В горловине его вздыбило, и он со всего размаху шлепнулся днищем об воду, так что на какое-то мгновение даже остановился в своем движении, но мотор тут же взревел, и лодка полезла на волну и снова вздыбилась и шлепнулась днищем об воду, и так все время, пока мотобот не выбрался из горловины. Но когда и выбрался, то легче не стало. На просторе вовсю нес ветер. И волны, высоко задрав гребни, летели тысячами тысяч, и все на одну единственную лодку, в которой сидел Николай. И лодка с каждой волной раскланивалась, отбивая себе нутро, так, что все содрогалось внутри и у Николая.
«Ах!.. Ах!.. Ах!..» — шлепало днище, это мотобот шел по ровным волнам, но когда подходила самая крупная и подымала его на свой гребень, тогда мотор начинал реветь, и в ту же минуту мотобот срывался словно с горы и со скрипом, так что начинали двигаться в бортах доски, с треском — того и гляди развалится — всей своей тяжестью бил по волне, но новая волна тут же подхватыла его на свою вершину, чтобы снова сбросить вниз.
Оттого, что опять пошел дождь и стало вокруг серо, и не было видно берегов, Николай забеспокоился и, чтобы приободрить себя, начал приговаривать, ловя лицом ветер. «Ничего, ничего, Анна, доберусь... Ты не тревожься за меня, и не такое приходилось видеть, доберусь... — бормотал он. — Волна, верно, крутовата, но ничего... Скоро стемнеет, и на нашем берегу загорятся огни, и тогда мне виднее будет... Так что ты не тревожься. Тебе тревожиться нельзя... И не надо. Все будет хорошо. Это уж ты верь мне...»
«Ах!.. Ах!.. Ах!..» — шлепало днище. И это однообразное, почти равномерное шлепанье уже не мешало Николаю думать не только об Анне, о том, как она обрадуется, когда он войдет в избу и остановится на пороге, и как она, просветлев, пойдет к нему и коснется его своим тугим большим животом и мягко улыбнется ему, но не мешало думать и о бригадире. Конечно, Максим уже хватился и ругает его на чем свет стоит, но ведь бригаде все равно ночью на промысел не идти, а утром он будет у них, если стихнет, как штык будет, так что поругается и успокоится бригадир. Ну, а горючего пожжет — велика беда... А может, и не хватится бригадир? Да нет, как же, обязательно хватится! А как хватится, так обнаружат, что и мотобота нет. Это, значит, так у них будет: сначала будут ждать за столом и все поглядывать в окно, чего это, мол, он не идет. Потом пошлют кого-нибудь, скорей всего Степку, чтоб поторопил, вот тут-то все и откроется, узнают, что и меня нет, и мотобота нет. И только уж после этого выпьют и начнут разделывать меня.
«Баба у него рожает, — поначалу спокойно скажет бригадир. — Просился, чтоб я отпустил его, а я не разрешил. Без тебя, что ль, не родит, сказал ему. Ты, говорю, свое дело сделал, теперь на бок».
Тут, конечно, все засмеются, и бригадир будет доволен, что так здорово ответил. Но Степка не утерпит, вмешается.
«За такие дела из бригады гнать надо», — скажет он. Он непременно так скажет, потому что бригадир нет-нет да и оставит Николая за себя, а Степке это не нравится.
«Выгнал бы, а кем заменить? — скажет бригадир. — Такого, как Николай, поискать надо».
«Чем это он так на тебя упакал? — озлясь, присаливая матерком, скажет Степка. — И сам умотал, и мотобот увел».
«Да никуда он не денется, — скажет кто-нибудь из ребят. — Утром как штык будет. Давай дергай!»
Выпьют и начнут говорить о другом, о том, где лучше поставить мережи, в каких местах рыба больше ходит А он утром чуть свет к ним и пристукает. Еще спать будут... Здорово, ребята! «Вот, черт, смотри, Колька примотал!» — скажет бригадир. И все обрадуются, только один Степка будет хмурый.
Ахххх! — тряхнуло мотобот так сильно, что Николай повалился. Но, как и всегда, после сильной волны наступил затишек, и мотобот стал снова наращивать скорость, пошлепывая по малым волнам, и до новой большой успел проскочить добрую сотню метров.
Пока Николай думал обо всем этом, дождь перестал, и хотя стемнело больше, но зато стали видны огни на своем берегу. И Николай приободрился. Огни еще были далеко. Но разве в этом главное? Важно, что есть! Мотор работает, а коли работает, значит, все будет в порядке! И ты, Анна, не тревожься... Тут он вспомнил, что у его ног в мешке лежат пара судаков и щука, припасенные для Анны, и порадовался, что догадался вовремя отбросить. Анне сейчас свежая рыба в самый раз...
За думами о своих делах Николай и не заметил, как мотор стал гудеть ровнее, как все реже встряхивало мотобот, и вот уже совсем перестало шлепать днище, и лодка легко помчалась на огни. А они все ширились, ползли друг от друга, словно светящиеся раки, и Николай понял, что вошел в прибрежную полосу, когда волна идет уже прямо к берегу.
Да, удивительное дело, там на просторе волны катят с севера на юг, а тут сворачивают на восток — только успевай подруливать, чтобы не выскочить на отмель. А отмель тянется вдоль всего берега. Это об нее первую разбиваются самые крупные волны, и дальше уже идут со сбитыми гребнями. А ближе к берегу их встречают другие отмели и еще больше гасят, и уже после самой последней волны ползут к берегу совсем ручные и, еле пошевеливая пеной, припадают к краю суши.
Для причала есть определенное место, но до него далеко, километра два, и Николай решил пристать напрямую к берегу, против своего дома. Уж больно ему не терпелось оповестить Анну, что здесь он, здоров, чтобы она не тревожилась. И он прошел бы, потому что первая отмель не сплошная, в ней есть проходы, но было совсем темно, и только поэтому, сколько ни вглядывался Николай в воду, никак не мог различить отмель. На отмели всегда волны выше, они как бы приплясывают, а тут при невидимом небе вся вода однотонная, и что ж тут удивительного, если не разглядел и мотобот всей своей тяжестью врезался в первую отмель, о которую разбиваются волны. И сразу же заглох мотор. И тут же со всего размаху в корму двинула тугая волна и окатила полетевшего через мотор Николая. И не успел он встать, ослепший от воды и боли, как новая волна снова сшибла его.
«Мать честная!» — вскричал Николай и перемахнул через борт в воду. На отмели ему было всего по щиколотку. Он ухватился за борт, чтобы столкнуть мотобот, но куда там, мотобот даже не шевельнулся. «Вот это попал!» — задохнулся от растерянности и подступившей вплотную вины Николай. Оглянулся, словно надеясь найти кого-нибудь поблизости, чтобы позвать на подмогу, но никого не было, да и не могло быть в такую непогодь, и тогда он еще раз, навалившись всей грудью, попробовал сдвинуть мотобот, но тот уже был наполовину захлестнут водой, и волны свободно переливались через борт, затопив мотор. Николай еще раз с безнадежной тоской пошарил взглядом по темному берегу, но и берега-то не увидал, не то что людей, и побрел по отмели, и тут же ухнул по пояс, поплыл, потому что дальше было еще глубже,
Только выйдя на берег, он вспомнил о рыбе, но тут же и забыл о ней, подумав о том, как он будет все объяснять председателю. А тот мужик крутой... Ах, как неладно все получилось!.. Но Анне ни слова. Ей тревожиться сейчас нельзя, а что вымок, мокрый, так волна-то какая! Да и то, мол, у самого берега обмакнуло, так что все в порядке, Анна. Как ты себя чувствуешь-то?
У крыльца он отжался, сколько было возможно, потер щеки, чтобы она не видела, какой он озябший, глубоко передохнул и, как всегда размашисто, вошел в избу.
Она ждала его. Сидела за столом. Это он знал, что она уж не ляжет спать, будет ждать, сидеть за столом, прислушиваться к вою ветра, поэтому и улыбнулся так, чтобы сразу показать, что все в порядке.
Не отрывая взгляда от него, мокрого, почерневшего, вскрикнула и плача уткнулась лицом в ладони.
— Ну, чего ты... порядок, — стараясь говорить обыденнее, сказал Николай, — только у самого берега малость обмакнуло. Темно, да ведь у берега-то мелко...
— Господи, ну когда же кончится эта мука! — вскричала Анна. — И нет у тебя жалости... Господи-и... — И начала кататься головой по столу.
— Анна... — Николай тронул ее за плечо, не в силах смотреть на то, как она мотает головой по столу, и закрыл глаза, и сразу же, как только закрыл глаза, у самого в сознании вздыбились волны, захлопало днище, засвистал ветер, и все это вместе слилось во что-то такое ненужное ни ему, ни Анне, от чего давно бы надо освободиться, что он, пожалуй, впервые глубоко, по-настоящему понял страдание жены и ему стало ее жаль.
— Анна, не плачь. Уйду я с промысла... Уйду...
Так он еще никогда не говорил. Анна затихла и, словно пробуждаясь, медленно поглядела на него.
— Честно? — спросила она.
— Честно.
И тогда она заплакала тихо и, радостно улыбаясь, глядела на него сквозь слезы.
Он ничего не сказал ей про мотобот, врезавшийся в отмель. И она спокойно уснула, прижавшись к его руке. А он уснуть не мог. Все слушал гул ветра и ждал, может, стихнет, но ветер не стихал, он все больше набирал силу, несся уже с ураганной яростью, и слышно было, как стонали старые деревья.
Неожиданно Анна стала ворочаться и вдруг проснулась.
— Поясница болит, — простонала Анна. — Коля, милый, иди за машиной... Ой!
Николай вскочил с постели, кое-как оделся в мокрое, еще не просохшее, потому что в эту минуту ему и в голову не пришло где-то искать другую одежонку, и выбежал на улицу.
Его чуть не свалил ветер. Он нес песок, развевал дюны, срывал с дороги землю, и было видно, как бешено неслись облака, то открывая, то затягивая светлую, словно освещенную электричеством, луну.
— Иван Васильич! Иван Васильич! — застучал в окно соседу Николай.
На него будто из воды глянуло бледное лицо шофера.
— Чего тебе?
— Анна рожает... Давай! Быстрее! — И побежал обратно.
Анна, уже одетая, сидела с узелком в руке.
— Пошли, пошли, — заторопил ее Николай и, придерживая за руку, помогая, повел к крыльцу. И только вывел, как тут же подошла и машина.
Сам он ехал в кузове, посадив Анну в кабину. Машина подскакивала на выбоинах, ухабах, и Николая мотало из стороны в сторону, но он ничего не замечал, как не замечал и ветра, думая только о том, чтобы у Анны было все хорошо, и даже мечтать боялся о будущем ребенке.