— А вот теперь письмо от него, как же это связать? — спросила она.
— А так, что устройте-ка подходящий скандал да плюньте в харю тому, кто вам сообщил такое! — неожиданно вскипел старик. — Сволочи! Не проверят, а тут человек мучайся!
И эти слова, хотя они и были грубы, утвердили надежду, что сын жив, что произошла какая-то странная ошибка и что еще немного — и все выяснится, и...
С этой надеждой она вошла в приемную начальника управления. Он ее принял сразу же, вне очереди.
Высокий, сухой, еще не старый, прошел к ней навстречу. Пригласил сесть.
Она достала письмо и, робея, отдавая его, сказала:
— Там никакой реки нет... Вот письмо... — И тут она заплакала и уж больше ничего не могла сказать.
Начальник управления взял письмо и стал читать. И с первой же строки ему все уже стало ясно. Письмо помечено первым октября, а Курганов погиб восемнаднатого сентября. Эта женщина надеется, что произошло недоразумение. Если бы так... Но он погиб. Погиб, спасая рабочего. Начальник партии в своем рапорте подробно описал, как все случилось. Больше недели шли дожди, и река поднялась на целый метр. Пережидать, пока кончится паводок, значило бы потерять много времени, поэтому было принято решение продолжать работу. Курганов, как всегда, сам переправлял своих рабочих-реечников на съемочный берег. Течение было бешеное, по реке несло все, что можно было смыть с песчаных кос, даже размывало завалы. И лодку опрокинуло.
Они бы все спаслись — плавать умели, но одного из рабочих ударило бортом, и он пошел ко дну. Искать его, спасать было немыслимо. Но Курганов стал искать. Он нырял, и его все дальше относило течением. И он погиб, как погиб и рабочий. Нашли его только на пятый день. Там и похоронили, у протока. Фотографию могилы и вещи погибшего вышлют сразу же, как только доберутся до Каменки.
Таковы обстоятельства дела, и вот письмо... Мать уже немного успокоилась и теперь неотрывно смотрит на него. Ждет. А что он может сказать? Он знал ее сына, смелого, мужественного изыскателя. Но это его письмо, как, наверно, и другие письма, никакого отношения не имеет к экспедиции. «...Осень, а ни одной дождины». Чепуха! Там ливни. «...Воду берем из ручья... единственный водоем». Это в письме. А там — река, вздутая от паводка. Писал, чтобы она не волновалась. То есть как это «писал», если утонул за две недели до этого письма?
Начальник управления взял конверт. На одной его стороне стоял штемпель «Ленинград», а на другой — «Талиджак-Макит». Талиджак-Макит — это же триста километров от их партии! Вся почта из этой партии может идти только через перевал, на Каменку. При чем тут Талиджак-Макит? Почему письмо пришло со штампом «Талиджак-Макит»? И понял: это последний населенный пункт, куда они прилетели самолетом, и там Курганов заготовил целую пачку писем и кого-то попросил, чтобы тот аккуратно по письму бросал в почтовый ящик. И человек бросает, не зная, что Курганов погиб. И так будет до последнего письма. А до конца изысканий еще полгода.
Начальник посмотрел на мать погибшего. Ждет. Он же должен что-то сказать! Но что? И он сказал ей:
— У вас был хороший сын!..
1968
«Хлопушечка»
Тук-тук-тук!» — стучат тоненькие каблучки по дубовому паркету. Направо двери, налево двери. На дверях белые прямоугольнички из ватмана. На ватмане названия киногрупп, главных художников, режиссеров. Режиссеры, они, как боги, сидят в своих кабинетах. Они, наверно, не выходят оттуда. По крайней мере, Катюша ни разу не видела их. (А того и не знала, что они там редко бывают, — настоящие большие мастера. Лауреаты. Они не здесь обдумывают свои будущие фильмы. Не здесь...)
«Тук-тук-тук!» — стучат каблучки. Энергично. Весело. Ноги у Катюши стройные. Глаза блестят от удовольствия и здоровья. На щеках ямочки, — это она улыбается. Чему? Жизни! Коридор длинный. Навстречу идут разные люди: бородатые молодые и плешивые бритые, и безбородые молодые и бородатые старцы. И девушки в узких брючках и пожилые тети в просторных платьях. Кто они? Катя не знает. Актеры? Операторы? Ассистенты? Режиссеры? Художники? Пиротехники? Костюмеры? Монтажницы? Звукооператоры? Катя не знает и поэтому глядит во все свои черные глаза с наивной надеждой и доверчивой улыбкой — а вдруг кто-нибудь из них остановит ее и спросит — кто она? Что здесь делает? — и когда узнает, кто она и что делает, то возмущенно скажет: «Да это же безобразие! Разве ваше место здесь, оно вот где!» — и введет ее в одну из боковых комнат и скажет: «Товарищи, вот вам Катя Сличенова — будущий режиссер! Да-да, верьте мне, я не ошибаюсь. Я сразу вижу человека, на что он способен. Вы меня знаете». Да, вот такой человек может попасться ей навстречу. Здесь, в этом храме киноискусства, все может быть. Тут делают чудо. Не всегда оно получается, но все же бывает. И тогда на международных кинофестивалях вручают премии, и имена актеров и режиссеров становятся известны всему миру...
«Ой, Олег Стриженов!»
Стриженов прошел, не заметив ее. Она вспыхнула от неожиданности, прижалась к стене и долго смотрела на его удаляющуюся фигуру... «Олег Стриженов!..» Да, одно дело каждый день видеть его фотографию у себя над кроватью и совсем другое — встретить в жизни. Правда, последние три года не он был ее кумиром. Другой. Но все же она обрадовалась, увидав его, и что из того, что охладела, — все равно в памяти сердца он остался.
«Тук-тук-тук!» — дальше бегут каблучки. Взгляд направо, взгляд налево. И там, и там мир большого искусства. Только войди — и тебе может улыбнуться удача, и звезда славы опустится на плечо, как голубь, и тогда перед тобой откроются двери Признания, и ты... нет, лучше не думать! Но всё так близко. Только коснись рукой... И Катя коснулась рукой двери, на которой тускло светилось имя известного режиссера. Но дверь не открылась...
«Тук-тук-тук!» — далыше бегут каблучки. Спешат в библиотеку. Ее послали за книгой по металлорезанию. Да, за такой книгой. Непонятно, какое она может иметь отношение к кино, но, наверно, имеет, иначе бы не послали за ней. Впрочем, непонятного много на студии, — взять хотя бы названия отделов: «Промышленный», «Лесной», «Строительных материалов», «Химии», «Сельского хозяйства» — и еще много таких, как будто находишься не в киностудии, а в каком-то министерстве.
«Тук-тук-тук!» — это уже обратно спешит Катя. И снова ей навстречу молодые бородатые и плешивые бритые, и пожилые женщины и бойкие девицы. Кто они? Катя не знает, но каждому готова почтительно уступить дорогу. И все ждет, ждет того, кто остановит ее и спросит — кто она? И что здесь делает?
Так проходит месяц. Да, целый месяц. Вот столько уже Катя работает здесь, и все увереннее стучат ее каблучки по коридору, привыкают. Но интерес к дверям направо и налево не ослабевает, и уже многих Катя знает в лицо, хотя они-то вряд ли ее знают.
Но вот однажды происходит чудо! Да-да, самое настоящее чудо! Ее останавливает режиссер. Нет, не номер один, не знаменитый, но все равно режиссер. Ему лет пятьдесят.
— Здравствуйте, милая! — сказал он.
— Здравствуйте! — Нет, она и не думала слать ему свои две ямочки и густоту лесных ресниц. Просто поздоровалась, а уж остальное само так получилось.
Режиссер сощурил глаза, будто посмотрел на солнышко, и спросил теплым голосом:
— Куда это вы все бегаете?
— В библиотеку...
— Бегать за книгами — ваша работа?
— А что же делать? — И она рассказала, как пыталась поступить во ВГИК на режиссерское, и как не получилось, и как она рада хоть кем-нибудь работать на студии.
— Так-так... — выслушал режиссер, внимательно посмотрел на нее, что-то подумал и тихо сказал: — А что, если я тебя возьму в группу? Мне как раз нужен помощник... Помощником режиссера хочешь быть?
На сером известковом потолке не было ни одной звезды, но Кате показалось — они бенгальским огнем посыпались вниз, и стены раздвинулись, и голос режиссера вознесся, и уже с высоты опускался к ней.
— Мы поедем на юг... В горы... Там снежные вершины... — И ей виделись снега Килиманджаро, и старый Хэм улыбался ей и протягивал добрую руку. — ...Мы будем делать удивительный фильм... про любовь... И она видела закутанные в меха фигуры мужчины и женщины в снегах, и когда он спросил: — Ты согласна? — почти одним дыханием она ответила: «Да!»
— ...Я для тебя все могу сделать, — опускался к ней мягкий голос, — ты можешь стать режиссером... я научу тебя... Только ты должна меня слушать...
Он глядел на нее бесцветными выпуклыми глазами, но они ей казались чистыми, ясными, и она еще восторженнее ответила:
— Я буду слушать...
Вот так совершается чудо!
— Мама, мама! Я — помощник режиссера! — кричала Катя. — Я улетаю! — и носилась по комнате, собирая книги. Какие? Странный вопрос, только по кино: работа с актером, режиссерская разработка, как делались знаменитые фильмы, — вот какие книги. Она же будет работать помощником режиссера!
— Куда улетаешь?
— На юг! На юг! И не позднее чем завтра утром!
Вот так развивается чудо...
И вот он — юг! В стороне осталось Черное море. Она даже в нем и не выкупалась. Только успела на местном базаре купить хурму — шоколадный королёк. На аэродроме ее встретил служебный «газик» и сразу же помчал в горы. Было жарко. Было знойно. Извилистыми линиями в долине плавал раскаленный воздух. Вибрировал. Горячий ветер похлопывал по щеке. «Газик» влетел в какой-то поселок, и все дома повернулись к ней солнечными террасами, и на нее смотрели бородатые старики в войлочных шляпах... И вот уже нет поселка, и долины нет, — «газик» старательно работает своими четырьмя, взбираясь в гору все выше, выше, и с одной стороны от него высокие, такие, что и макушки не увидишь, могучие сосны, а с другой — обрыв. И по краю обрыва мчится «газик». И далеко-далеко внизу крохотная деревушка, и дома похожи на божьих коровок. Неужели та самая, в которой были полчаса назад? Да, та самая... А дорога петляет. «Не дорога, а серпантин», — говорит водитель. Только так и заберешься в гору, а иначе никак.