Офимьин хлебец
– Справедливости на земле нету. Бог одной буханкой всех людей накормил – сколько молитв, сколько поклонов. Я еще маленькой была, отец Христофор с амвона пел: и возблагодариша господа нашего, единым хлебом накормиша нас… А про меня чего не поют? Я не раз, не два свою деревню выручала. Всю войну кормила. Мохом.
Раз стала высаживать из коробки капустную рассаду на мох. Смотрю: ох какой хорошенькой мошок! Чистенькой, беленькой. А дай-ко я его высушу да смелю. Высушила, смолола. Ну мука! Крупчатка! В квашню засыпала, развела, назавтра замесила (мучки живой, ячменной горсть была), по сковородкам разлила – эх, красота!
Ладно. В обед, на пожне, достаю, ем – села на самое видное место. Женки глаза выпучили – глазами мои хлебы едят. «Офима, что это?» – «А это, говорю, мука пшенична моей выработки». Дала попробовать – эх, хорошо! «Где взяла? Где достала?» – «На болоте». Назавтре все моховиков напекли – ну не те. Скус не тот. Опять: сказывай, где мох брала. Я отвела место на болоте – всю войну не знали горя. Уродило не уродило – мы сыты.
Думаешь, мне благодарность была? Спасибо сказали? Тепере-ка клянут. У всех желудки больны. От Офимьиного хлебца, говорят. От моха.
Урок воспитания
Мясную проблему в Турье, маленькой, глухой деревеньке возле озерка, решали кто как мог: кто заводил у себя животину, кто расширял и укреплял контакты с ближайшими лесопунктами, которые в любое время снабжаются по первой категории, кто обращался в вегетарианскую веру, а кто и – Васька-туник, например, – обзавелся ружьем: сперва перебил в деревне и окрестностях птицу мира, благо ее за мирное время расплодилось немало, а потом принялся и за уток, которые с незапамятных времен гнездились в озерке.
Первым выстрелом Васька свалил сразу пять уток – кучно, безбоязненно утки жили, всей флотилией плавали, а второго сделать не успел, ибо в ту минуту, когда он перезаряжал свое старенькое ружьишко, как из-под земли вырос Ванька Каин, в прошлом году осужденный на пятилетнее заключение, и придавил ногой дробовик.
– Раздевайся! – скомандовал.
– Зачем?
– Раздевайся, говорю, да лезь в озеро.
И что делать, полез Васька в озеро, потому как с Ванькой Каином шутки плохи: раз уже сидел за убийство, что ему стоит и второй раз кровь человеческую пустить.
– Ну а теперь крякай! – опять скомандовал Ванька.
Васька захлопал глазами.
– Крякай, говорю! Заместо уток крякай, которых убил. – И Ванька Каин взял в руки Васькино ружье.
Васька три часа сряду крякал да потом по команде того же Ваньки, весь посиневший от холода (в сентябре дело было), часа два охрипшим голосом кричал, взывая о помощи.
Но никто из земляков не откликнулся на призыв Васьки. Даже его жена не вышла из дому.
Колдунья
– Евгения Васильевна, а вы знаете, что вас колдуньей люди зовут?
Евгения Васильевна, директор совхоза, молодо смеется – целый забор белых зубов вырастает во рту.
– Знаю. Это все с того женского дня пошло. Решили мы – я тогда еще управляющей отделения работала – праздник Восьмого марта отмечать. А как отмечать? Попросить, чтобы докладчика из района прислали? Нет, думаю. Я, человек закаленный, на докладах засыпаю, а придут доярки с коровника – уж их подавно укачает. Коллективный храп вместо праздника не годится. А дай-ка, говорю себе, я вечер исполнения желаний устрою…
«Марья Павловна, загадайте самое заветное желание, и мы его сейчас же исполним. Как в сказке».
Бабы ахают, дивятся потом, как я угадала, кто чего хочет. А чего дивиться-то? Так уж много мы, бабы, хотим? Незамужние – выйти замуж, у которой муж пьяница – чтобы перестал пить, мать – один-единственный сын, да и тот на стороне, сына поскорее увидеть. А еще чего?
Ну я тогда все-таки переборщила. Аксинью Подорину до обморока довела. Лучшая доярка в отделении, золото человек, а в последнее время начала прибаливать, да и прибаливать крепко, и уж ей-то мне хотелось, как никому, радость доставить. А был у нее в армии сын – один-единственный, она мать-одиночка, и вот я в часть обратилась: так и так, дорогие товарищи, в день Восьмого марта хотела бы порадовать нашу лучшую доярку – нельзя ли отпустить сына на два-три дня.
И вот, когда дошла очередь до Аксиньи Подориной, я и брякаю на весь зал:
«Аксинья Яковлевна, скажите нам ваше самое-самое заветное желание на сегодня, и мы постараемся его исполнить».
«Нет, – машет рукой, – моего желания вам не исполнить. Не можете вы сыночка моего хоть на часик из армии прислать».
«Можем, – говорю опять на весь зал. – Будет вам сын. Музыка!»
И тут заиграла музыка, и на сцену строевым шагом выходит Иван, Аксиньин сын.
Я нарочно уговорила парня до вечера к матери не показываться.
В зале все только ахнули: чудо! Чудо, да и только. Ну а сама Аксинья Подорина в первом ряду сидела, руками всплеснула да так и хлопнулась на пол. Едва отводились.
О чем думал Женька перед смертью
Женьку Ларичева, молодого механизатора, после работы зазвал к себе сосед, выставил на стол бутылку: пей!
– Это в честь чего же? – спросил Женька.
– А в честь храбрости. На Фалькин ручей поедем.
– На Фалькин? Да там, на этом ручье, как свет стоит, ни один трактор не бывал.
– А твой будет! Сено у меня там – перевезти надоть.
– Нет, – сказал Женька, – не поеду. Да и главный механик не разрешит.
– Брось: главный, главный!.. Скажи лучше, что струсил.
Запьяневшему парню (никогда до этого не пил стаканами) кровь бросилась в голову:
– Я струсил? Я струсил? Поехали!
И вот, как и следовало ожидать, авария. А значит – отберут права, позор, попреки матери.
Всю ночь промучился Женька на койке, ни на минуту не сомкнув глаз, а утром поднялся, сказал матери:
– Дай, мама, мне хорошее белье. Солдатское.
Переоделся, зашел в баню и повесился.
Нечего и говорить, какой ужас был в доме, когда нашли мертвым.
VI
Урок(Рассказ старого рабочего)
– Выключатель у меня перегорел. Иду к управдому: так и так, авария дома небольшая. Пришлите рабочего. «Пиши заявление». – «Я неграмотный». Принципиально не захотел писать. Что это такое? По каждому пустяку бумажка. Ну заявление за меня написали – из уважения к годам.
Ладно. Назавтра жду. Утром нету, днем нету, является за пятнадцать минут до окончания работы. Молодой парень. Нынешняя, так сказать, рабочая смена.
– Чего у вас?
– Света нету. С выключателем, наверно, что-то не в порядке.
Потрогал выключатель, покрутил головой.
– Сегодня не успею. Работа тут немалая. Придется до завтрашнего дня подождать.
– А почему же, говорю, ты раньше-то не пришел?
– А раньше никак нельзя было. Раньше в других квартирах чинил…
– Значит, без света мне сидеть?
– Да уж так, – смеется.
– Посмотри-ка, говорю, на часы на стене. Сколько там накачало? Без десяти семь?
– Без десяти.
– Садись, – говорю.
Подал ему табуретку, сам снял пиджак, надел фартук, надел очки, раскрыл у него чемоданчик, взял отвертку. Починил за семь минут.
– Ну, – спрашиваю, – сколько надо времени, чтобы починить выключатель?
Ухмыляется:
– А зачем же вызывать, раз сами все умеете?
– А затем, говорю, чтобы на тебя, подлеца, посмотреть.
– Но-но…
– Без «но»! Сиди и слушай, что тебе говорят. Ты это почему же пришел ко мне без четверти семь, а не раньше? Чтобы бутылку с меня сорвать, да?
– Папаша, попрошу советского рабочего не оскорблять.
– Какой ты, к дьяволу, рабочий! Ты мерзавец, а не рабочий. Рабочий – это я. Потому что у меня совесть рабочая есть. Понятно тебе, что такое рабочий?
Тут работяга заговорил уже другим голосом:
– Дедушка, не сердись. Выпить-то кому не хочется, а где возьмешь денег? Семья. Жена песочит…
– Худо песочит! Вы спились, свиньи. В выходной день мертвые, в рабочий день еле ползаете. Докуда это будет?
В общем, преподал урок. Раскалил так, что сквозь землю провалишься.
Не провалился. Назавтра встречаю во дворе – на ногах не стоит.
Зарок блокадницы
Заговорили о неустроенности, о бедах сегодняшнего бытия, о всевозможных недостатках, о болезнях, которые косят людей, – что за жизнь? Что за век?
Кое-кто вздохнул, кое-кто охнул, а кое-кто даже слезу пустил. И только одна старая Наталья Александровна невозмутимо улыбнулась:
– После войны я ни разу не плакала. Грех великий плакать, кто пережил блокаду да войну.
План выполняем
Апрельское утро, на улице весна, солнце, от земли пар, а батареи в квартире раскалены – дышать нечем.
Звоню управдому:
– Что вы делаете?
– А ничего особенного. План выполняем по реализации топлива.
– А зимой, когда было холодно в квартире, как на улице, какой план выполняли?
Смеется:
– А зимой мы выполняем план по экономии топлива.
Завет отца
Илью Мироновича ценили и почитали на фабрике. Лучший столяр. По тем же стандартам работал, что и другие, но как все делал! Прочно, чисто, красиво. Глаз не оторвешь от его изделий. И потому продукция Мироновича до широкого покупателя не доходила. Ее скупали, что называется, на корню. На нее на самой фабрике была очередь, список специальный даже был заведен.
Но вот пришел новый директор – и сразу же выговор Мироновичу за невыполнение плана.
Миронович подал заявление об уходе.
На фабрике поднялся чуть ли не бунт. Его упрашивали, уговаривали товарищи: дескать, не валяй дурака! Кто уходит с работы за восемь месяцев до пенсии?
Но старик был неумолим.
– Нет, – сказал он, – я так не могу работать. Мне еще отец говорил: «Не сколько сделал, а как сделал». И я этому завету следовал всю жизнь.
И ушел.
Как Нина вылечила сына от жестокости
Алешка рос жестоким смала. Отрывал крылышки у бабочек, подбивал камнями голубей, давил гусениц. Нина увещевала, совестила – бесполезно. И так было до тех пор, пока однажды Алешка не раздавил большого муравья.
– Что ты наделал?
– А что?
– Да ведь ты муравья погубил.
– Ну и что. Разве их мало?
– Дело не в количестве. А вот твою маму бы раздавили, как бы ты к этому отнесся?
– Так ведь то мама.
– А у муравья-то тоже есть дети. И представляешь, как они сейчас плачут, какое у них горе?
– Муравьи плачут?
– А как? Убили папу, их кормильца. И может, они сейчас где-то умирают от голоду.
– Муравьи от голоду?
– Неужели это неясно? Отец-муравей пошел за хлебом, за букашками, чтобы накормить деток, а ты его раздавил. Понимаешь, что будет теперь с ними? Они погибнут от голода.
– А мама?
– А мамы, может, у них нет. Мама, может, умерла еще раньше.
Алешку это потрясло (заревел).
– А как же теперь быть? Где их разыскать?
– Как же ты их разыщешь? Они не люди. Вот потому-то и надо хорошо относиться ко всяким букашкам, зверькам. Все они такие же живые существа, как ты. И всем им больно. И все они хотят есть. И у всех у них есть папы и мамы. А когда умирает папа или убивают его, умирают и они.
– А другие муравьи им не помогут?
– У них свои дети.
После молчания:
– Мама, что я наделал?
С тех пор Алешка – защитник и друг всего живого.
Если пожалеть птицу
У Ирины очень жаркая комната и окно всегда полураскрыто, даже зимой. И вот однажды утром, уходя на работу, она стала закрывать окно и вдруг увидела на подоконнике голубя – голубку, как оказалось впоследствии. Голубка была покалечена, у нее была вывихнута лапка.
Недолго раздумывая, Ирина схватила голубку и втянула в комнату, а затем поместила в корзину. Птица прожила у нее две недели. Лапка за это время поправилась, и однажды она улетела.
С тех пор прошло семь лет. Голубка состарилась, стала толстенькой, кургузой. Но каждый день благодарная птица прилетает к Ирине, садится на подоконник и часами смотрит в окно.
Русь уходящая
Необыкновенная, сильная личность верующего человека. Работал всю жизнь над картиной «Русь уходящая», сделал очень много эскизов. Нуждался.
Однажды пришли к нему заключать договор – восемьдесят тысяч за картину предложили, но с условием: изобразить уходящую Русь так, чтобы она не вызывала симпатий у советского зрителя.
Корин ответил: не надо договора, не надо денег, я эту Русь уходящую любил и иначе изобразить не могу.
Секрет врачевания
В Болгарии живет старик – лекарь. Лечит чуть ли не по глазам. Посмотрит в глаза, определит болезнь и дает совет.
Спрашивают старика, как он научился лекарскому искусству. Отвечает:
– Было мне сорок лет, болел чуть ли не всеми болезнями, врачи не помогали. Стал сам все изучать, книги читал, народную, восточную медицину.
– Ну и в чем секрет врачевания?
– А все очень просто. Можете записать на одном ноготке.
1. Будьте чистыми в мыслях, желаниях.
2. Будьте чистыми в поступках.
3. Будьте чистыми в пище.