Появились у Якуб-бека и британские советники. Среди иностранных инструкторов был замечен и оставшийся безымянным беглый русский солдат. В итоге, по оценкам русской разведки, к 1875 году Якуб-бек помимо своих средневековых войск с холодным оружием и фитильными ружьями имел не менее 6–8 тысяч относительно подготовленных солдат с современными винтовками и несколько горных батарей с нарезными орудиями. При помощи английских и турецких советников было создано и первое военное производство в Синьцзяне – мастерская по выпуску разрывных снарядов и дистанционных «трубок»-взрывателей для артиллерии, мастерская по выпуску капсюлей к ружьям и мастерская по переделке дульнозарядных капсюльных винтовок в казённозарядные.
Побывавший в 1876 году в «Семиградье» с дипломатической миссией капитан Алексей Куропаткин (в будущем главнокомандующий русской армией в ходе войны с Японией 1904–1905 годов) отметил, что на вооружении «красных сарбазов», отборных гвардейцев Якуб-бека, были даже произведённые в США первые образцы многозарядных винтовок Спенсера и револьверы Кольта. По словам Куропаткина, револьверы использовались в войсках Якуб-бека как самое ценное наградное оружие и «составляли предмет общих желаний».
Относительно современная и вооружённая армия позволяла «Счастливчику» держать в повиновении почти весь Синьцзян. Но она же стала и причиной роста внутреннего недовольства в государстве Еттишар. Во-первых, Якуб-бек, будучи чужим для уйгуров, опирался прежде всего на выходцев из Средней Азии, Афганистана и Индии. Во-вторых, недовольство уйгуров подогревали принудительные мобилизации и жесткий налоговый гнёт – так как для содержания и вооружения армии «Счастливчику» требовались слишком большие деньги, местному населению было всё тяжелее выплачивать налоги в казну нового государства.
Один из английских посланников, побывавших в Еттишаре в 70-е годы XIX века, даже записал подстрочным переводом звучавшие на городских базарах уйгурские песни, направленные как против китайцев, так и против «андижанцев», как аборигены Синьцзяна называли захвативших власть пришлых соратников Якуб-бека: «Из Пекина пришло китайцев, как звёзд на небе. / Андижанцы набежали, как лесные кабаны. / Каждый день они брали девственниц и / Отправлялись на охоту за красавицами. / Они забавлялись с танцующими мальчиками (имеются в виду «Bacha bazi», мальчики для гомосексуальных утех. – Прим. авт.), / Которых Святой Закон запретил».
Одним словом, внутренняя обстановка в государстве «Счастливчика» была напряжённой – большинство местного населения ненавидело как китайцев, так и людей Якуб-бека. Тот же Куропаткин обратил внимание на то, что солдаты в армии Бадаулета хотя и подготовлены лучше, чем провинциальные китайские, но их боевой дух «оставлял желать лучшего». А между тем империя Цин, задавив тайпинов, няньцзюней и другие мятежи во внутренних провинциях Китая, двинула к границам Синьцзяна войска, не уступавшие армии Якуб-бека по вооружению и превосходящие по численности.
Битва за стратегический плацдарм в Синьцзяне
Особенность Восточного Туркестана в том, что его основные заселённые оазисы отрезаны от Китая четырьмя сотнями километров труднопроходимой песчаной полупустыни. Ровно столько отделяет расположенные на самом востоке Синьцзяна уйгурские города Комул (Хами) и Баркуль от находящегося в провинции Ганьсу китайского городка Цзяоюйгуаня, где заканчивается самый западный участок знаменитой Великой Китайской стены.
Колодцы, расположенные на караванном пути через эту пустыню, позволяли единовременно провести из Китая в Синьцзян не более 600–800 человек. Для большего количества движущихся единовременно просто бы не хватило воды. Поэтому города-оазисы Комул и Баркуль («Хамийский оазис», как называли тогда этот район в России) были, по сути, плацдармами, позволявшими перебросить через пустыню мелкими частями и накопить на их территории большую армию. В случае потери такого «плацдарма» Синьцзян становился бы почти неприступен со стороны Китая – единовременный переход через 500 километров пустыни большой армии крайне сложен по причинам логистики, а походы мелкими отрядами в несколько сотен бойцов чреваты разгромом по частям.
Знаменитый русский путешественник того времени, а по сути, военный разведчик Николай Пржевальский на собственном опыте так описывал географию данного района:
«По своему положению Хамийский оазис весьма важен как в военном, так и в торговом отношении. Через него пролегает главный и единственный путь сообщения из Западного Китая в Восточный Туркестан и Джунгарию. Других путей в этом направлении нет и быть не может, так как пустыня пересекается проложенною дорогою в самом узком месте на протяжении 380 верст, да и здесь путь весьма труден по совершенному почти бесплодию местности. Справа же и слева от него расстилаются самые дикие части Гоби…
Таким образом, Хами составляет с востока, т. е. со стороны Китая, ключ ко всему Восточному Туркестану и землям притяньшаньским. Раз этот пункт будет занят неприятелем – вся китайская армия, находящаяся к западу, будет отрезана от источников своего снабжения, т. е. от собственно Китая…
Трудно сказать, почему притяньшаньские мусульмане, освободившись в начале шестидесятых годов от китайского владычества, не поняли всей важности стратегического значения Хамийского оазиса и не напрягли все свои силы, чтобы утвердиться в нём, как не сделал этого и умный Якуб-бек кашгарский, тем более что из Турфана ему было уже недалеко до Хами. А между тем, доколе описываемый оазис находился бы в руках инсургентов, дотоле китайцы ничего не могли б им сделать, несмотря на свое численное превосходство».
Попробуем объяснить то, чему в XIX столетии так удивлялся Николай Михайлович Пржевальский, – почему же все повстанцы Синьцзяна так и не захватили стратегический плацдарм «оазиса Хами», способный надёжно прикрыть их от Китая.
В действительности ожесточённая и многолетняя борьба за «плацдармы» Баркуль и Комул (Хами) развернулась сразу после начала в регионе антикитайского восстания. Для правительства в Пекине ситуация осложнялась тем, что в те годы дорога к этим синьцзянским «плацдармам» была перекрыта восстаниями дунган, китайцев-мусульман, в китайских провинциях Ганьсу и Шаньси. Поэтому небольшое подкрепление, чуть более тысячи солдат, сумело пройти к городам Комул и Баркуль лишь в феврале 1865 года, спустя 8 месяцев после начала восстания в Синьцзяне.
Комул повстанцы всё же захватили в июне 1865 года при помощи местных мусульман. Маньчжурская цитадель сопротивлялась более месяца, затем её гарнизон сумел пробиться к городу Баркуль. Этот «плацдарм» сторонникам Пекина удалось удержать – здесь помимо остатков маньчжурских гарнизонов скопилось множество бежавших от погромов китайских переселенцев, из которых были сформированы вспомогательные отряды.
И хотя в августе 1865 года мусульманским повстанцам удалось в ходе недельных боёв разбить цинские войска на подступах к Баркулю и на два месяца осадить город, все попытки штурма закончились неудачей. Китайцы и маньчжуры, которым некуда было отступать, сопротивлялись отчаянно. Среди же повстанцев как раз начались раздоры между уйгурами и дунганами, а затем и настоящие междоусобные войны, в которых через несколько лет победит «Счастливчик» Якуб-бек.
Пользуясь раздорами среди повстанцев, летом следующего, 1866 года сторонники империи Цин отбили Комул. Однако в декабре того же года повстанцы с боем вернули этот город, а в январе 1867 года во второй раз осадили Баркуль. И вновь осада закончилась неудачей, а весной повстанцам из-за внутренних междоусобиц снова пришлось отдать цинским войскам Комул. В 1869–1870 годах последовало ещё несколько безрезультатных попыток со стороны уйгуров и дунган взять последний плацдарм империи Цин в Китае. Однако к тому времени маньчжуро-китайские войска в этом районе всё же успели получить подкрепление из нескольких тысяч монгольских всадников и тысячи китайской пехоты с относительно новыми капсюльными винтовками.
Якуб-бек, объединивший к 1872 году силой оружия почти весь Синьцзян, со своей большой армией теоретически имел шансы отбить стратегический «плацдарм» Комула и Баркуля. Но тут он позволил обмануть себя, вступив в переговоры с Пекином.
Пекин готовится к возвращению Синьцзяна
Налаживая дипломатические связи с англичанами и турками, глава Еттишара-«Семиградья» не забывал и про Пекин. Якуб-бек надеялся, что, став единовластным хозяином Синьцзяна, он сможет заставить империю Цин признать себя в качестве номинального вассала. Эти надежды не были беспочвенны – в Пекине начала 70-х годов XIX века действительно шла напряжённая дискуссия о дальнейших действиях.
Немало влиятельных лиц в имперской верхушке выступали против дорогостоящей и сложной войны за Синьцзян. Например, Ли Хунчжан, ставший наместником столичной провинции Чжили, предлагал удовлетвориться формальным вассалитетом Якуб-бека, а все силы и средства направить на модернизацию армии и флота, обеспечив в первую очередь защиту приморских провинций страны. Финансы, которые потребуются на возвращение Синьцзяна, столичный наместник Ли предлагал потратить на закупку в Европе новейших паровых броненосцев.
Но в итоге победила иная точка зрения, опиравшаяся на старые «геополитические» стереотипы маньчжурской знати, восходившие ещё к временам кочевых империй. «Принц императорской крови», великий князь Чунь, сформулировал это в традиционном красочном стиле, заявив, что без возвращения Синьцзяна «Внутренний Китай станет как зубы, не прикрытые губами».
Возвращать далёкие просторы Восточного Туркестана империя Цин назначила Цзо Цзунтана. После разгрома тайпинов он в сентябре 1866 года получил титул наместника провинций Шаньси и Ганьсу, истребляя там восставших мусульман-китайцев. Поэтому войска Цзо располагались ближе всего к Синьцзяну и стратегическим «плацдармам» Комула и Баркуля.
В 1875 году Цзо Цзунтан официально получил титул «дубань Синьцзян цзюньу», который английские современники переводили как «императорский уполномоченный комиссар по военным делам в Синьцзяне». «Комиссар» Цзо написал в Пекин, что «без большого превосходства сил и без беспощадных убийств невозможно подавить восстание мусульман», после чего принялся готовить армию к походу в Синьцзян.