— Куда, чумовой?! — закричал мостовщик, норовя поймать его за руку.
Треснул рукав рубахи. Но Бабкин уже выщелкнул скорость и, включив звонкий сигнал, полетел. Слились в огневую линию фонари на мосту, шарахнулись в сторону люди от взбесившегося мотоцикла. Бабкина бросило в воздух и тут же крепко стукнуло под зад и под подошвы. Он едва не вылетел из седла, мотоцикл накренился, взревел, но Бабкин все же чудом усидел на нем. И потом долго еще шоферы рассказывали, как один отчаянный чудак перепрыгнул на мотоцикле с моста на берег.
Бабкин свернул с асфальта в тишину сонной улицы поселка. Здесь блестели тусклые окна спящих домов, стыли черные столбы, пахло садами. Перед ним из тьмы косо выстреливалась прыгучая тропинка, по ней плясал уверенный луч фары. Возле одного двора стояли кучкой парни и девчата. Бабкин остановился.
— Скажите, где тут механик живет? — спросил он, пытаясь вспомнить его фамилию. — Гришей звать.
— Знаем, знаем! — чуть ли не хором ответила молодежь. — Кто же его не знает! Он сегодня невесту своим показывать привез! Во-он его хоромы! С колоннами.
Действительно, этот дом выделялся среди остальных своими колоннами, высокими окнами, распахнутыми настежь, высокой крышей.
Возле палисадника, у калитки, стояли парни в белых рубахах, разговаривали, курили.
Бабкин слез с седла, зорко осмотрелся — нигде не дрались, не возились. Братца не видно. На Бабкина никто не обращал внимания. Мимо парней он прошел в дом.
За столом сидели распаренные люди. Они уже не пили, не ели, а только все разом, не слушая соседа, говорили. Бабкин увидел, как пригрелись рядышком Чижик и механик. Он — красивый, довольный; она — притихшая и как будто очень усталая. На столе мало цветов, зато густо натыканы рюмки да бутылки, куча всякой еды.
— Товарищи, товарищи! Слова прошу! — кричал кто-то, долбя вилкой по графину.
Бабкин узнал «опытного седого». Иван Петров, тоже красный, распаренный, стоял со стопкой и требовал внимания. Бабкин смотрел из-за людских спин, слушал. Кое-какая тишина наконец образовалась, Иван начал речь:
— Товарищи! Мы уже выпили за знакомство, за родителей с той и другой стороны, за будущих молодых. А теперь я хочу сказать вот что... Все вы видели дом и усадьбу, и прочие постройки, куда в скором времени хозяйкой войдет жена. А задумывались ли вы, сколько труда и сил вложено в это все? Предлагаю поэтому выпить за то, чтобы будущая жена поняла и э-э...
«Опытный седой» поднял глаза к потолку, соображая, но тут мамаша механика, седенькая, сутулая, заплаканная, сказала быстрым тонким голоском:
— ...чтобы знала, в какие хоромы входит! Чтоб ценила!
Люди загалдели, застучали рюмками, потянулись через голову девушки к механику — чокаться. Она клонилась, смотрела недоуменными глазами на своего огненного красавца. Мать тянула его за рукав:
— Ты книжку покажи, книжку!
— Да ладно тебе, мама, не лезь! — отпихивался от нее механик, а она все тянула за рукав и быстро-быстро говорила соседям:
— Пусть все знают, все видят. Три тыщи, как копеечка! Покажи, сынок, чего тебе стоит!
— Ох, мама, мама! — вздохнул механик и полез в карман пиджака. Гости притихли совсем. Механик долго копался и наконец откуда-то из глубины, словно из самого живота, вытянул серенькую книжицу. Раскрыл, показал и небрежным голосом, в котором, однако, явственно звучали победные нотки, проговорил: — Ну, три, может, и не три, а семь тыщонок набежит.
— Во как по-нашему! — стукнул кулаком по столу «опытный седой». — Так их, племянничек!
— Горька-а-а! — проснулся кто-то в углу. — Горька-а!
Его стали одергивать, а мать механика, поглядывая на девушку слезными глазками, тоненько выговаривала:
— Да я бы, да за такие деньги!..
Чижик побледнела, беспомощно посмотрела по сторонам, и тут в дверях среди толпящихся соседок послышался насмешливый голос:
— Богатый жених!
Соседки отлетели, отброшенные плечом, и к столу, узко глядя на Татьяну, медленно пошел Бабкин. Брюки его в глине, рукав рубахи разодран, кулаки сжаты.
Бабкин в наступившей тишине не сказал больше ничего, а механик, вскочив, кинулся выбираться из-за тесного стола, сильно пачкаясь спиной о стену.
Бабкин видел только Татьяну, ее кругленькое, обыкновенное, побелевшее личико, ее дрожащие, только что сделанные кудряшки, которые казались ему прекрасными.
— Упорхнула, — сказал Бабкин, странно улыбаясь.
И девушка, поднимая брови, стала загораживаться от него локтем, словно от привидения.
Кругом зашумели, задвигались стулья. Бабкина крепко взяли за локоть. Чей-то командирский голос скучно повторял:
— Не надо, гражданин. Пройдемте, если выпили лишнее. Не надо шуметь.
— Пашка мой где? Где Пашка?
— Пьяному дома сидеть, а не в гости ходить, — укоризненно качал фуражкой участковый, выпроваживая Бабкина на улицу.
Механик рвался из рук дружков и шумел:
— Хулиган! Деревня!
Дружки свистящим шепотом успокаивали его, нехорошо поглядывая на Бабкина.
Дружелюбно подталкивая, участковый отвел Бабкина к забору, где притулился Борин прыгучий мотоцикл.
— Ну, опомнился? Разве так можно, а? Молодежь, молодежь, зеленые человеки.
Бабкин, глядя мимо его каменного лица на яркое окошко, возбужденно спрашивал:
— Что там, а? «Горько» кричат, да? — и хватал, теребил милицию за рукав.
Пожилой участковый много повидал на веку. Он послушал бабкинские несвязные речи — горячие, но совсем не пьяные, посмотрел на парня грустным человеческим взором и протянул:
— Вот оно что... Понятно... Отойдем-ка.
Возле фонаря мужчины закурили из милицейского портсигара и оба молча смотрели на черные тени в светлом чужом окне. Некурящий Бабкин закашлялся, бросил окурок, еле отплевался. Механик и его дружки стояли под фонарем, на виду. Участковый положил на плечо Бабкина твердую ладонь:
— Трогай домой, паренек, нечего тебе тут.
— Да, — согласился Бабкин, качая головой. — Совсем нечего. — Он взялся за мотоцикл, еще раз обернулся к человеку в форменной фуражке и сказал: — Спасибо.
Участковый кивнул. Бабкин раза два дрыгнул педалью, новый мотоцикл завелся сразу.
Мост, как и раньше, был сведен, однако фартук еще не навесили, и Бабкину пришлось терпеливо дожидаться на берегу. Прыгать совсем не хотелось.
Когда фартук приспособили и народ валом пошел по мосту, Бабкин увидел Павлуню. Братец проталкивался от совхоза к поселку навстречу людскому потоку.
— Пашка! — крикнул Бабкин.
Братец покрутил головой и, углядев Бабкина, косолапо да кособоко пошел к нему.
— Садись! — подвинулся Бабкин. — И не спеши — опоздали мы с тобой оба.
Они сидели на холодном песке, молчали.
— Где пропадал-то? — спросил наконец Бабкин.
Павлуня, дрогнув зябким плечом, длинно принялся объяснять, что нигде он не пропадал, а просто дожидался, покуда фартук сделают и можно будет по мосту пройти.
— Ждал, ждал, — мямлил Павлуня, — замерз даже весь совсем...
Бабкин посмотрел на небо — там чернота закрыла луну, затянула звезды. Запахло ближним дождем.
— Поехали, — сказал Бабкин. — Мне завтра косить.
Когда выбрались на бугор, ударил густой и холодный ливень. Возле пруда мотоцикл повело по грязи. Бабкин вывернул руль, чтобы не свалиться, но тут из темноты круто выехал ствол старой ивы. Последнее, что увидел Бабкин в ярком свете фары, — это черные глубокие морщины на стволе. Его вынесло из седла, ударило боком. «Пашка!» — подумал Бабкин, вылетая в ночь. Он тут же вскочил и бросился поднимать братца.
— Пашка! Пашка! — теребил он Павлуню.
Братец не отвечал. Бабкин прислонил к стволу его ватное тело и тут только увидел, что Павлуня жив. Сидит и выплевывает воду. Бабкин ощупал его ребра:
— Болит? Да говори, ты!
Павлуня и в мирные минуты туго соображал, а теперь, после встряски, он и совсем не мог собрать рассыпанные по темноте мысли. Наконец он вздохнул, шевельнулся и, поднимаясь на ноги, сказал равнодушно:
— Ничего...
И тут Бабкин почувствовал, как зажгло, заломило его ногу чуть пониже коленки, и, крякнув, ухватился за нее.
— Ой! — испугался Павлуня, наклоняясь к нему. — Чтой-то?!
— Ничего, — ответил Бабкин. — Помоги-ка мне.
Долго бились они над мотоциклом, но он не заводился. Вести же его за рога по такой квашне было невмоготу. Ребята спрятались под иву, стали дожидаться. Дождь перестал, и скоро они услыхали пофыркивание мокрой лошадки, стук телеги, голоса.
— Эй, космонавт? — спросил Трофим. — Ты, что ли?
Видно, мостовщик либо кто из шоферов успел рассказать ему про бабкинский прыжок.
Боря Байбара кинулся не к мотоциклу с разбитой фарой — он суетился над Бабкиным, подсаживая его на телегу, накрывал плащом:
— Как же ты так, а? Здорово разбился, а?
А тетка, в меру поохав над Павлуней и убедившись в его целости, закачала головой над поверженным мотоциклом.
— Ай-ай-ай! Во сколько теперь ремонт влетит!
Тетка до боли в печенке жалела деньги — и свои, и чужие.
КОСАРИ
Настасью Петровну недаром прозвали Лешачихой: она знала травы, у нее на просторном чердаке развешаны пахучие пыльные веники от всех болезней. Она живо приготовила, какое-то варево мутного цвета и противного вида, усадила Бабкина на стул, а сама, стоя перед ним на коленях, осторожно промыла глубокую ссадину на ноге. Потом, поднимаясь и запихивая в рот папироску, сказала:
— А теперь поспать бы — и заживет до свадьбы.
Бабкин посмотрел на Павлуню — братец скривился. Лешачиха туманно усмехнулась:
— Ничего, ребятки. Еще не все сказано, да не всякая ниточка завязана...
Она стала выпроваживать гостей. Первым ушел Боря Байбара. Гибкий, худой, подвижный, он выскочил за дверь, а через минуту затрещал его мотоцикл.
— Ишь ты, прочихался! — удивилась тетка.
Она стояла на улице, не решаясь войти в дом к Лешачихе. А Пашка все не выходил, все топтался на пороге, все собирался что-то сказать Бабкину. Но только он открыл рот, как с улицы раздалось звонкое: