— «Маменька, разве я плохого тебе желаю, — имитируя голос Нины Георгиевны, говорила тоненько и жалостливо соседка Княжева. — Да живи, живи ты, моя родимая! Но поимей и меня в виду. Живем мы с Витей и двумя деточками в коммунальном доме, в одной комнате. Каково нам? И вся надежда, маменька, на твой дом. А ты все болеешь, а ну что случится, родная моя...»
— «Не хорони ты меня раньше времени, — подражая голосу матери, говорила уже грубо соседка Княжева. — Еще на Лялечкиной свадьбе попляшу!»
— «И попляшешь, и попляшешь, разве я против! Да оттого, что дом-то будет завещан мне, или что изменится? И живи себе, и живи, только радоваться станем».
— «А ежели умру да тебе дом оставлю, так куда же Иван-то Федорыч денется? Ведь вы, поди-ка, турнете его?»
— «Да зачем же, маменька?»
— «А затем, что мешать будет вам. Мне он близкий, как веточка к дереву, а вам — как снег на далекой горе. Нет уж, пока жива, без завещания обойдетесь...»
— Скажите, где вы находились двадцать третьего января в девятнадцать часов тридцать минут?
— В столовой санатория. В двадцать часов у нас ужин. Я накрывала на столы. Это все могут подтвердить.
— Скажите, где вы находились двадцать третьего января в девятнадцать часов тридцать минут?
— На работе.
— Вы работу заканчиваете в восемнадцать часов?
— Да.
— Почему же вы были в девятнадцать часов тридцать минут на работе?
— Да надо было закончить...
— Вас техник оставил?
— Нет, я сам...
— Чем же объяснить такое старание?
— У меня не очень точный глазомер; когда укладывал изразцовую плитку, казалось, все ровно, а потом проверил по отвесу — косо. Ну, и, пока никто не увидел, переделал.
— А вас действительно никто не видел?
— Думаю, что никто не видел.
— Значит, никто не сможет и подтвердить, что вы работали в девятнадцать часов тридцать минут?
— Думаю, что никто...
— И сами вы не сможете доказать, что работали и что не были в другом месте в это время? Скажем, у железнодорожного полотна?
— А зачем мне там быть?
— Об этом я вас потом спрошу. А сейчас отвечайте: чем вы можете доказать, что не были в девятнадцать тридцать у железнодорожного полотна, напротив дома вашей тещи?
— Зря вы меня приплетаете к этому делу, товарищ следователь. Я тут непричастный.
— Еще раз спрашиваю: чем вы можете доказать, что в это время работали или, что то же самое, не были у железнодорожного полотна, напротив дома Прокусовых?
— Я работал...
— Когда вы пришли домой?
— В начале десятого.
— От кого вы узнали о гибели Прокусова?
— От жены.
— Когда она вам сообщила?
— На другой день. Утром.
— Что же, она не ночевала дома?
— Нет.
— И вас это не встревожило?
— Последнее время она часто оставалась у матери на ночь.
— Почему вы не зашли к ней, идя с работы?
— А чего я там, да и усталый был.
— Значит, вы не можете доказать, где были в девятнадцать часов тридцать минут?
— Сказал же, на работе.
— Но вас там никто не видел?
— Не знаю... Наверно, не видели.
— Подумайте. Это очень важно.
— Я нарочно обе двери закрыл, чтобы свет не проникал. Кто же меня мог видеть за стенами...
— А когда выходили, вас никто не видел?
— Не знаю, вряд ли, было темно...
— Скажите, в каких отношениях вы были с покойной тещей?
— Эгоисткой она была. Все о себе думала. Наши дети ей были как неродные.
— В чем это выражалось?
— Во всем. Хоть бы раз взяла их к себе на выходной. Ни в жизнь. Да и жадная к тому же...
— Если жадная, значит, вы считали, что у нее есть какие-то сбережения?
— А как же! Она каждое лето сдавала «дикарям» верх и еще два дощаника. По полтора рубля с носа. Шесть мест. Девять рублей в сутки. Неплохой заработок? Вот и умножайте на восемь месяцев, с апреля по ноябрь.
— И сколько же выходит?
— А больше двух тысяч!
— Вы, наверно, не раз мечтали о таком домике?
— Мало ли...
— А с тещей пытались говорить?
— Нет.
— А ваша жена не раз заводила с ней разговор, чтобы она завещала вам свой домик?
— Она ее дочка.
— Ну, а вы разве с ней не мечтали вместе о таком домике?
— А что проку? Я не люблю попусту болтать...
— Что у вас за ссора была на производстве?
— Когда?
— Вы так часто ссоритесь, что даже не знаете, про какую я спрашиваю?
— Зря ловите... Была одна, так этому уже три года будет. А больше не знаю.
— Из-за чего?
— Мастерок один приятель спулил.
— И как вы с ним рассчитались.
— Оттолкнул и взял свое.
— Куда толкали?
— Не помню... Просто оттолкнул и и мастерок.
— Что вы можете сказать про погибшего Прокусова?
— Не ладил я с ним. А точнее, он со мной, да и со всеми, кого ни спроси. Не ходил я к ним. Одно унижение. Если он жене моей чужой, так уж мне и подавно.
— Что вы можете сказать про соседа Прокусовых, Фролова Василия Дмитриевича?
— Я по чужим дворам не хожу. Не знаю.
— Вы сосед Прокусовых?
— Да. Конечно.
— Что вы можете сказать по поводу гибели Прокусова Ивана Федоровича?
— Если по-честному, не пойму, почему такое с ним случилось.
— Расскажите, как вы его обнаружили.
— Если по-честному, то не помню. Пьяный был.
— Соседка Княжева утверждает, что вы закричали, а потом побежали. Было это?
— Может, и было. Не помню.
— Что же, вы до такой степени были пьяны?
— Точно. Это вы, наверно, сами знаете, когда мешаешь чачу с сухим вином, да еще с пивом.
— Может, все-таки кое-что вспомните?
— Не-а...
— Есть подозрение, что вы толкнули Прокусова под поезд.
— Зачем мне его толкать?
— Вы ссорились с ним?
— Это бывало. Он старик вредный был, но только я на него не злился.
— Вы накануне поругались с Прокусовым?
— Не-а, чего мне с ним ругаться...
— А вот путевой обходчик Смирнов утверждает, что вы накануне громко ругались. Это было к вечеру.
— А-а, так это было. Он, черт старый, не тем будь помянут, накинулся на меня, будто я ему во двор нарочно корок мандариновых набросал. А у нас в доме с месяц, если не больше, и мандарин-то не было.
— Почему же он решил, что это вы набросали? Значит, подобные прецеденты бывали раньше?
— А ему только прицепиться бы... Уж такой сполох. Но только не бросал я.
— Откуда ж они взялись?
— Этого я не знаю.
— Ну как же так, с неба не могли они упасть?
— Этого я не знаю.
— Вы угрожали Прокусову проломить голову?
— Зачем это мне?
— Наверно, надо было, если угрожали.
— Не угрожал я.
— А путевой обходчик утверждает, что угрожали.
— Зачем это, что я, бандит, что ли!
— Значит, отрицаете?
— Отрицаю.
— Попробуйте вспомнить, все же, может, угрожали?
— Нет.
— Вы, конечно, знаете вашего соседа Михаила Алексеевича Краснова?
— Ну как же, знаю.
— Он тоже утверждает, что вы грозились проломить голову Прокусову.
— А он все может сказать.
— Это почему же?
— Ухаживал он тут за одной, а я на ней женился. Ну вот он и в обиде. Так что вы не особо верьте ему. Всякого может наговорить.
— Уже случалось?
— Нет, но может.
— Путевой обходчик и Краснов были вместе, когда вы грозились проломить голову Прокусову?
— Вот далось вам это дело! Да если и сказал, так под горячую руку. Мало ль чего в ругани не ляпнешь... И зря вы это записываете!
— Почему вы побежали домой, вместо того чтобы сообщить в милицию о гибели Прокусова?
— Не знаю... Испугался, наверно...
— Дома вы сказали о том, что увидали на путях?
— Не помню. Верно, был здорово пьяный...
— Жена была дома?
— Дома.
— Как же вы это запомнили?
— А где же еще ей быть?
— В какое время вернулся ваш муж в день гибели Прокусова Ивана Федоровича?
— А только прошла электричка, которая в семь пятнадцать проходит. И тут же вскоре товарняк прошел. Вот тогда он и явился. Что-то около половины восьмого.
— Как он выглядел?
— А хуже некуда! Еле на ногах стоял.
— Таким он часто является домой?
— Хватает.
— На этот раз вы не заметили ничего в нем, что вам бросилось в глаза?
— Да нет... Только очень пьяный.
— Когда вы узнали о гибели Прокусова?
— А сразу же и узнала, как муж пришел. Он мне сказал.
— Как он вам сказал?
— Старика зарезало поездом. Вот так сказал.
— И вы сразу поняли, что погиб Прокусов?
— А кто же еще? Больше у нас поблизости стариков нет.
— И что же, вы побежали?
— Да, побежала... Только я смотреть не стала. Как увидала людей да фонарики, так и сердце у меня замерло...
— Из-за чего ваш муж поссорился с Прокусовым?
— Не знаю... Они часто схватывались.
— А вы ссорились с Прокусовым?
— Нет.
— Он плохой был человек?
— Говорили, плохой, но для меня он был хорошим. Только жизнь у него не сложилась удачливо. Первая жена ушла от него, когда он был в заключении. Это ведь нелегко пережить такое.
— Откуда вы узнали, что он был в заключении?
— Он рассказал.
— Почему он вам рассказал?
— Плакала я, муж побил. Ну, а Иван Федорович пожалел меня. Вот тогда и рассказал. Что всякое бывает в жизни. Не надо отчаиваться... Он был добрый, только нервный очень...
— Я видел, вы плакали на похоронах. Жалели его?
— Да. Очень.
— И его жену жалели?