Идти ему надо было до дому с километр, не меньше. Обычно весь этот путь от лесхоза, где он работал, Василий проскакивал на автобусе, не замечая расстояния, с шуточками-прибауточками — в поселке давно уже все друг друга знали, — не замечая пути и от больницы до дому; теперь же этот кусок показался ему довольно порядочным, к тому же в темноте. Да еще сеял мелкий дождь в безветрии.
И Василий шагал и шагал и все думал о себе, о том, что же будет с ним дальше. И снова, в который уже раз, возвращался мыслями к тому, как же это так могло у него получиться, что он до того допился, что потерял руку?
«Главное — причины никакой нет, а хлещу так, будто завтра конец света, — подавленно думал он. — С чего я так пью-то? Ведь не алкаш...»
Неожиданно близко показались огни в двухэтажных домах, и среди них он различил свои два огня в окнах — еще не спали, ждали его, — и он замедлил шаг, потому что ему что-то надо было до конца понять, прежде чем войти в дом. К этому его толкала безостановочная нудная боль в руке, будто там скопилась вся тоска, которая теснила ему сейчас сердце.
«Я погибну, если не брошу пить, — встревоженно подумал он и почувствовал, как по спине прошелся колючий холод, когда он представил себе свою жизнь и дальше в пьянках. — То, что пальцы садануло, это мне как предупреждение. Не возьмусь за разум — загину. Как есть загину, а еще молодой, три десятка с малым, жить да жить...» И неожиданно вспомнился какой-то летний день с белым облаком на голубом небе, прожитый то ли в детстве, то ли в юности, и от этого как теплым ветром пахнуло и сразу стало светло на душе, но это чудесное состояние быстро исчезло. Василий споткнулся, от резкого движения острая боль охватила руку.
Он охнул и, чуть не плача, с безнадежной тоской воскликнул: «Да что же делать-то!» — лишь одно сознавая, что дальше так жить, как жил он до сих пор, нельзя. Иначе загинет...
— Васька!
Из темноты забора шагнул на полусвет дороги Мишка Шуршенников.
— А, это ты? — глухо сказал Василий.
— Ну как?
— Вона какая, — Василий поднял обмотанную бинтами руку, будто Мишка и так не мог заметить. И бюллетень не дали...
— Иди ты! Дела... Чего ж теперь делать-то станешь?
— А и сам не знаю...
— Идем ко мне.
— А чего у тебя?
— Бутылка «красноты». Посидим, может, чего и придумаем.
Василий взглянул на руку, но часы были под бинтом.
— Время-то сколько?
— Двенадцатый.
— Ну что ж, давай зайду ненадолго. А то голова тяжелая, да и вообще...
Они вошли в калитку, прошагали по цементной дорожке к крыльцу и поднялись в дом. Там еще не спали.
1970
Вася-глухой
Кто-то пустил слух, будто Вася-глухой выиграл по денежно-вещевой лотерее «Волгу». Я искренне порадовался за него. Наконец-то повезло человеку. Конечно, машину он не возьмет — не до машины ему, — деньгами получит, — дом построит, хватит ему жить в старом бараке, приоденется, и Настасья — его жена — приоденется, и парень тоже, большой уже сын-то, восемнадцать годов. И все будет как надо, потому что нельзя же, чтобы человек всю жизнь провел в нужде. А Вася провел ее именно так.
После войны ему не везло. В войну было лучше, — об этом он сам говорил, правда был контужен, но жив остался, только плохо стал слышать. «А другие, — говорил он, — другие вообще не вернулись. Два ордена получил. Уважали меня». Так говорил он.
И когда вернулся с войны, думал, такой же порядок будет и в гражданке, но мирная жизнь по-своему распорядилась им. Прежде всего он не нашел своего дома — сгорел в войну. Жена уцелела, но была замужем за другим.
— Я думала, убитый ты, — сказала она, — потому и вышла замуж. Жить-то надо.
— Довольная?
— Да ничего, живем... Ты уж прости меня.
Это он не услышал — она сказала тихо, но по глазам, в которых затуманилась жалость, понял и негромко ответил:
— Что ж, если тебе хорошо, так и ладно, не всем же плохо.
И уехал на Карельский перешеек. В то время туда много ехало переселенцев.
Его направили в небольшой поселок, расположенный на берегу красивого озера. Там только что открыли клуб, но не было киномеханика, а Вася немного понимал по этому делу и стал «крутить» кино. Ему очень нравилась такая работа. Но радость его продолжалась недолго, с полгода, потом появился настоящий механик. Рассказывали, когда Вася был механиком, то лента рвалась каждые пять минут, а мрак в зале стоял по полчаса, а то и больше. Пожилые злились на Васю, но молодежь любила такие интервалы, особенно парни. Как только рвалась лента, так тут же девчата начинали визжать.
Женился же он так. Был в компании, подвыпил, и довольно изрядно. Когда проснулся, то увидел себя на одной постели с Настасьей, сторожем на пекарне. Она обнимала его за шею круглой толстой рукой — от булок ее крепко раздало. Вася и не думал жениться, но получилось так, что не успел он еще с постели подняться, как вошли две сестры Настасьи и ее брат, грузчик хлебозавода, и поздравили Васю и Настасью с законным браком. И Васе ничего не оставалось делать, как сбегать за пол-литрой.
Роды у Настасьи прошли тяжело, но она все же подарила Васе здорового сынишку. Правда, ей это принесло разные болезни, она быстро исхудала, и все увидели, что Вася моложе ее лет на десять. Но Васе это было как-то ни к чему. Он не любил жену, и потому ему было все равно.
— Что, Вася, «Волгу» выиграл? — крикнул я ему при встрече.
— А ты верь больше, наговорят, — улыбаясь, ответил он.
— Неужели наврали?
— А то как же! Был у меня билет, да ничего не выпало.
— Жаль, а я думал, ты и вправду выиграл.
— Не, это подшутили. Многих кто-то в обман ввел. Ловкий, должно быть, стерва. Не верь. — И улыбнулся так, чтобы я успокоился и не думал больше об этом.
1971
Дом на бугре
В начале мая у многих своротило мостки доходом, — со скамеечками, на которых было так приятно посидеть, прежде чем войти в воду, с лесенками, по которым было так удобно вылезать из воды. Лесенки были с перильцами. Чудесные у многих горожан были мостки. Но лед своротил их.
У артиста Погожева своротило не только мостки, но и громадный ящик, в который Погожев загонял от непогоды лодку. В свое время и ящик, и мостки строил ему Игнат Николаевич — местный житель. И когда построил, то Погожев не только рассчитался с ним, как было условлено, но и сверх, за усердие, подкинул десятку и еще угостил стаканчиком. Так вот, в тот день, когда ледоходом своротило мостки, он пришел к нему с просьбой, чтобы Игнат Николаевич поправил причал.
— Это можно, — ответил Игнат Николаевич, втюкивая топор в бревнышко. — Это мы сделаем.
— Только уж, пожалуйста, поскорее, — попросил Погожев и улыбнулся так, как обычно улыбался на сцене, отвечая на аплодисменты, — приветливая была у него улыбка, располагающая, мягкая, добрая.
— Как потеплеет, так и сделаем, — ответил Игнат Николаевич. Он тоже улыбнулся, но совершенно не заботясь о том, как выглядит его улыбка. Улыбнулся просто потому, что рад был заказу. Работе был рад! Он никогда не отказывался. Чем больше работы, тем увереннее в жизни себя чувствовал. И у него работы, как и уверенности, хватало.
Так уж случилось, что из местных он один жил на бугре, поэтому к нему чуть ли не все горожане и лезли. Удивительно беспомощный народ! Ничего не могут сделать сами, не руки, а тряпки какие-то. Крылечко ли подправить, сарай ли для дров сколотить, крышу резиновым шифером перекрыть, или те же мостки соорудить на озере, или забор поставить — всё к нему обращаются. Также дров напилить и переколоть. Ради бога, пожалуйста! И что интересно, никогда не торгуются в цене. Как ни скажет Игнат Николаевич, столько и платят. Да еще благодарят, а другой раз и стаканчик водки вынесут.
— Нет уж, пожалуйста, теперь сделайте, — попросил Погожев и улыбнулся еще приветливее, как обычно улыбался первым рядам и центральной ложе. — Завтра день моего рождения. Гости приедут.
— Вода холодная, — сказал Игнат Николаевич, — к тому же ветер.
Ему с бугра было видно все озеро, взъерошенное, разбитое солнцем на миллионы бликов.
— Что касается оплаты, то, как всегда, сколько скажете, — все с той же улыбкой для первых рядов сказал Погожев.
— Пятьдесят рублей, — не сразу, тяжело обронил Игнат Николаевич. Он знал, вода ледяная, а в ней придется стоять до пояса, забивать столбы, иначе никак. И поглядел артисту в глаза, думал, сузятся, что-то дрогнет в них. Нет, спокойно перенесли. Даже что-то вроде радости в них блеснуло.
— Пожалуйста!
Да, прямо повезло, что он поставил свой дом на бугре. В то время бугор был пустой, росли на нем только дубы да липы, громадные дубы и липы, посаженные еще хуторянами. Когда-то хуторяне жили на этом бугре. Потом колхозники, до укрупнения. А потом дома свезли и задичал бугор. И осталось от домов только что фундамент из дикаря, схваченный цементом, да погреб с каменным сводом. На этом погребе и поставил свой дом Игнат Николаевич, когда бугор отошел к поселку. И ни к чему было, что с бугра открывается красивый вид на озеро. Больше того, жена была недовольна — дуло с озера, ветер гулял по бугру. «Ничего, посадим вдоль забора елок, защитят. Зато погреб есть. Идем, глянем еще раз». И он спускался с женой по кирпичным ступеням в подземелье. И стены, и пол, и, что особенно радовало, свод были выложены вековым старинным кирпичом. Добротная работа! На тысячу лет хватит такого погреба. Бомбоубежище, а не погреб! И никакой плесени, никаких грибов... Так что погреб подсказал ему, где ставить дом. А уж потом красота открылась. Это когда стали застраиваться горожане. Позднее...
А тогда никого не было по соседству, другие селились вдоль шоссе, чтобы удобнее было с подвозкой, а он здесь решил корни пустить. Сам, безо всякой помощи, срубил и поставил дом. Начал весной, а уже осенью с семьей вошел в него. Жили как на отшибе. Шумели дубы, осыпали землю желудями. Гудели по весне в густой липовой кроне пчелы. Однажды молнией ударило в дуб, расщепило надвое — на всю зиму хватило дров. И озеро рядом, — рыбачить не рыбачил, но ноги сполоснуть после работы любил. Недоволен был поначалу, когда пришел землемер