корейский остров Чечжу, и, как отмечает автор упомянутой статьи, писатель мог распоряжаться крестьянскими женами по своему усмотрению. Впоследствии он раскаялся в своих поступках, и это раскаяние нашло отражение в романе «Воскресение». Что такое свобода? В 1861 году в России было отменено крепостное право, но крестьяне не понимали, что делать с этой свободой. Такая «воля» была им не нужна. А что же было нужно? Хлеб. «Хлеб или свобода» — это не идеологическая проблема, а проблема истории русского общества. Красная рубаха, рубль серебром и пожизненное заключение — вот на что люди меняли свою свободу.
Народ, который отказался от свободы, склонившись перед абсолютной властью императора. И между этими полюсами находилась русская интеллигенция. Едва ли в корейском языке найдется точный перевод для этого понятия. В переводе утрачивается множество смыслов, содержащихся в этом слове. Наверное, дословный перевод был бы таким: интеллигенция — это дикая сила, вооруженная окровавленным топором. Если не принимать во внимание этот феномен, то невозможно понять ни «Бесы», ни «Преступление и наказание». Родион Раскольников являет собой русскую интеллигенцию, ищущую ответ на вопрос: что делать с этими крайностями? Как жить, если с одной стороны — глупость самодержавного монарха, а с другой — молчание угнетенного народа? Вот о чем пишут русские классики XIX в. Их произведения, считает Хидэо Кобаяси, можно назвать «революционной литературой». Читая романы Толстого, мы называем их гуманистическими, а в Достоевском видим религиозного писателя, но все это не более, чем домыслы. Потому что эти самые люди выходили на Сенную площадь с окровавленным топором в руках. Так что в каком-то смысле «Преступление и наказание» — не литература. Именно поэтому Дёрдь Лукач в своей блистательной книге «Теория романа» (1916) утверждает, что Достоевский не написал ни одного романа. Потому что он создавал не роман, а новый мир.
25 августа 2004 года, 9 часов 30 минут. Оставив позади, в сумерках, московский аэропорт, я начал свой путь домой. На протяжении всего путешествия я пребывал во власти «Преступления и наказания». И на Красной площади, и в Соборе Василия Блаженного, и на Арбате, и перед мавзолеем Ленина. И даже когда я смотрел в Большом театре балет «Лебединое озеро», за сценами из балета проглядывало «Преступление и наказание». Разве принц Зигфрид, охваченный волшебством, колдовством, очарованием, — это не тот же Раскольников? Кто заставил его поддаться магии? Кто этот бес? Уж не европейская ли идея о сверхчеловеке? Околдованный молодой человек на берегу Невы размахивает топором, который ему вручил сам дьявол. Кто же спасет принца от этого наваждения? Не король, не королева, не принцесса, а молодая девушка восемнадцати лет, проститутка. Ее имя Соня.
Поди сейчас, сию же минуту, стань на перекрестке, поклонись, поцелуй сначала землю, которую ты осквернил, а потом поклонись всему свету, на все четыре стороны, и скажи всем, вслух: «Я убил!» Тогда бог опять тебе жизни пошлет.