Василиса же повела себя совершенно неосмотрительно. Вместо того чтобы признать свою вину, заверить, что впредь такого допускать не будет, громогласно заявила, что все, что им наговорил Андрей, все это он наврал. Не случайная у них любовь, а вот уже семь лет, как они встречаются, и что это личное их дело и никого не касается. Конечно, после такого заявления местком не мог ограничиться обсуждением данного вопроса только на своем заседании и принял решение вынести все это дело на общее собрание членов профсоюза. Одновременно последовал приказ от дирекции о снятии Василисы с заведующей парниковым хозяйством. Что и было сделано ко дню собрания.
То, что я Вам до этого места писал, все это со слов разных людей, последующее же, то есть то, что было на общем собрании, я все сам лично наблюдал и поэтому ручаюсь за достоверность каждого слова.
Собрание проходило в нашем клубе. Вы его знаете, и мне нет необходимости давать его описание, только отмечу, что людей в нем было так много, что некуда семечку упасть. Приехали со всех отделений. Вот какой резонанс вызвало данное событие. Следует тут же отметить, что сочувствующих виновникам сего дела не было, наоборот, слышались возгласы негодования, о0собенно со стороны женщин. Этому причиной было еще и то, что Василиса пришла на собрание в самом нарядном платье. Она не вела себя вызывающе, но и не было ложной скромности. Нечто недоуменно-горькое было в ее взгляде, и это так не вязалось с ее открытой смуглой шеей и наивными завитками волос возле ушей... Я сидел в первом ряду и очень хорошо ее видел, и честно признаюсь: была она удивительно красива, и, каюсь, я даже позавидовал Андрею, что он был близок с такой женщиной, и осудил его за то, что он так смалодушничал, то есть, по существу, отрекся от Василисы.
Вел собрание Николай Васильевич Архипов, тоже некогда мой ученик, но ныне уже довольно облысевший человек, вел четко, выпуская заранее подготовленных ораторов, в том числе и меня выпустил. Я сказал, что мне, как учителю, который воспитывал на протяжении нескольких классов Василису и Андрея Прохорова, стыдно за их безнравственный поступок, и признал явный просчет в методах моего воспитания, и что это ложится пятном на всю нашу школу, и что, хотя я пенсионер, такое не снимает с меня ответственности, и т. д. В общем, я взял многое на себя, стараясь быть объективным. Ну, а потом, естественно, перешел и к моим бывшим ученикам, стыдя их публично за то, что они пренебрегли моралью и поставили себя в такое сложное положение в своих семьях. И все это я квалифицировал как распущенность, и тут в зале раздался громкий вскрик и сразу же плач — это таким образом выразила свои страдания Лиза, жена Андрея. И в зале началось движение, и вот здесь я невольно встретился взглядом с Василисой. Мне перед Вами скрывать нечего, но должен я Вам сказать, что мне стало не по себе, когда я увидал ее глаза. Давно-давно, будучи мальчиком, я был свидетелем одной страшной сцены. В нашей деревне поймали конокрада. И он уже знал, что его будут бить. А мужичонка, должен я Вам сказать, он был самый нищенский, потому и пошел на кражу. И вот в его глазах были ненависть и боль. Такое же выражение было и в глазах у Василисы, больше того — я даже уловил презрение к себе в ее взгляде. И тут я понял, что дело это гораздо сложнее, нежели я себе представлял. И ушел с трибуны.
После меня выступили еще двое, один из них бывший мой ученик Нефедов Сергей Константинович, кстати, изрядно успевавший по географии, и юноша Павлов Сережа, секретарь комсомольской организации совхоза. Оба они потребовали снятия с работы Андрея Прохорова, так как подобные люди не могут быть авторитетными руководителями. С чем, конечно, нельзя было не согласиться, хотя кое-кто и пытался его оправдать.
Но прежде чем принять решение, было дано выступить Андрею и Василисе. Андрей отказался, признав еще раз свою вину, а Василиса заявила вот что: «Никому мы не мешали своей любовью!» — и больше ни слова не добавила.
Решением собрания, правда не вполне единогласным, их обоих сняли с руководящей работы, переведя на рядовую. Но этим история не закончилась.
Утром следующего дня Лиза Прохорова, выгнав корову, прибежала в дом Василисы. Оказывается, Андрей не ночевал, и вот она решила проверить, не с Василисой ли он путался. Дома же она застала только одного Николая Стеснева. На вопрос: «Где Василиса?» — он ответил, что с собрания она не приходила. И тут Лиза заметила, что он крепко выпивши. «Не пить надо, — сказала она ему, — а бежать в местком, к директору, пусть теперь уже как следует за непослушание пропишут им!»
И, возможно, прописали бы, но в тот день нигде их в совхозе не могли обнаружить, а к вечеру стало известно, что они покинули его. Этому свидетель был Саша Назимов, молодой шофер, ученик последнего выпуска моей работы в школе. Он возвращался из райцентра и повстречал между Клинами и Байбаками Василису и Андрея. Шли они, как говорит он, держа друг друга за руки. Никаких вещей у них не было. На что еще он обратил внимание — на то, что никаких у них не было головных уборов, и ветер развевал им волосы. Саша остановил машину — на собрании он, в силу обстоятельств, быть не мог, но всю их прошумевшую историю, естественно, знал. «Куда это вы?» — спросил он. На его вопрос они ничего не ответили и пошли дальше. «Может, подвезти вас?» — крикнул он. Но они даже не оглянулись.
Вот такова история. Конечно, несколько странным кажется то, что Василиса, несмотря на всю неприглядность поведения Андрея, все же, как видите, помирилась с ним, но такое психологическое движение ее поступка объяснить можно, видимо, только тем, что любовь как таковая действительно существовала между ними. Иначе объяснить я лично никак не могу».
Дальше Николай Михайлович писал о рыбалке, о том, как... Впрочем, остальное малоинтересно.
1970
Падера
Ветер начался незаметно. Даже точного часа нельзя было определить, когда он возник. Но утром его еще не было. Автобус пришел около десяти, и вся необъятная гладь Чудского был тиха, чуть бледнее голубого неба, и пыль от машин на дороге не уходила в сторону, а тут же и оседала, теплая и густая, и, не шелохнув листом, стояли возле домов громадные ивы и липы. Нет, утром ветра еще не было. Он начался к полудню.
Подул с севера. Сначала потянул тоненькой струйкой немного прохладнее воздуха. И вся гладь Чудского озера сразу потемнела, и к берегу одна за другой полетели чайки. А это уже всегда к ветру, к сильному ветру летят чайки к берегу.
Из тоненькой струйки вскоре ветер превратился в равномерную широкую полосу, которая стала подымать воду на озере и давить на всю листву сразу, и деревья свежо зашумели, вертя листьями, и по небу быстро пошли облака, и тут же на Чудском, по всему его пространству, забелели снежными вспышками гребни волн, и с Глубокой гряды понеслась к берегу рыбацкая моторка. Ее подымало на высокий вал, и тогда она была вся на виду, как на ладони, несколько секунд несло ее этим валом, но потом мгновенно утягивало носом вниз, и она скрывалась, и Евгению Николаевичу казалось, что она не вынырнет, но проходило немного времени, и лодка снова вздымалась, и тогда было видно, как быстро она несется к берегу по ветру, по волне.
На отмели ее чуть не захлестнуло, по крайней мере было видно, как шлепнуло в корму волной, и рыбаку обдало всю спину. Но тут, у берега, уже было мелко, и рыбак выскочил из лодки и потащил ее к своему причальному колу.
При его появлении чайки всполошенно поднялись с берега и, крича, немного отлетев на косу, сели опять у воды, завернув нос под крыло от ветра.
А он все больше набирал силу. И теперь уже шел большой тугой массой, срывая с высоких голых дюн сухой мелкий песок, и песок, стелясь по земле, летел к дороге, на огороды, усыпая собою и пылью, содранной с дороги, ботву, огуречные плети, еще не завязанную в кочны капусту. И все больше ветер нажимал на деревья, и они уже дрожали. И все быстрее над ними пролетали облака. И становилось тревожно, словно в предчувствии чего-то недоброго, как глухая ночь или одиночество.
И с этого часа ветер уже не затихал. Стемнело быстро и рано, потому что все небо затянуло тучами. Но дождя не было. Его не было ни в этот день, ни в последующие, ни через неделю. Только ветер. Временами он усиливался, но затем снова переходил в равномерный тугой шум, и создавалось такое ощущение, будто в уши нагнетают воздух насосом. И ночью не было тишины. Бесконечные потоки неслись все в одном направлении с подвывом, шипением, свистом, шорохом, будто их резали проводами. Шурша проносились по крыше, заламывая дранку, ломились в рамы, и дребезжало где-то стекло, плохо прижатое закрепками, и Надежда Анатольевна, просыпаясь, ворочалась на жесткой чужой постели и со страхом глядела в черные занавешенные окна, думая о том, чтобы скорее наступило утро, чтобы рассвело, в надежде, что утром ветер стихнет.
Но он не стихал. И страшно было выйти из дому, подставить себя этому беспрерывному потоку, который, кажется, только тем и занят, чтобы выдуть все живое, так же как это он делает с кривобокими сосенками, уцепившимися за пески на берегу. Он выдувает из-под корней всю жалкую почву, и корни треплются на ветру, и сосенка валится набок.
Зачем, какой черт дернул приехать сюда? Никогда здесь не были! Вот что привлекло мужа. Бежит. Бежит все в новые места. Мечется! Еще зимой ткнул пальцем в карту и попал на край Чудского озера. Тут же достал энциклопедию и, отыскав это озеро, несколько раз в восторге перечитал всю справку и стал готовиться к поездке. И вот теперь здесь. И даже не спросил — понравится ли ей, хочется ли? А ей хотелось на юг, покупаться в море, побыть среди праздных людей, но он и слушать не захотел, когда она она заикнулась. Сюда, только сюда!
И вот они здесь. Июль. Предполагалась жара, а на самом деле холод. Это даже представить себе невозможно, чтобы в июле было так холодно. И этот ветер... Вот уже пятые сутки без перерыва дует и дует, словно надувает громадный шар, и нет больше возможности терпеть...