— Назад! — крикнул Василий Сергеевич.
Парень оглянулся на крик, едва не упал, оступившись. Сказал, с трудом улыбаясь:
— Сейчас я. Только вот...
Чтобы прицепить трос, ему нужно было шагнуть в черную яму.
— Стой! — приказал Аверин.
— Ага, — ответил Павлуня, подумал и шагнул. Забурлили пузыри под ногами. Тяжелая вода залила сапоги. Больше от страха, чем от холода, застучали Павлунины зубы. Он скорей нагнулся. Железо брякнуло по железу.
— Помогай, уснул! — тряс кулаком Аверин.
Иван бестолково засуетился, то открывал, то закрывал дверцу, то ложился на живот, свешиваясь.
Павлуня выбрался на берег и, роняя с себя капли, влез в теплый трактор. Двинул рычаг. Трос натянулся, зазвенел. Колесник, ревя и задыхаясь, выволок на берег Ивана Петрова вместе с тележкой.
— Ура! — шепотом сказал Женька.
Из кабины задом выполз сам «опытный седой». Подступив к спасителю, протянул растопыренную ладонь:
— Спасибо.
Пожимая его руку ледяными пальцами, Павлуня еле выговорил, клацая зубами:
— В яму-то зачем ты?..
Шумно раскидывая в стороны воду, Василий Сергеевич перебрался к своим механизаторам. Он молча выдернул Павлуню. из кабины, схватил его на руки, словно спящую красавицу, и поволок обратно через ручей. Раза два он ахнулся выше колен, но драгоценную ношу не выпустил. Павлунины сапоги вспенивали воду. Алексеич смущенно вырывался:
— Сам я... чего вы...
В «газике» тесно — не развернуться, и Аверину пришлось прямо возле машины вытряхивать парня из ватника и набухших штанов. Закутывая Павлуню в старое одеяло, он сокрушенно проговорил:
— Эх, водкой бы тебя растереть!
Павлуня, высунув нос, принялся длинно объяснять, что белое он вообще никогда не пьет, да и красное не так, чтобы очень уж.
— Редкий ты человек, Алексеич! — добродушно проворчал Аверин. — Поехали домой — застынешь! Эй, лохматый, лезь сюда!
— Насмехаетесь, — пробормотал Женька, ныряя в кабину.
Он крепко обнял Павлуню, согревая его:
— Какой костлявый!
— Сам-то тоже не очень больно-то, — ответил Алексеич.
На том берегу остался в одиночестве Иван Петров. Проводив глазами зеленый «газик» Василия Сергеевича, он ухмыльнулся и сказал сам себе:
— Радуетесь? Ничего. Завтра поглядим.
С большим удовольствием он стал думать о том, как скучно будет глядеть завтра на белый свет временное, но чересчур ретивое начальство. «Теперь небось этот к ручью за версту не подойдет!»
«Этим» именовал Иван Аверина, которого он даже в мыслях не захотел называть ни по имени, ни по отчеству, ни даже по фамилии.
Василий Сергеевич ходко гнал машину к совхозу, к теплу. Женька утихомирился. Он все поглядывал на товарища, все хотел о чем-то спросить и вдруг сказал удивленно:
— Вот ты какой. Я бы и за сто рублей не полез!
И он передернулся, вспомнив.
Павлуня ответил без всегдашних раздумий:
— И я бы за сто тоже...
ПАВЛУНЯ ЕДЕТ ВПЕРЕДИ
На следующий день все механизаторы «плодородного отряда» были вызваны к Аверину ровно к восьми. Они вошли в директорский кабинет настороженные, притащив с собой масляный дух дизелей. Слухи про Пашкино плавание уже вовсю гуляли по совхозу, будоражили, как и разговоры про крутой нрав временного директора да про новые порядки, которые он насаждал сплеча, никого не спросясь. Поэтому механизаторы, войдя к Василию Сергеевичу с последним, восьмым ударом часов, не ожидали для себя ничего хорошего.
— Садитесь! — кивнул им Аверин из-за зеркального стола.
Народ расселся по стенке.
Василий Сергеевич, человек дела, начал с хода:
— Сегодня весь отряд возит ил. Он едет коротким путем — через Гнилой ручей. Маршрут проверен. Тележки с этим делом справятся.
— Тележки-то справятся — они железные, — пробормотал Иван Петров.
Остальные осторожно молчали, подумывали про себя: «Вот приедет Громов...» В тишине слышно было, как простуженно сопит Павлуня. Он часто лазил в карман за платком, нос его распух.
— Слушай, Сергеич, — задушевно сказал начальник отряда, молодой агроном Гриша Зиненко. — Ты бы нас, дураков, спросил, что ли.
Василий Сергеевич, большой приятель Гриши, поднял голову, посмотрел ему в глаза, ответил негромко:
— Я тебе не «слушай», а директор. И нравится или нет, а разговаривать со мной попрошу соответственно.
— Ясно, — пробормотал в страшной тишине багровый Гриша, а Женька выразительно поцокал языком.
— Вопросы есть? — спросил Аверин деловито.
Никому не захотелось задавать вопросы. Народ решил отмолчаться до Громова. Только начальник отряда поднял руку и, получив разрешение говорить, сказал, глядя в стену:
— Один вопрос: как через ручей этот, окаянный, перелетать? Нешто по воздуху?
— По плитам!
— По каким?
— По бетонным! Вчера шесть штук бросили.
— Плиты, плиты! — заволновался, вскидывая руку Иван Петров. — А бережок? С него, помнится, телка свалилась да и утопла! Совсем!
Василий Сергеевич нетерпеливо ответил, вставая:
— Бережок сроем! А без головы и в луже утонуть можно! Так, что ли?
И столько многозначительности было в голосе Аверина, что Иван замолчал, потупясь.
— Еще вопросы возникли? — посмотрел на часы Василий Сергеевич. — Нет? Тогда до свидания. Что неясно — разъяснит главный инженер.
Механизаторы потащились в приемную. Елизавета Егоровна, морщась от запаха, вручила им толстый журнал.
— Это что еще за библия? — сумрачно поинтересовался Иван Петров, и Елизавета Егоровна с усмешкой поведала, что теперь каждому после прочтения приказа надлежит расписаться.
Гриша Зиненко, принимая журнал, бормотал:
— Через Гнилой ручей да всем отрядом... Нет! Я расписываться не буду!
Иван оглянулся на обитую черной клеенкой дверь и, подняв грязный палец к хрустальной люстре, прошипел:
— А Громов-то, Ефим Борисыч, с нами, с народом то есть, всегда совет держал!
— Ничего, пусть потешится, — сказал басом Гриша Зиненко. — А технику я топить не дам.
Женька, почесывая затылок, проговорил:
— Пашка-то проехал...
— Верно! — сказал, появляясь в двери Василий Сергеевич. — Он проехал! А уж вам-то сам бог велел! — И обратился к Павлуне: — Ну, Алексеич, покажи-ка им! Хватит тебе в хвосте-то!
Аверин опять скрылся в кабинете.
Павлуня стоял перед механизаторами, а те хмуровато поглядывали на его распухший нос, на бледные щеки. И на глазах у всех Павлуня помаленьку начал краснеть, пока не превратился в анисовое яблочко.
— Совсем с ума скатился! — брякнул Иван, выразительно кивнув на директорскую дверь. — Нашел командира! — Он поглядел на Павлуню не лучше, чем пес на кота. — Ну, веди нас, Сусанин! Топиться!
— Да я ничего, я не думал... — таким простуженным голосом забормотал Мишин братец, что Гриша Зиненко крякнул, а секретарша, до сих пор сидевшая унылой горой, вдруг шевельнулась и от всей могучей души воскликнула:
— Господи, скорей бы Громов возвращался!
Механизаторы не спеша побрели к своей технике. Последней дверь выпустила маленькую грязную фигурку. Обгоняя Павлуню, Иван бросил в его сторону:
— В люди выходишь, подхалим!
Когда Павлуня, оставляя хвостатые следы, дотащился до мастерской, механизаторы уже стояли возле техники, переговаривались, оглядываясь на него. Парень собрался было схорониться от них в уютной кабине, где сидел уже Лешачихин нетерпеливый сын, но Гриша Зиненко сказал ему:
— Тебе же вести велено. Валяй!
— Давай покажем им! — пихался острым локтем Женька.
— Вперед, Лексеич, на лихом коне! — узнал Павлуня ехидный голос Ивана Петрова.
Павлуня, вспомнив вдруг, как топтался он в его кухне и как проклятый Иван рвал приказ, назло ему вывел свой трактор вперед и поехал, подскакивая на скрипучем сиденье.
Ехать ему было очень непривычно: впереди — ни Ивана, ни Модеста, ни Бабкина — одна длинная дорога в две глубокие колеи. И позади себя он тоже почувствовал такую невыносимую пустоту, что не вытерпел, оглянулся.
Механизаторы и не думали следовать за ним к броду. Оставив машины возле мастерской, они черной кучкой топали совсем в обратную от Павлуни сторону — к автобусной остановке.
— Куда это они намылились? — удивился Женька, высовываясь. — Гляди, гляди! Весь отряд! И Гриша с ними! Куда это?
Женька был любопытен, а там, в куче размахивающего рукавицами народа, видно, назревало такое лихое, шумное дело, что без него никак не обойтись. Сердце у Женьки заколотилось, глаза заблестели.
— Ты посиди! Я мигом! — выпрыгнул он на снег.
Пока Павлуня думал, что ему делать дальше, уже подкатил к остановке автобус, забрал механизаторов и Женьку вместе с ними и, покачиваясь, задребезжал в сторону города.
Павлуня грустно сидел в тракторе. Тут, в тепле, думалось неторопливее, не то что на семи колючих ветрах. Облокотясь на руль, Павлуня размышлял, кому нести свою тоску. Далеко от родных краев служит Бабкин. Павлунины письма доходят к нему на пятые сутки и столько же тащатся ответные. Пойти бы к Трофиму — болеет Трофим, лежит в своей новой квартире. Может, Боря Байбара приедет, он послушает Пашку, подскажет, как ему жить.
Пока Павлуня сидел в глубокой задумчивости, к нему подлетели на зеленом «козлике» временный директор Василий Сергеевич и совхозный парторг Семен Федорович.
Не вылезая из кабины, Аверин в недоумении спросил, почему стоят машины и куда делся весь народ.
Подумав, Павлуня ответил:
— Ушли.
Пришлось Василию Сергеевичу с пыхтением выбираться из тесной кабины, подходить к парню, в упор допрашивать, куда и зачем ушли механизаторы в разгар трудового дня.
— Туда, — ответил Павлуня, махнув рукавицей на дорогу, на мост, на заводские дальние трубы.
Аверин обернулся к парторгу, Семен Федорович с тревогой посмотрел на друга и тихо спросил:
— Доигрался, деятель?
Василий Сергеевич, косясь на Павлуню, что-то ответил ему. Потом влез в машину, и они помчались по дороге в город, следом за автобусом.