В общих чертах жизнь Люси мне известна. Ей еще не было и девятнадцати, когда она вышла замуж за молоденького шофера, только что отслужившего в армии. Но жизнь у них почему-то не заладилась. Расстались. После этого Люся вскоре вышла замуж за грузчика, тоже молодого парня. Тот пил. Опять расстались. И вот теперь она с Игнатьевичем, человеком старше ее почти вдвое.
Я не посмотрел на часы и совсем не учел, что булочная в это время закрыта на перерыв. Ну что ж, тем лучше. Никто не помешает нам поговорить с глазу на глаз. Живет она за озерком, в небольшом домике, стоящем на краю улицы. Место весьма уединенное. Дом Люси стоит как бы на пустыре — ни яблоньки, ни куста ягодного, ни даже простого дерева. А это значит, что человек не думает жить постоянно на этом месте.
Люся развешивала белье. Очень удивилась, увидав меня. Мы поздоровались. Она и в школе была красива, но особенно расцвела теперь, став женщиной. Небольшого роста, какая-то весьма компактная, с теми же ясными, но уже тревожащими в своей глубине глазами, она вызвала у меня и радостное, и грустное чувство. «Неужели справедливы те грязные разговоры, которые распускают про нее?» — думал я. И так это не вязалось с ее красотой и молодостью.
— Мне бы надо поговорить с тобой, — сказал я.
Она вытерла о передник руки и прошла к скамеечке, что у калитки.
— Домой не зову, не прибрано. Уж извините, Игорь Николаевич, — сказала она и приготовилась слушать. От этого ее лицо стало застывшим и несколько настороженным. Она как бы сразу, в силу инстинкта самосохранения, поставила перед собой защитную преграду.
Как можно тактичнее я стал говорить об Игнатьевиче, о его семье, о детях, о нравственности, ну и, конечно же, сказал о том, что все это должно остаться между нами, чтобы еще более не испортились отношения у Игнатьевича с женой.
— И охота вам заниматься таким делом, — осуждающе сказала Люся.
— Видишь ли, с одной стороны, меня попросили, но это, как я уже сказал, между нами, а с другой — существует нравственный кодекс советского человека. Он касается каждого из нас. И сейчас, в период строительства коммунизма... — Я специально говорил таким официальным языком, чтобы оказать на Люсю большее воздействие, но она перебила меня.
— Я думала, вы с чем другим. А вы вот с чем, — все так же осуждающе произнесла она.
Я поглядел на ее белое лицо, с подсиненными то ли от любви, то ли от усталости подглазьями, и почувствовал некоторую неловкость, — ведь и на самом деле, ни с чем другим, более приятным, я ни разу не зашел к ней, не уделил ей никакого внимания, не поинтересовался, как она живет, почему у нее не сладилось с мужьями, а вот в качестве проработчика явился.
— Ты извини, но что же мне было делать... Только я не понимаю, разве ты не могла найти себе вровень, хотя бы по возрасту?
— А со старым спокойнее. — Она вытянула ноги, закинула одну на другую.
— Странно... У тебя ведь были молодые?
— Были. Вот и наелась ими досыта. Один — лентяй, другой — пьяница.
— Появились бы дети, поняли свою ответственность.
— Как бы не так. Что ж это другие-то не понимают?
— Кто другие?
— Да в поселке. Мало ли...
— Ну, не знаю, только, по-моему, ты поторопилась расстаться со своими мужьями.
— Ждать было некогда! —зло усмехнулась Люся.
— Куда уж так спешить? — подлаживаясь под ее иронический злой тон, сказал я.
— А пока молодая, и торопиться. Старой. уже бежать некуда. Что еще мне скажете, Игорь Николаевич?
— Жалко мне тебя.
— Да что вы, уж так и жалко. Чего меня жалеть?
— Да ведь какая-то неустроенная у тебя жизнь. А сама ты красивая, такой только бы полную чашу счастья в семье.
— Да ведь как понимать семейную жизнь, Игорь Николаевич. По мне, такой, какой живут в нашем поселке многие бабы, задаром не надо. Теперь я что, я сама себе хозяйка. Работаю. Одета как надо. Обута. Сыта. В доме все есть. Пришла, никто меня не подгоняет, никого мне не надо ждать до полуночи, не надо тревожиться. Никто не изобьет, грязным словом не обзовет. Сама себе хозяйка, — с явным удовольствием повторила она и как-то игриво посмотрела на меня. — А если мужика надо, вы уж извините, сами коснулись такого дела, то найду, хоть и того же Игнатьевича. Неизрасходованный...
— А дети? — сурово сказал я, этим давая понять, что осуждаю ее за такое легкомыслие. — Как же без детей? Материнство-то разве не говорит в тебе?
— Если захочу ребеночка, так и рожу. Что, не прокормлю, что ли? Или уж из-за ребеночка нужно вводить в свой дом пьяницу или-лентяя какого-нибудь?
— Да ведь не все такие?
— В парнях нет, а как в мужьях, так и такой.
— Плохо это, Люся, плохо.
— Так куда хуже. Только это с вашей колокольни, а с моего пригорочка ой как хорошо! Ну, обо мне ладно. О себе скажите.
— А что о себе. Работаю.
— Все географии учите?
— Учу. Только теперь те уроки, какие ты учила, обновились новыми фактами.
— Я помню, вы хорошо про целинные земли говорили. Я даже сбежать туда думала, а потом чего-то раздумала. Зря, наверно. Может, там интересней было бы, чем тут... А вы там были?
— Нет.
— А говорили так, будто сами все видели.
— Читал соответствующую литературу. Готовился.
— А я так и думала, что вы там были. Верила.
— Нет, не был. Надо бы, конечно, побывать, но не так ведь все просто.
— Это верно... Ну, ладно, засиделись мы с вами, а у меня еще дела сверх головы, да и вам уходить пора, а то наговорят всякого. Вон соседка-то в третий раз выходит с пустым ведром.
— Ну и что могут наговорить? — сказал я и все же поднялся.
— Наговорят. На доброе языка не хватает, а на плохое хлебом не корми. До свиданьица. Будете в наших краях, заходите. О географии поговорим. Бутылочку разопьем, — она порывисто встала и, откинув голову, показав молодые прекрасные зубы, громко засмеялась. Я глядел на нее и невольно завидовал Игнатьевичу. Уж больно она была хороша!
Дома меня ждали неприятности. Не успел я выпить чашку чая, как вошла Анастасия Макаровна.
— Вот уж спасибочко вам‚ — еще у порога сказала она и собрала в узелок свои губы. — Вместо того чтобы усовестить Ивана Игнатьевича, бражничать с ним стали да еще и меня выдали. Зачем же сказали-то, что я приходила к вам?
— Да ведь я понял так, что вы сами ему сказали, — оторопело ответил я.
— Здравствуйте, я еще и сказала! Ничего не говорила, а только пришел он такой, что не приведи господь. Прибью, говорит, шалава, если еще будешь трясти языком. Господи, что же теперь делать-то? О-о-о-о...
На этот вопль вышла из своей комнаты жена, как всегда строгая, непримиримая ко всякой житейской скверне. (Надо же, чтобы и на этот раз она была дома!) Поправив очки, сказала ледяным голосом:
— Не волнуйтесь, Анастасия Макаровна, я знаю, как воздействовать на вашего мужа.
Я с недоумением посмотрел на нее, но она даже и бровью не повела, что заметила мой взгляд. Она вообще делала такой вид, будто меня и в комнате нет.
— Уж пожалуйста, Елизавета Семеновна, богу буду молить за вас! — надрывно вскрикнула Анастасия Макаровна.
— Ну, при чем здесь бог, — с холодной неприязнью сказала жена и только тут повернулась ко мне. — Ты что, действительно пил с Иваном Игнатьевичем?
— Видишь ли... — попытался я объяснить, но она тут же отвернулась от меня и сказала Анастасии Макаровне:
— Идите домой, я уверена, все будет хорошо.
— Спасибо вам‚— поклонилась Анастасия Макаровна, — только уж не говорите моему, что я была у вас, а то совсем поедом съест.
— Я с ним пить не собираюсь, — ответила жена.
Анастасия Макаровна ушла, и тогда жена поглядела на меня.
— Удивляюсь, что с тобой? Почему тебя тянет к таким людям, как Игнатьевич? Почему у тебя нет элементарного чувства брезгливости? Прийти в кабак и пить водку с аморальным типом. Не понимаю!
— Ты несколько утрируешь. Все было абсолютно не так. Я должен был с ним поговорить. Ведь об этом же и ты меня просила.
— Вот как? Значит, я толкала тебя в кабак?
— Нет, но ведь не в бане же мне с ним было говорить. Вообще, я не понимаю... — тут я повысил голос,
И сразу же она остановила меня:
— Не кричи! — и сдвинула брови так, что они слились у нее в одну линию. — И отряхни лацкан! Ты стал неряшлив.
— Не понимаю, что с тобой? — стряхивая с лацкана пепел, сказал я.
— Что со мной? Я готова была провалиться от стыда, когда тебя стала отчитывать Анастасия Макаровна. Дойти до такого падения!
— Но ты же преувеличиваешь!
— Кошмар! — она передернула плечами и ушла в свою комнату.
А я еще долго сидел и никак не мог успокоиться, курил и думал о том, как порой бывает бессилен человек. Ну, каким образом доказать ей, что я ничего дурного не делал и не пытался делать, что хотел только хорошего и что ничего плохого не было в том, что зашел с Игнатьевичем после бани в буфет. Ведь мы же, помимо всего прочего, еще и мужчины! Если зайдут в буфет женщины, то это не очень прилично, но если мужчины, то это вполне естественно. И ничего в том нет предосудительного, что я зашел выпить кружку пива. Ничего...
Но вот попробуй докажи!
До самого вечера я не мог успокоиться. Лиза куда-то ушла, потом пришла, молчала. Молчал и я, но, уже ложась спать, не выдержал.
— Послушай, Лиза, — сказал я, входя в ее комнату, — ты все же нехорошо поступила. Даже не пожелала меня выслушать. Ведь было все совершенно не так, как тебе представилось.
В ответ она промолчала. Стояла спиной ко мне, глядела в окно, хотя там вряд ли можно было что-то увидеть.
— Почему ты молчишь? —Я невольно повысил голос, и у меня на «ша» раздался шипящий звук. Так иногда бывает у меня, потому что нет двух передних зубов. Все никак не могу решиться пойти к зубному технику.
— Неужели ты думаешь, что мне приятно с тобой разговаривать, когда ты свистишь? — окинув меня неприязненным взглядом, сказала жена.