то-белыми, словно гигантские ландыши, или розовато-лиловыми, как цветы миндаля.
Магнолия цветет столь неистово и прекрасно, такими невероятно красивыми огромными цветами, что кажется, это ее главное дело на земле — цвести весной. Еще нет на длинных редких ветвях магнолии ни одного листочка, а уже воссияли на них райские цветы немыслимой величины… К чему такая поспешность? Зачем подобная щедрость?
В корейском характере есть похожая необъяснимость. Кореец никогда не сдержит своего неистового душевного порыва к красоте. Он как бы несет в себе некий хан — затаенную печаль по непостижимости красоты. Каждый кореец ищет в жизни прежде всего красоту — осознанно или неосознанно, — но не каждый находит ее.
Среди корейских женщин довольно много красивых, есть ослепительные красавицы, но встречаются и совсем некрасивые. Однако я что-то не видел ни одной кореянки, которая чувствовала бы себя подавленной или угнетенной ощущением своей невзрачности. Казалось, им просто неизвестно, что они некрасивы. И это вовсе не потому, что они самодовольны и глупы — нет. Принадлежа к народу, духовным знаком которого является весенний цвет, каждая из них несет в своей душе чувство своей красоты как чувство собственного достоинства.
Наступила новая весна — и пройдет скоро. О, дни весны бегут почему-то очень быстро. Магнолия уже отцвела и опадает. Сливы, растущие вдоль дорог, осыпают на асфальт бело-розовые лепестки. В яблоневых и грушевых садах словно бушует белая метель.
Наконец-то пришли по-настоящему теплые дни, солнце на небе светит с весенним настроением и греет вовсю. Большие серые цапли летают только парами, озабоченные семейными делами. Видно, в их гнездах скоро заведутся птенцы.
Когда пройдет и эта весна — мысленно оглянись на нее и снова полюбуйся, как цветет магнолия, волшебно преображенная, в белом сиянии! Невзрачное дерево с крупными кожистыми листьями ничего особенного тебе не скажет. Но ты сам вспомни чудо его цветения и попробуй ответить: для чего надо было магнолии представать пред нами в такой небесной красоте? Зачем такая красота? Неужели следствием, всем итогом дивного чуда явились эти мутно-зеленые шарики плодов на ветках?.. Так говорю я сам себе, зная о мимолетности весеннего дуновения.
Но вполне возможно, красота ничего не обещает и никаких полезных результатов не приносит. Красота никому ничего не должна. А мы, люди, в неоплаченном долгу перед нею. Она заставляет нас вспомнить прошлые весны — и тем возвращает нам истлевшее время жизни. Нас манит увидеть много новых весен в будущем: жить хочется долго — вечно, потому что в этой жизни весна — красивая.
Итак, для корейцев красота — это жизненная философия. Кореец — весенний человек, и ему свойственно самораскрытие в пору цветения. Мне кажется, что даже старики корейские неизменно пребывают в самопогруженности весеннего цветения. Когда проходит весна их жизни, цветы на деревьях опадают, белая метель вишен исчезает в земле, словно растаявший снег, буйное неистовство сладко пахнущей акации сменяется ее обыденным покоем — старый кореец может оглянуться на прошедшую весну и тайной силой своей души воскресить цветение райских садов, вернуть себе добро жизни и красоты.
Приближение осени в Корее совершенно незаметно, разве что одни календарные листы вначале напоминают об этом.
Август еще кипит жарой и бушует внезапными грозами. В августе темно-синие ночные небеса перечеркивают огненные следы падающих звезд. И странная ночная птица, безутешная и однообразная в своей скорби, продолжает в темноте бесконечно повторять одно и то же — свое имя: Сотёк-се! Сотёк-се!
Днями в знойном воздухе рассыпается оглушительный сухой треск цикад. Им вторят скрипучими голосами семейства дроздов, многочисленные, с подросшей детворой, которую уже не отличить от взрослых. Поют — свистят скворцы, тоже заметно умножившие за лето свой веселый черный народец. И от бесчисленного хора цикад и певчих птиц дни убывающего августа звенят, гремят, проходят в головокружительном шуме.
Вот уже по календарю пошел сентябрь, осенний месяц, а на рисовых полях посевы еще светятся яркой изумрудной зеленью. И только по высоким, длинным межам, разделяющим поля, стоят слегка пожелтевшие и потемневшие дикие травы. По берегам оросительных каналов и канавок колышутся на ветру пушистые махалки камышей и тростников: кажется, что в предосенней природе появилось множество невидимых художников, и они пишут — прямо в прозрачном воздухе, — свои картины, взмахивая камышовыми кистями-метелками. О, можно позавидовать этим художникам! Сколько же спокойного времени у них для творчества, сколько счастливых, теплых, божественных дней!
Сентябрь в Ангсонгском уезде, богатом фруктовыми садами и виноградными плантациями, отмечен самыми красочными картинами — натюрмортами, выставленными на осенних базарах.
Вот недавно еще среди длинных рядов с зеленью, рядом с горками розово-зеленых помидоров возвышались внушительные курганы полосатых арбузов, и они были главным товаром на этом веселом торжестве. А ныне на рынке воцарилась оранжево-красная, лоснящаяся, мягкая полупрозрачная хурма. Завтра же, глядишь, базарным вниманием всецело завладеют горы самых ярких, крупных, превосходных на вид и на вкус яблок.
Но наиболее привлекательным на рынках из даров Божиих является знаменитый ангсонгский виноград. Отлогие склоны холмов и плоские косогоры в этой местности прекрасно подходят для виноградников, и на плантациях вблизи Ангсонга с давних времен прижились лозы особенно высокопродуктивного и качественного винограда. Мне рассказали, что впервые эти лозы были привезены сюда чуть ли не в позапрошлом веке французскими миссионерами.
Сегодня ягоды местных сортов представляют собою, в основном, плоды темно-лилового цвета, с синевой, — увесистые кисти с очень крупными виноградинами. Полностью созревшие, они очень вкусны, сладки без приторности, не оставляют во рту оскомины и не вяжут язык. Единственным недостатком этого сорта являются крупные косточки и грубая кожица, которые приходится выплевывать, когда съедаешь ягоды.
Существуют здесь и другие сорта, более мелкие, — белый виноград и иссиня-черный. Эти явно мускатного вкуса и аромата. Очевидно, на их родине, в далекой Франции, их давили на вино, но здесь что-то не слышно и не видно, чтобы занимались виноделием. Появившиеся в Корее, винные сорта винограда использовались только для употребления в свежем виде. Так что в своем дальнейшем развитии корейская судьба благословенной лозы не склонилась в сторону виноделия. Корейцы приняли этот плод с большим удовольствием и почтением, но определили ему место быть только на десертном столе.
В сентябре вдоль дорог Ангсонгского уезда появляются палаточки и временные магазины под полотняными навесами, где продают виноград. Уложенные в аккуратные и красочно разрисованные коробки, плоды солнечных вертоградов Кореи выносятся к покупателю прямо на край дороги. С утра и до поздней ночи продолжается этот праздничный, жизнерадостный виноградный торг на больших и малых шоссе, по которым проезжают тысячи машин.
Но можно поехать и на плантацию, и там купить виноград прямо с лозы, по выбору.
Обычный деревянный навес у входа на поле, под этим навесом хозяева сортируют и раскладывают по коробкам кисти ягод. Тут же рядом, на помосте, устланном брезентом и соломенными циновками, играют или спят маленькие дети, престарелый дед с каким-то приятелем пьет чай. Пожилая тетушка — адюмани, разбиравшая ягоды, увидела меня и приказала молодому парню, очевидно, сыну, повести на плантацию и показать ее. И я пошел с ним, любуясь висящими на протянутых меж бетонными столбами проволочными нитями тяжелые, налитые гроздья виноградных кистей, и мог выбрать покупку прямо с лозы.
Виноград еще не сошел, еще громоздятся вдоль дорог высокие штабеля из картонных упаковок, а на прилавках этих же временных осенних магазинов выставлены тяжелые, бронзовые кругляки груш. Это знаменитые корейские груши, которыми здесь очень гордятся. Сами корейцы с уверенностью говорят, что их груша самая вкусная в мире.
Весной я видел, как садовник закрывал пакетом грушевую завязь на ветке — упрятывал будущую грушу в бумажный домик, приматывал проволочкой края пакета к черенку еще зеленого плода. Это чтобы потом, подрастая, он не стал добычей червяка или жадной птицы. Так в Корее выращивают почти каждую грушу: завернув ее в плотный пакет их двух слоев бумаги. И висят на причудливых, раскидистых деревьях бумажные пакеты до самой осени, когда начинается сбор груш.
Правы ли корейские садоводы, доводя до такой щепетильности дело выращивания своей любимой груши? Не вольнее было бы груше расти на солнечном свете, омываемой струями дождей, овеваемой прохладными ветрами горных долин? Тем более что мне приходилось пробовать самые первые груши нового урожая — это были груши, выращенные именно на воле, без того, чтобы их упрятывать в бумажные домики… Вид этих плодов был намного веселее: чистая звонкая медь и бронза! А по вкусу они мне показались слаще и сочнее, чем выращенные в пакетах.
Я думаю, что естественная красота, райская красота деревьев, отягощенных зрелыми плодами, стоит ничуть не меньше, чем сами плоды. Мы в этой жизни рождены быть не только потребителями, пожирателями плодов. Красота, которой Природа наполнила мир — это также дар Божий, пища духовная. И, не приняв этого дара, мы не вполне можем быть людьми. Больше пищи для желудка — это хорошо. Корейцы ведь говорят: будем сыты — будем живы. Но ведь и для души нужна обильная пища!
Осень обнажает яблоневые сады Ангсонга, и остаются на безлистых ветках красные шарики поздних яблок. Осень постепенно стирает с полей их зеленое сияние. Поля вначале как бы блекнут — и вдруг однажды наливаются новым сиянием. Это цвет чистого золота, сверкающего на солнце: хлеб созрел. Корейский хлеб — рис.
Теперь, осенью, я часто вижу одного крестьянина, который выходит на край своего поля и, присев на корточки, с задумчивым видом обозревает созревшую ниву.