И тут случилось нечто неожиданное. Я сразу поняла, что это за звуки. Палили из автоматических пистолетов с глушителями… Выстрелы звучали едва слышно, просто пули ударялись о стены в ложе, пустующей ложе справа, предназначенной для нашего выпускного класса… Головы в зале поворачивались туда…
В нашей ложе корчились окровавленные белые фигуры… Целая дюжина махэньзи с поблескивавшими клинками в руках.
И неожиданно зал прошила оглушительная автоматная очередь. Строчили из ложи напротив прямо над головами публики, сидящей в первых рядах. Теперь уже белые фигуры потемнели от крови. Головы застывших людей поворачивались в противоположную сторону. Я тоже заворожено глядела налево, в Королевскую ложу, на тёмную фигуру с автоматом, которая вдруг исчезла, словно мираж. Наступила леденящая тишина.
Мне, конечно же, было всё понятно. Я даже не тратила времени на обдумывание, пока служба спасения убирала трупы и усиливала охрану на верхних ярусах. Всё было ясно как день. Нас ждало дубль-покушение. На случай, если бы первое почему-то не удалось. Так как ложа была пуста, спасатели перестреляли террористов гипнопулями, желая сохранить в живых для следствия. Но кто-то убрал нежелательных исполнителей, дав очередь из автомата.
Это было настолько привычно в нашем «лучшем из миров», что не нарушило действа на сцене, как просто-напросто затянувшиеся аплодисменты. Я думаю, многие ничего и не заметили бы, если бы не автоматная очередь.
И как ни странно, после случившегося в ложе зал оживился, он снова разразился аплодисментами, чувствовалось оживление, лица вокруг уже не были каменными. Это была неудача врага, неверный ход, тактическая промашка — запланированное заранее не сумели переиграть, не сумели отменить операцию, в которой уже не было нужды, — и этот маленький промах говорил: те, кто вели охоту на нас, — не всемогущи! И каждый думал, наверное, до самого конца «Реквиема»: враг может ошибаться!
Из театра мы вышли вместе. Лен ждал меня на ступенях. Небо стало уже совершенно тёмным, но звёзды были такими огромными, каких всё равно не бывает на наших Шотландских Айлах. Да и луна сияла так ярко, освещая нам обратный путь, что свет фонарей в сравнении с её сиянием казался тусклым и совершенно лишним.
Теперь я могла хорошо рассмотреть дом Лена. Улочка была слишком узкой, и окна в окна на противоположной стороне стоял дом с изумительно красивыми стальными решётками на балконах. Узор из прутьев чернел в свете луны, как ажурные кружева. Похоронные кружева… — почему-то вспомнилось мне.
Окна были такими же тёмными, кроме двух на третьем этаже, в которых угадывалось слабое свечение, точно где-то в глубине комнат горела свечка. И это мне совсем не понравилось.
Дом Лена над нами тоже казался нежилым.
— Какие здесь твои окна? — спросила я, запрокинув голову.
— Эти два над эркером. А спальня выходит на океан, по другую сторону…
Подозрительные окна были точно напротив квартиры Лена.
— Поверь моему опыту, — сказала я. — Лучше нам сегодня не зажигать свет.
— От судьбы не уйдёшь! — ответил он и опять взглянул на меня как-то странно.
— Почему же тогда второе нападение не отменили? — сказала я то, что сидело в моей голове всю дорогу. — Значит, они не смогли действовать идеально.
Лен кивнул.
— Об этом-то я и хотел поговорить. Многое от тебя скрывали. И ещё большее не общеизвестно. Всё это поручил рассказать тебе Клайв Гордон.
— Кто?
— Мой дядя. Нападение было спланировано… Скажем так, не совсем обычно. Отменить его было уже нельзя…
На лестнице горел очень яркий свет, поэтому, входя в квартиру, я совершенно ослепла.
— Погоди, — задержала я руку Лена над самым выключателем и подошла к окну. Я хотела задёрнуть шторы.
Шторы оказались двойными, между ними был защитный экран. Я постучала по нему пальцем, пытаясь определить, из какого материала он сделан…
— Вот видишь, — с усмешкой проговорил Лен, видимо, услыхав стук, — у меня тоже есть опыт. Но эта штука нас уже не спасёт.
— Плюмбанит — надёжная вещь… — неуверенно сказала я.
Лен зажёг свет и нажал ещё одну кнопку на стене. Перед дверью опустился плюмбанитовый экран — такой же, что и на окнах.
— Пока я жив, не стоит терять время. — Он повёл меня в комнату. — Мы не знаем, сколько его осталось. И если за мной послан убийца, ему не помешают никакие стены. Никакие экраны… Ты найдёшь меня застреленным вот в этом кресле… — улыбнулся Лен, опускаясь в кресло у письменного стола. — А на полу будет валяться газета и… дымящийся пистолет… И тогда…
— Перестань!
— И тогда у тебя останется один выход, — Лен открыл верхний ящик и достал синий массивный браслет — точь-в-точь такой, как на руках махэньзи.
— Такой был знаешь у кого?
— Знаю! Весь мир видел это по телевизору… У убийц в отеле!
— И у тех, вторых, в ложе… Значит… вправду они вампиры, бестелесные существа? — Я рассказала Лену про пустой вертолёт.
— Чепуха! Очаровательный детский фольклор. Ты наслушалась его в школе?!
— Кто из нас не слыхал в детстве таких историй!
— Ну так вот… Когда всё это происходило, я смотрел в ложу, прямо в пустую тёмную ложу, где всегда привык видеть тебя. Мне непривычно было, что ты — в зале. И вдруг они появились… прямо из воздуха. Они не вошли, не ворвались — а просто оказались на своих местах в боевых позах и тут же стали размахивать ножами, ещё не осознав, что жертв нету… Всё это заняло секунды. Спасатели не оплошали. Стреляли метко, почти без шума… Конечно же, гипнопулями. Но всё было зря — убийц убрали, не дожидаясь, пока они исчезнут тем же способом, который наводит на мысль о привидениях и вампирах… но их схватили бы прежде.
— А убийца?…
— Вот тот исчез. Стрелял он из ложи напротив.
— Я видела. Значит, всё-таки…
Лен вздохнул.
— Но ты же видела и как убирали трупы… Разумеется, это зомби, обученные, запрограммированные автоматы — уже не люди, но и не бестелесные духи.
— А как же тогда «небестелесный дух» проникнет в комнату с плюмбанитовой защитой?
Лен пристально взглянул на меня:
— До открытия, сделанного твоим отцом, понять это было в принципе невозможно.
— Нам? Да? А они… Умели это делать всегда?..
Я начала кое-что понимать. Открытие, сделанное отцом… Синие тэмпомаркёры. Цвет — символ бесконечного времени. Я вспомнила синий крест на машине медицинской помощи. Синий треугольник на двери в подвал, который в давние времена принадлежал не школе и служил вовсе не для хранения старого хлама… Две синих шкалы на старенькой установке, присобаченной к обыкновенному компьютеру, который был отремонтирован нашим школьным техником после моих упрашиваний: мол, мне надо — пишу реферат об устаревшей технике. А когда установка заработала…
Я взяла в руки синий браслет. В середине стекло, как на часах, но шкала не замкнутая в кольцо — ровная прямая линия.
— Так это и есть ручной «тэкатор»?
Лен объяснил, что это декорация. Две главных шкалы были на внутренней стороне браслета.
— Шкала и всего три цифры? На весь период существования вселенной…
Лен медленно покачал головой:
— Он охватывает всего лишь историю человечества. Сто тысяч лет. Но этого хватит для бегства. Он спасёт тебя, если со мной… что-нибудь случится.
— А не может он, — усмехнулась я, зная, что Лен прекрасно меня понимает, — спасти сейчас нас с тобой?
— Нет, это устройство рассчитано только на одного человека.
— Откуда он у тебя?
— Это твой браслет. Я хранил его у себя по просьбе Клайва, который был другом твоего отца… Ты знаешь. Тот просил сохранить его для тебя. Передать, когда придёт время… Это — страшная редкость. Наши темпо-кинетические установки и сейчас ещё огромных размеров…
Я опять представила гаремный номер, девочек на ковре и руки убийц над ними. Да, именно сейчас человечество пополнит свой запас ручных «тэкаторов» — целой дюжиной, снятой с трупов махэньзи…
Лен тоже сидел с отсутствующим видом, и я не знала, о чём он сейчас думал. Он был явно не здесь… Может быть, душа его была там, где была и моя, когда час назад я слушала его голос…
Я никогда не считала себя суеверной. Но если всё наше прошлое, как выяснилось, не исчезает — если оно существует вечно и любое его мгновение можно «остановить» — поймать и увидеть воочию… И пусть это только волны… волны Эфра — Райта, промодулированные световой волной, — возможно, в чём-то мистики были правы… И правы были идеалисты, хотя Платон и описывал всё другими словами, ведь теперь известно — реальность вокруг существует не только материально, но и в «отражённых» отблесках, в виде световой волны — «идеальной картинки», вечной, дублирующей наш мир «голограммы». И пусть это взгляд лишь с одной стороны, научной, но, если сказать иначе, — в этих волнах записана наша жизнь. А что если наша душа — наша память… тоже запись всё тех же волн? И пусть это только волны, но это есть, и оно существует… И, может быть, существует там — в той реальности, куда отправляется всё наше прошлое и наша душа после нашей смерти и куда она может порой проникнуть, когда ей делается нестерпимо плохо в этом мире или, наоборот, хорошо, как было мне час назад, когда я слышала «Реквием», когда я слышала голос Лена.
Сам он был чем-то, кажется, потрясён. Застыл в кресле, не сводя глаз с газеты, валявшейся на полу, — он сидел с тем же отсутствующим видом, словно душа его была уже не здесь, а делала разведку в иных пространствах, предчувствуя скорый уход.
Я потрясла его за плечи:
— О чём ты думаешь, Лен? Скажи!
— Я вспоминаю… Ты помнишь свой первый дипломный кукольный спектакль? Почему ты выбрала этот сюжет?
Почему? Конечно же, я всё помнила… Это был второй приезд Лена. Меня перевели в Театральный колледж. «Кукольный»… Как называла я нашу школу в настоящем старинном замке на одном из Апеннинских Айлов, недалеко от музея в Корно, куда свезли ещё до Потопа все шедевры Флоренции и галереи Уффицы. Сама атмосфера и близость Греческих Айлов, куда нас возили на экскурсии, настраивала на исторический лад. Но главное — наш колледж был при театре «Итальянских кукол». Именно поэтому я так и рвалась в этот колледж… Мои первые опыты с куклами в монастырском подвале породили одну мечту: поставить спектакль с настоящими итальянскими куклами в рост ч