Спустившись с колокольни и выкатив из склепа велосипед, Санька и Юрка сразу начали ссориться: кто первый погоняет? И решили кататься вдвоем.
— Ты меня возишь, я — тебя, — примирительно сказал хозяин.
И покатили. Санька бойко крутил педали, а Юрка важно восседал на раме. За ними бежали монастырские мальчишки.
— Прокати! Прокати!
Некоторые, самые бойкие, отталкивая друг друга, пытались на ходу оседлать багажник. Санька поднажал, и мальчишки остались позади. Тоненько пела цепь. Улица, весело подпрыгивая, летела навстречу. Поворот, поворот, снова поворот — дзинь-дзинь-дзинь!..
— Родимчик вас забери! — резво отпрыгнула назад, на тротуар какая-то бабка.
Пролетела мимо казарма, и Санька резко затормозил: Юрка чуть не перелетел через руль, велосипед завихлял и остановился.
— Сбесился?! — взвыл хозяин.
Санька больно ткнул его в бок:
— Сам ты… Вон!
В глубину улицы впереди них медленно удалялся на кряхтящем женском велосипеде Три Поросенка, к багажнику у него была привязана пузатая котомка. Сверкнув спицами, он повернул за угол; взвилась шелковая занавесочка с бахромой на заднем колесе его новенького велосипеда — мужские что-то давно уже не «выбрасывали» в продажу — и он исчез.
— Живо за ним! — всколготился Юрка.
И они покатили за сапожником. Он снова свернул за угол.
— Видишь, следы его покрышек в пыли отпечатались. Особый узор, ни с чем не спутаешь, — бубнил Юрка. — Мы идем по следу, как два следопыта Натти Бумпо, или лучше так: я — Бумпо, а ты — Чингачгук, он даже лучше в следах разбирался.
Они тоже свернули за угол. Сапожник ехал вниз по извилистой дороге, ведущей к понтонному мосту.
— Как думаешь, что в котомке?
— Деревянный хлеб. Чего ж еще! — тут же ответил Санька.
— Верно, — сказал Юрка. — Видишь, из котомки углы выпирают.
Дорога шла под гору, одеваясь на повороте булыжным покрытием, и руль так заплясал под руками, как будто Санька стремительно бил ладонями сразу два мячика о землю. Велосипед мчался вниз, и теперь не надо было крутить педали, а только притормаживать, чтобы не врезаться в заборы или, еще хуже, в сапожника.
Три Поросенка не повернул к ЛТ, он поехал к мосту.
— Ясненько, — сказал Юрка. — Видать, с вечера у нее отоварился, а теперь по деревням — торговать. Ты не устал?
— Устал. А что?
— Я просто… — беззаботно заметил Юрка. — Хотел с тобой поменяться. Ты же на подушке сидишь, а я на раме. Все на свете себе отбил. И в голове сотрясенье, не веришь?
— Верю. У тебя в голове ужа давно сотрясенье.
— Ну да! С самого первого поворота, — наивно сказал Юрка.
— Ну нет! С самого первого дня рождения.
— Садись на раму, садись. Я тебя сейчас так прокачу, завоешь!
Санька охотно поменялся местами. Ему только того и надо было. Вот если б одному погонять!.. А так уж лучше сидеть на раме и в ус не дуть.
Юрка со злости дал такую скорость, что почти догнал сапожника. И в городе, и на мосту следовать за ним было совершенно безопасно; люди кругом, движение, но на другом берегу тот погнал через поле по чуть приметной тропинке, и они решили выждать. Только когда разрыв увеличился метров на двести, они тронулись в путь. Саньке приходилось часто слезать, потому что попадались песчаные места и велосипед с двумя седоками начинал буксовать.
В конце концов он пошел пешком, тропинка превратилась в забытую дорогу с коварными колеями, засыпанными пылью.
— Не отставай, — оборачивался Юрка, ловко лавируя по дороге от колеи к колее. — Упустим.
Повезло ему — катается, а ты пыхти пешком по жаре.
Пыльные ловушки кончились, и Санька снова занял место на раме.
Три Поросенка пропал где-то вдали.
— Из-за тебя проворонили! — сокрушался Юрка.
— А ты сильнее педали можешь крутить? — посоветовал Санька. — Как я, сто оборотов в секунду!
Юрка ничего не ответил, он вовсю заработал ногами.
Город позади стал маленьким, холмы под ним будто осели. Издали он выглядел совершенно целым. Санька видел, как на белой колокольне монастыря пронзительно вспыхивает солнечный зайчик от бинокля Коршуна.
Юрка остановился. Здесь поле понижалось, дорожка раздваивалась, словно разорванная пополам на две узкие тропинки, ведущие к двум недалеким деревенькам. Домики скучились вокруг церквушек.
— Упустили, — горестно выдохнул Юрка.
Он соскочил с велосипеда, пробежался по одной тропинке, глядя под ноги. Вернулся по другой… Опустился на четвереньки и так пробежался опять, точно собака приникнув носом к земле.
— Нашел! — внезапно завопил он так громко, что над церквушками обеих деревень взвились суматошные галки. А может, они взвились сами по себе.
Санька присел на корточки рядом с Юркой — на песчаной плешинке, величиной с ладонь, четко отпечатался узорный след велосипеда сапожника.
— А ты говорил! Я как Натти Бумпо! — ликовал Юрка. — Вон туда он уехал, туда!
И друзья снова помчались — к той деревне, что справа.
Дома отступили от церквушки, она стояла на кладбище, среди очень густых деревьев. Саньке всегда было неприятно глядеть на деревья кладбищ. Они там обычно большие, в узлах, как в бородавках, редко встретишь дупло или сухие ветви; все деревья какие-то хищные, жирные, с мясистыми влажными листьями, даже в засуху. А ведь кладбища, слышал Санька от бабушки, располагают в высоких сухих местах.
Котомка
У домов дорожка снова раздвоилась на тропки, словно притянутые двумя улочками деревни. Юрка снова пробежался на четвереньках, опустив нос к земле.
— Нашел! — опять завопил он. И опять помчались.
— Что — нашел? — с интересом спросил лохматый дед из-за плетня.
Юрка затормозил. Они увидели сапожника. Три Поросенка расположился совсем недалеко от них, на ступеньках магазина; он сжимал коленями стальную лапу и колотил молотком по каблуку башмака. На траве сидела очередь: с ботинками, туфлями, сапогами.
— Что — нашел-то? — нетерпеливо повторил дед.
— Ничего, — вздрогнул Юрка. — Эту… ну… пуговицу.
— А орешь, — осудил дед. — Глотка твоя воробьиная!
Через много лет, почему-то вспомнив этого деда, Санька подумал: почему тот сказал «воробьиная», а не «петушиная» или какая-нибудь «орлиная»? Видно, он знал, о чем говорил: не о громогласности Юркиного крика, а о его пустозвонстве. Отыщет воробей на дороге зернышко и так расчирикается, бросаясь с налету, будто нашел целый мешок пшеницы.
Три Поросенка осмотрел башмак, как бы придираясь к своей работе, и отдал человеку из очереди. Человек бережно положил на ступеньку три куриных яйца.
— Следующий! — выкрикнул сапожник. — Поторопись, у кого куры завелись!
— Вот тебе и хлеб… — хмыкнул Санька. — Яйца выколачивает.
В низинке, за магазином, поблескивала местная речка, от нее веяло прохладой и ленью.
— Пошли… искупаемся? — предложил Юрка и повел велосипед за руль мимо сапожника.
— А я тебя знаю, — прошамкал Три Поросенка, в губах он сжимал гвоздики.
— Нет, не знаете, — испуганно сказал Юрка. — Не знаете. И я вас не знаю.
— Не тебя, — сапожник показал молотком на Саньку, — его знаю. А тебя где-то видел, — уточнил он.
— Не видели, — упорствовал Юрка.
А Санька, как конспиратор, тоже глупо и растерянно забубнил:
— И меня не знаете, я вас не знаю.
Сапожник чуть не поперхнулся гвоздиками, вынул их из губ и изумленно спросил:
— А разве ты это не ты?! Разве не в нашем коридоре живешь?!
— Ах, это вы? — деланно удивился Санька. — А я-то гляжу, на кого похож! — повернулся он к Юрке.
— Не узнал, — удивился и Три Поросенка. — Богатым буду.
— Будете, — покосился Санька на куриные яйца.
Сапожник подмигнул, кинул в рот гвоздики, небрежно, как семечки, и вытолкнул языком шляпки наружу.
— А вы чего сюда?.. — прошамкал он.
— Мы рыбу ловить приехали, — быстро ответил Санька.
— А удочки у вас где?
— В кармане, — нашелся Юрка. — Донки!
И, дернув друга за руку, заспешил к речке.
Очередь безучастно посмотрела им вслед.
Речка оказалась небольшой, вся в кувшинках и зарослях. Стайка красноперок, шевеля яркими лепестками плавников, чутко отошла от берега. Повсюду из воды торчали колья: затон был вкривь и вкось перегорожен бесчисленными вентерями.
Проплыл на лодке мужчина, вентерь горбился у его ног сетчатыми кругами ивовых прутьев, сетка высыхала пятнами, под кормой устало елозил пузом по днищу черный слизистый сом.
— Сомяра! — уважительно заметил Юрка.
Прошел по другому берегу парень с ружьишком, на поясе у него болтались кряквы и чирки.
— Че, охотничий сезон по радио объявили? — хохотнул мужчина в лодке.
— Не-а, — усмехнулся парень. — Так то ж вороны, не видишь?
— Вижу, — уплывая, откликнулся мужчина и развел руками: — Вот с такими шеяками!
Санька и Юрка осторожно искупнулись у берега. Попробуй поныряй — враз в вентерях запутаешься.
Где-то хлопали выстрелы… Скользили мимо плоскодонки и выдолбленные из толстенных бревен лодки-долбленки с сетями на днище.
Четверо мужиков, в трусах и фуражках, с черными от загара лицами, шеями и кистями рук, вытягивали из затона приволочку — бредень метров этак в пятьдесят длиной. Щуплый парнишка метался по отмели и, вздымая буруны, загонял рыбу. Одноногий дядька тяжело скакал на костыле по песку и колотил длинной палкой по прибрежным зарослям куги.
— Эй, пацаны! — натужно взголосил он. — Загоняй! Че глазеете?
Санька и Юрка, позабыв обо всем на свете, бросились помогать. Река заходила ходуном. Заколотили палки по тростнику. Будто смерч пронесся — зелеными вениками поникли сломанные стебли. И вот мужики, тянущие бредень вплавь, почувствовали под ногами дно и начали сводить крылья.
На отмель, взмучивая песок, тяжело выползала мотня бредня, в ней ошалело метались круглые золотые караси и черно-зеленые короткие щуки. Мужики с лихим криком вытащили бредень на берег.
Щуплый паренек и дядька на костыле складывали рыбу в большущую корзину, а мужики закурили, достав кисеты и бумагу из-под сухих фуражек.