Ansatzpunkte: особом месте, способном, как показал Ауэрбах, предоставить материал для детализированной исследовательской программы, оснащенной генерализирующим потенциалом, другими словами, мы – перед кейсом. Особенно многообещающи аномальные случаи, ибо нарушения, как однажды заметил Кьеркегор, в когнитивном смысле богаче норм постольку, поскольку первые неизменно включают в себя вторые – но никак не наоборот[666].
В течение определенного числа лет кейсы служили объектом растущего внимания, отчасти связанного с непрерывными дебатами вокруг микроистории: термин, в котором приставка микро– намекает, как это многажды (хотя, возможно, и недостаточно) подчеркивалось, на микроскоп, на аналитический взгляд, а не на размеры, вымышленные или подлинные, исследуемого объекта[667]. И все-таки микроистория, основанная на аналитическом (и потому непосредственном [firsthand]) исследовании, стремится к обобщению. Это слово обыкновенно и ошибочно воспринимается как нечто само собой разумеющееся. Однако здесь необходима дальнейшая рефлексия, способная расширить спектр разновидностей обобщения, основанных на разных отправных точках (вопросах или ответах) и видах аналогии (метонимической, метафорической) и т. д.[668]
Мне могли бы возразить, что в глобальном мире нет места микроистории. Я бы говорил об обратном. Международная рецепция микроистории может быть легко истолкована в политическом ключе. Первая волна интереса к микроистории после ее появления в Италии возникла в Германии, Франции, Англии и США. Затем последовала вторая волна, связанная с периферией или полупериферией: Финляндией, Южной Кореей, Исландией[669]. Микроистория давала возможность разрушить существовавшие прежде иерархии, благодаря значению – показанному a posteriori, – которое присуще объекту анализа. Это нечто радикально иное, нежели так называемая англо-глобализация: непреднамеренное империалистическое предпочтение сравнительно-литературных исследований, написанных на английском и, в значительной мере, основанных на англоязычных работах о тех литературных текстах, которые в большинстве своем созданы на других (не английском) языках[670].
Практика опоры на микроисторию в деле разрушения политических и историографических иерархий пускает корни в глубокую древность. Важно не Племя X, однажды сказал Малиновский, но вопросы, обращенные к Племени X. В подобном же смысле Блок утверждал, что локальная история требует вопросов, имеющих общие следствия. В свете того, о чем я до сих пор говорил, соприкосновение антропологии и истории покажется очевидным – в мире, подобном нашему, где некоторые историки, боровшиеся с псевдоуниверсализмом «Homo religiosus» Мирчи Элиаде, подчеркивали этноцентричное измерение, римское и христианское, слова «религия». Case studies, посвященные отдельным контекстам, выглядят многообещающе, ибо они допускают новые обобщения, генерируют новые вопросы и исследования[671]. «Эмические» ответы порождают «этические» вопросы, и наоборот.
Я не хочу заключать свои рассуждения, воспевая хвалу микроистории. Мне не интересны ярлыки; плохая микроистория – это плохая история. Ни один метод не может предохранить нас от нашей ограниченности и ошибок. Обращаясь к следующему поколению и описывая то, что, несмотря на все сложности, мы пытались делать, мы должны быть искренними и признать наши недостатки. Следующее поколение выслушает нас и сделает нечто особенное, как это всегда случалось. «Tristo è lo discepolo che non avanza il suo maestro» («Жалок тот ученик, который не превзошел своего учителя»), – сказал Леонардо.