— Ничего кабанчик. Подходящий!
Выпив сколько предложено, благодарит и уходит. Хозяин сует ему кусок мяса, завернутый в газету.
Так было и в канун этого праздника.
...Уже третий день ищут его. И уже усталость и раздражение овладевают пожарными — хоть и посменно, а у каждого из них часть праздника ушла на поиск. И где-то возникает сомнение: да утонул ли он? Но есть две детали, которые не дают сомневаться. Перевернутая лодка. Ее нашли у большого острова. И собака, охотничий пес Никитина. Она в полночь ворвалась в дом мокрая, металась по кухне, лаяла, взвизгивала, кидалась к дверям, и жена Никитина побежала за ней к озеру.
Темно и глухо было на озере в этот час. Ни воды, ни неба, ни берегов. И тишина. Какая мертвая тишина! Только слышно было, как металась у края воды и скулила собака.
— Коля! — Она крикнула сначала негромко, будто он мог быть близко от нее.
Он не ответил. Тогда она закричала:
— Коля!
Над тихой водой далеко понесся ее голос. Но из темноты никто не отозвался.
— Ко-ля! — И, обхватив голову, она побежала к соседу, к тому, у кого он брал лодку.
Оказывается, он не дал ему лодку, сам решил на эту ночь поставить сеть. И появилась надежда, а может, ничего не случилось? И Николай дома!
Но дома его не было. И собака все никак не могла успокоиться. «Где же тогда он взял лодку?»
Как позднее выяснилось — у Олега Овчинникова. У многих уже лодки были вытащены на берег — на зиму, и оставалось на воде пять-шесть, не больше. Осталась и у Овчинникова.
Предполагается: Никитин, взяв у Овчинникова весла и ключ от замка, пошел к озеру. Хотя было и темно, но он легко нашел лодку. Она была вся в воде. Затоплена. Дожди, волна — удивительного в этом нет. С его силой ему ничего не стоило вытянуть ее на берег и перевернуть, чтобы вылить воду. После этого он ее столкнул и поплыл к сети. Если бы все это происходило днем, то он, конечно же, увидал бы, что лодка течет, и течет сильно, но было темно. Будь он в ботинках, то сразу бы почувствовал, что в лодке вода, но на нем были болотные резиновые сапоги. Собака, по всей вероятности, сидела. на корме. Он греб и греб, не замечая, что вода набирается в лодку. Набирается быстро. В какую-то минуту он это должен был понять. Возможно, он шагнул к корме, и тут вся громада воды, находившаяся в лодке, хлынула к корме. И лодка стала тонуть. И Никитин оказался в воде. Плавать он не умел.
И третий день уже подходил к концу, а его все еще не могли найти. Осенью день короток — светает поздно, темнеет рано. А тут еще к тому же мгла. Небо за все это время так и не прояснилось. Был бы ветер — разогнал бы хмару. Но и ветра не было. Стояла тишина. Такая же, как в доме Никитина. Там днем и ночью горел свет — почему-то не выключали. Возможно, в этом была какая-то надежда. В доме не говорили, всё делали молча. И те, кто приходил, тоже молчали, потому что спрашивать или болтать постороннее — каждый понимал — не надо, нехорошо. Был милиционер, он спрашивал, как все случилось.
— Ушел в одиннадцать часов... Больше ничего не знаю.
— Пьяный был?
— Нет.
Тогда она еще плакала, но вот теперь, уже на третий день, только молчала. Все делала тихо, боясь даже стукнуть. Ночью долго сидела у окна. Ждала. Хотя уже знала — ждать нечего. И если думала, то думала только об одном: скорей бы нашли его. Уже в этом находя утешение, потому что он все время ей виделся лежащим на дне. Дочь тоже не могла спать, хотя и была в постели. Время от времени она тихо плакала. Жалела и отца, и мать, о себе как-то мало думала. Ей уже было семнадцать лет.
С утра четвертого дня снова начались поиски. К весельным лодкам присоединилась моторка. Весельные лодки, выстроившись в ряд, шли медленно. Моторка тоже шла на малых оборотах. Озеро и в этот день было спокойное, гладкое, хоть царапай иглой. Небо было серое, непробиваемое. И над землей и водой — мгла. И безветрие.
Никитина нашли к вечеру.
1968
Допрос о любви
— Я тебя никогда не спрашивала, но мне уже двадцать, и я хочу знать, почему у меня нет отца.
— Зачем тебе знать то, что я двадцать лет пытаюсь забыть?
— Я должна знать. Меня могут спросить, что я отвечу?
— То, что я обычно говорю тем, кому знать необязательно: погиб на войне.
— А если кому обязательно надо знать?
— Те и так знают.
— А если есть человек, который ничего не знает и должен знать все?
— Зачем ему знать?
— Расскажи об отце.
— Отца у тебя никогда не было.
— Что же я — от духа святого?
— Так бы тебе не следовало со мной говорить.
— Извини, не буду, только расскажи все.
— Что это тебе даст?
— Я хочу знать, кто он, почему бросил тебя.
— Ты уже знаешь, что он бросил меня?
— Это я давно знаю. Но почему бросил?
— Ну мало ли как складывается жизнь.
— Как у тебя сложилась?
— Зачем тебе? Его нет!
— Но он жив?
— Теперь это меня совершенно не интересует.
— Но мне нужно знать! Расскажи, как у тебя все получилось? С самого начала.
— А ты подумала, удобно ли мне об этом рассказывать тебе?
— Я уже не маленькая.
— Тем более. Ты должна понимать, что не все можно рассказывать даже близкой подруге, тем более дочери.
— Подруге рассказывать необязательно, а мне нужно. Мне нужно знать, как у тебя получилось с отцом, хотя бы потому, что в детстве мне не раз доставалось от ребят. Помнишь, однажды я прибежала в слезах, и ты никак не могла меня успокоить. Я тогда ответила им, что мой отец погиб на войне. Так ты меня учила, если кто будет спрашивать про отца. Я им тогда так и ответила, а они стали смеяться, и Витька Лапшин крикнул, что у меня отца никогда не было, и обозвал меня нехорошим словом. Ты помнишь это?
— Помню.
— И все же ты сказала мне, что отец погиб на войне. И я выбежала во двор и крикнула, что мой отец погиб на войне. Но они что-то знали, чего не знала я, и снова засмеялись и стали меня дразнить. Так как же у тебя получилось?
— Какая разница, как получилось? Я ни в чем не виновата ни перед тобой, ни перед ним.
— Расскажи с самого начала.
— А ты жестока.
— Нет. Ведь это не только тебя, но и меня касается. Я не посторонняя в том, что́ с тобой случилось. Мне так же больно. Кто он?
— Если я скажу солдат, тогда что?
— Тогда все были солдатами.
— Да, была война.
— Кем он был до войны?
— Ты со мной как чужая разговариваешь.
— Нет, мама, мне просто надо все знать.
— Ну хорошо. Только не знаю, что это тебе даст... Был студентом.
— Студентом?
— Да.
— Как ты с ним познакомилась?
— Ну зачем тебе это?
— Я должна все знать, чтобы потом уже никогда к этому не возвращаться. Так как ты с ним познакомилась?
— Ну, как знакомятся? Он приехал в Мысы, есть такая деревушка неподалеку от Перми. Там жили эвакуированные. Жила и я с мамой.
— Бабушка знала, что ты познакомилась с ним?
— Нет. Она ничего не знала... Но это плохо: мать должна все знать!
— Почему же ты ей не сказала?
— Не знаю... Стеснялась, наверно... Ты от меня ничего не скрываешь?
— Расскажи, какой он был.
— Почему ты мне не ответила?
— Мне пока нечего отвечать. Расскажи, какой он был.
— Нет, я не могу, ты спрашиваешь такие вещи...
— Что я спрашиваю? Тут ничего такого нет. Если бы он на самом деле погиб на войне, ты бы рассказала, какой он был?
— Если бы погиб на войне...
— Но ведь ты же не знала, что он тебя бросит? Ты же не виновата в этом?
— Нет.
— Так какой же он был из себя? Я похожа на него? Ты — маленькая, я — высокая. Я в него?
— Да, он был высокий.
— Веселый?
— Веселый...
— Ну и дальше?
— Я его полюбила.
— Он был красивый?
— Я как-то об этом даже не думала. Мне все в нем нравилось.
— Ты хорошо его узнала?
— Я не узнавала его... Любила.
— А он тебя?
— Наверно, но я об этом не думала.
— Но ты все же думала, что он тебя любит?
— Конечно! Как же могло быть иначе. Он любил меня. Говорил, что, как только кончится война, мы будем вместе... Потом он писал мне с фронта...
— У тебя сохранились письма?
— Нет.
— Почему?
— Пока верила, что вернется, хранила.
— Когда ты их уничтожила?
— Когда тебе исполнилось шестнадцать. лет.
— Ты его ждала шестнадцать лет! Бедная мамка! И что, он за это время ни разу тебе не написал?
— Нет.
— А ты ему?
— Нет.
— И ты больше не видала его?
— Нет.
— Но откуда же ты знаешь, что он бросил тебя? Может, он погиб?
— Нет.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю.
— Значит, он жив? Он знает, что я у тебя есть?
— Нет.
— Почему же ты не сообщила ему обо мне?
— В своем последнем письме он писал, что женится на другой. Зачем же я буду сообщать ему о тебе?
— Если бы он узнал обо мне, может, вернулся бы?
— Если уж он из-за меня не вернулся, то разве могла его вернуть ты? Да ведь тогда тебя еще и на свете не было... И хватит об этом!
— Значит, он жив... Где он?
— Далеко.
— Откуда ты знаешь?
— О нем писали... Хвалили...
— И ты написала ему?
— Нет.
— Почему? Ты должна была про меня написать.
— Зачем? У него своя семья. Или ты думаешь, что он бросил бы тех детей ради тебя? Ты ему совершенно чужая.
— Но почему он не стал с тобой жить?
— Не знаю... Другая была ближе, может быть лучше...
— Как же все-таки он не пожалел тебя?
— В любви жалости нет.
— Когда любят?
— Когда отлюбят...
— А ты очень переживала?
— Это случилось не сразу. Он писал письма, я ждала, тосковала. Плакала. Потом получила это последнее письмо. И не поверила... Думала, вернется... Ведь часто по себе судишь... И все-таки ждала. Потом стала привыкать...