Через час он уже ехал обратно, оставив Анну в родильном доме, и теперь думал о мотоботе, о том, чтобы как-то вызволить его с отмели.
Мотобот лежал на боку. Было такое впечатление, будто его насмерть ухлестало водой, прижало к отмели левым бортом, разворотив правый.
Николай остановился у края воды, глядел, не отрывая взгляда от черного днища, вздрагивавшего от глухих ударов взъерошенных волн, и видел, как после каждого удара отходит от борта длинная доска и, пружиня, становится на место, чтобы с ударом новой волны отойти снова.
А ветер не утихал, он валил широкой, плотной массой, во весь неохват Чудского, гоня на берег белые волны. И в воздухе стоял от них непрерывный гуд, и пахло поднятой со дна водой, отдававшей водорослями и застоем.
У берега, в пене, у самых ног, неподвижно лежали обломки досок, черные, просмоленные, со свежим колючим переломом, белевшие на изломе, как кости.
«Все... теперь все... А надо бы только взять чуть левее, и прошел бы, — с отчаянием думал Николай. — Или бы оставить на глубине, бросить бы якорь, и порядок... Так ни черта же не было видно! А теперь худо, ох худо мне будет, ведь три с половиной тысячи стоит мотобот-то... Откуда? Где их возьмешь?.. А его все молотит и молотит... Добивает...»
— А где же остальные-то? — услышал он дрожащий голос бригадировой женки и только тут заметил еще несколько рыбацких женок, — они медленно подвигались к нему, готовые в любую минуту закричать от беды.
— В бухте они, в бухте! Целы! — закричал он. — Целы! Это я один пришел...
— Зачем? — это спросил председатель. Он прямо к самой воде подъехал на своем газике и теперь глядел, как волны доламывали мотобот. — Зачем, я спрашиваю, приехал?
— Так... чтобы Анна не тревожилась, — ответил Николай и тут же почувствовал всю несерьезность своего объяснения и всю тяжесть своей вины.
— Чего? — крикнул председатель и дернул несколько раз правым веком — это была у него такая манера, когда он сердился, — и придержал рукой кепку, чтобы ее не сорвало ветром.
Николай промолчал, понимая, что никакие объяснения не помогут.
— Та-ак... — в раздумье, тихо сказал председатель, и это было самое страшное. Если б кричал, было лучше. — Та-ак... А бригадир с бригадой, значит, в бухте? И без мотобота... Значит, ты мотобот угробил, и план сорвал, и бригаду подвел... Н-ну, я тебе покажу!..
— Так ведь Ане-то рожать приспичило! — послышался голос жены Ивана Васильевича. — Только что с моим в роддом они ее отвезли.
Председатель не сказал больше ни слова, вскочил в газик и уехал.
Разошлись, успокоенные, и рыбацкие женки. И только один Николай долго еще стоял на берегу, глядя, как волны все же оторвали длинную доску и она поплыла, качаясь на волнах, к берегу. В одном месте, на отмели, застряла, но водой подхватило ее и немного спустя подмыло к ногам Николая.
1971
Волевой прием
Каждый из нас троих — Буйков не в счет — только об одном молил судьбу, чтобы Никольский, этот сутулый, с узкой спиной парень, не сбился с пути, вывел нас к лагерю, потому что мы плутали уже вторые сутки и силы наши были на исходе.
В тайге заблудиться легко, если к тому же окажется самонадеянным и не очень опытным ведущий. А у нас как раз таким и оказался начальник отряда Буйков. Если бы мы знали раньше, что у него дерьмовая ориентация, то по крайней мере я бы, как мальчик с пальчик, заранее набрал в карман белой гальки и посыпал наш путь, чтобы вернуться обратно. Но мне, как и остальным, и в голову не приходило, что Буйков плохо ориентируется и заведет нас в непролазную глушь, где в самом деле нога человеческая не ступала. Верили ему. Всегда думается, что начальник больше знает.
То, что мы заблудились, стало ясно часов через пять, когда ввалились в какой-то сырой распадок с захламленной речушкой. К тому же Буйков, всегда серьезный и даже несколько высокомерный, тут как-то глупо улыбнулся и растерянно спросил:
— Куда идти-то?
Хотя нас уже не только сжирало сомнение, но где-то прорастала и недобрая уверенность, что мы заблудились все же окончательного, как тупик, вывода не было, что Буйков не знает пути. Теперь же все сомнения отпали, и мы глядели на него так, будто он нарочно сыграл с нами нехорошую штуку.
— Странно, по времени мы должны бы уже выйти к Амгуни, а это разве Амгунь?
Он стоял перед нами высокий, в добрую сотню килограммов, с красным, распаренным лицом. До этой минуты я как-то не задумывался над его недостатками. Все в нем казалось мне достойным начальнического поста. Поэтому я брал его целиком, взаглот. Я не люблю волосатых, но у Буйкова даже его волосатые пальцы, казалось, внушали силу. А вот теперь, выходит, силы-то и нет. Стоит и растерянно улыбается, будто потерял казенные деньги.
— Как вы думаете, где Амгунь?
В другое бы время мы хохотнули, — что может быть глупее такого вопроса! Но тут нам было не до веселья. Уже смеркалось, и лес казался гуще, и до потной спины пробирался холодок. Под утро мог ударить заморозок. Да и жрать нам хотелось. Так что было совсем не до смеха, когда он спросил, как мы думаем, где Амгунь.
Амгунь — большая быстрая река — нам нужна была для того, чтобы попасть на ее берег. Там лагерь! Чтобы забраться в палатку, поближе к печке, и обжигаться горячим чаем, попутно расправляясь со свежей лепешкой. Завхоз давно уже переправил наши манатки и экспедиционное имущество по реке на лодках и теперь нервничает. Еще бы! Каша с мясными консервами остыла, уже вечереет, а нас все нет! Черт дернул нас увязаться за Буйковым, — не не хотелось мокнуть в воде. К тому же Буйков сказал, что пути от силы километра три. И мы пошли за ним и уже намесили верный десяток. И после этого он нас спрашивает, где река.
Не знаю, как другие, но я сразу вспомнил тот путь, который мы прошли, покинув лагерь. За все время нам не попалось даже звериной тропы. Сначала мы продирались сквозь тальниковые заросли в поймах пересохших рек, хпюпали по марям — болотам на вечной мерзлоте; потом пошли один за другим ручьи, и каждый ручей надо было переходить вброд, потому что мы и не подумали прихватить топор, чтобы сделать мосток. И, мокрые, мы потели и мерзли и снова потели и мерзли. Но тогда еще никто не знал, что Буйков заблудился и ведет нас наугад, — думали, ну и путек нам выпал! Утешали себя тем, что в тайге готовых троп нет. Тут асфальтировать некому. Так что ничего, терпели. А теперь, оказывается, он нас завел и еще спрашивает:
— Как вы думаете, где река?
— А откуда нам знать, — так грубовато ответил ему старший техник гидрометрист Николай Барсуков и содрал с ноги сапог, чтобы вылить из него воду. — Мы за вами шли.
— Да, мы за вами шли, — с упреком в голосе вежливо сказал Заозерский.
Тогда и я включился, выразил свое недоумение.
— Куда же нас занесло? — сказал я.
Еще оставался Федор Никольский, четвертый, кроме начальника, узкоплечий, сутулый топограф. Он ничего не ответил. Он даже не обернулся, когда Буйков сказал: «Как вы думаете, где река?» Он сел на валежину и стал сворачивать козью ножку. А мы уставились на Буйкова. Теперь он начал оглядываться — наверно, надеялся увидеть Амгунь. Или услышать ее шум. Она шумит, как идущий поезд. Но где там, тишина. Только свистит в ветвях ветер. И все...
— Так куда же нас занесло? — еще раз спросил я. Мне не очень-то нравилось оставаться голодному на ночь. Холода я не боялся — костер свое дело сделает, но еду не заменит.
— И сам не пойму, — признался Буйков. — Шли вроде правильно. И через марь перебрались, и пять ручьев пересекли...
— Шесть, — негромко поправил Никольский, раскуривая цигарку.
— Как шесть? — удивился Буйков.
— Так, шесть, — спокойно ответил Никольский.
— Если так, то надо идти назад. Перебраться через последний ручей и свернуть вправо... Но, странно... Товарищи, кто-нибудь из вас считал, сколько мы перешли ручьев?
— А откуда я знал, что надо считать, — ответил Николай Барсуков. Он теперь из другого сапога выливал воду. — Вы вели!
В другое бы время Буйков сделал ему замечание за грубый тон, но тут промолчал. Мы с Заозерским ничего не ответили. И он понял, что мы тоже не считали.
— Не может быть, чтобы мы пересекли шесть ручьев, — в раздумье сказал Буйков. — Я же считал...
— Шесть, — уверенно сказал Никольский. Цигарка у него раскурилась, и он с наслаждением затягивался.
— Ну, что ж, тогда пойдем обратно, — сказал Буйков.
— А вы уверены, что выйдете на последний ручей? — спросил Никольский, не глядя на Буйкова.
— Ну а почему бы не выйти? — сказал Буйков.
— Если знаете, ведите, — сказал Никольский.
Буйков посмотрел на компас и сказал:
— Вот так надо идти, — и показал рукой. — Вы согласны?
Никольский согласился, и мы пошли назад, еще не сознавая, что Буйкову нельзя доверять.
Наверно, с час мы брели, а ручья все не было. Стемнело. А ручья все не было.
— Стоп! — крикнул Барсуков, и мы тут же остановились. — Где ручей-то?
— Я на северо-запад шел... Должны были выйти на него... Я не мог сбиться с направления...
— Вы взяли выше его истока, — сказал Никольский.
— Почему это вы решили? — раздраженно спросил Буйков.
— Действительно, откуда это вам известно? — тонко выкрикнул Ваня Заозерский.
— Пора устраиваться на ночлег, — не глядя на них, спокойно сказал Никольский.
Да, пожалуй, это было самое разумное, потому что никаких надежд попасть в этот день в лагерь не оставалось.
— Никогда не думал, чтобы начальник отряда мог заблудиться! — наверно, чувствуя безнаказанность, а может, от страха, задыхаясь, крикнул Заозерский. — Кому сказать, не поверят! — Его остренький нос посинел и стал похож на клюв.
Буйков удивленно посмотрел на него и промолчал. Нам же было не до них. Никольский выворачивал из земли сухостойную сосенку. Ему помогал Барсуков. Я драл бересту. Ночь длинна, дров надо много.