— Иди сам налови! — спрятал сумку за спину Витька, они даже не успели поделить пойманное.
— Половину мне, — отрезал Пожарин и протянул руку. Рыба-лоцман захихикал.
Коршун увернулся и помчался к дому. Пожарин догнал и сбил его с ног.
Санька и Юрка стояли онемевшие, смотрели, как он, вытряхнув сумку, отбирает себе рыбу покрупней.
— До чего жадны, — бубнил он, складывая оставшуюся мелочь обратно. — На.
Коршун выгреб и бросил эту рыбу ему под ноги:
— Бери всю! — закричал он.
— Жила, — ухмылялся Пожарин.
Витька внезапно подбежал к Юрке и, вырвав у него лопату, направился к грабителю. Ребята не видели Витькиного лица, но, вероятно, оно было такое, что Пожарин струхнул и тоже бросил отобранную рыбу ему под ноги:
— Псих! Я ж для понта, шучу, — повернувшись, он засунул руки в карманы и зашагал к притихшему Рыбе-лоцману. Проходя мимо ребят, Пожарин неожиданно пнул Саньку сапогом.
— Рыболовы… — процедил он.
Юрка и прихрамывающий Санька подошли к Витьке, собиравшему рыбу.
— Друзья называются, — ворчал он, не поднимая головы. — На ваших глазах убить могут, вы не пикнете.
— А ты за меня заступился? — вспылил Санька.
— Правильно он тебя двинул, — сказал Коршун. — В следующий раз будешь знать, что своих надо выручать.
— Санька! — окликнул Пожарин. — Бинокль верни!
— А ты — духовушку!
— Отдал уже твоей бабке, пульки кончились! А ты, — показал он кулак Витьке, — лучше не попадайся!
— Я теперь всегда с лопатой ходить буду!
— Надорвешься!!
— А у меня саперная лопатка есть! Ею ловчее! — засмеялся Витька.
Пожарин тоже деланно засмеялся, не нашелся что сказать.
В тот же день Санька вернул бинокль. Пожарин придирчиво осмотрел, но не нашел к чему придраться.
— Если б ты его… — многообещающе начал он.
В конце длинного коридора появился Витька Коршун. Он тогда не шутил, даже издали было видно, что у него в руке саперная лопатка. Он шел, поигрывая ею как тростью.
Пожарин не спеша повернул было к себе.
— Куда ты, муй вруг? — гулко захохотал Витька. — Мой враг, на польском. Против лома нет приема? Боишься?
Пожарин остановился. Витька подошел к ним.
— Отцовская саперная. — Блестел остроотточенный край стальной лопатки, с рукоятью, окрашенной в зеленый защитный цвет. — Гляди! — Он царапнул ногтем по лезвию. — Целый час мне точильщик на круге точил. Шапку на лету разрубает!
На рукоятке выделялись какие-то зазубрины, много зазубрин.
— Чтоб удобней держать!? — хмуро спросил Пожарин.
— Это отец отмечал, сколько гадов на фронте укокошил, — небрежно ответил Витька. — Со штыком в рукопашной не развернешься, с лопатками саперными в атаку ходили.
— Мировая лопатка, — холодно заметил Пожарин. — Ты бы еще с саблей пришел! — и удалился.
— Видал? — подмигнул Коршун. — Иди Юрку на дежурстве смени, он уже давно на песочке дымится.
Лысая Тетка по-прежнему не пекла хлеб, даже в сарай не заходила. И, появляясь во дворе, на всякий случай подозрительно поглядывала на загорающих невдалеке на песочке ребят. Знала бы она, что они спасают ей жизнь!
Витька признался Саньке:
— Знаешь, каждая зазубрина на лопатке — военный мост, отцом построенный.
Майор
Лысая тетка не пекла и не пекла хлеб…
Санька пришел в монастырь, взобрался на штабель бревен и стал смотреть, как Витька с пацанами играют в футбол. Команды, трое на трое, уже набраны, и Саньку в игру не взяли. От нечего делать он стал обдирать с бревен кору и собирать жирных личинок-короедов в консервную банку. Та еще насадка для рыбалки!
И надо ж было случиться: он невольно расшевелил неустойчивый штабель — нога провалилась, ее намертво зажало между бревнами. Санька завопил. Бревна сжимали ногу так, что, казалось, вот-вот расплющат ее в лепешку.
Пацаны кинулись к нему, пытаясь раздвинуть бревна, но потревоженный штабель осел, и им не хватало силенок. Плохо было бы дело, если бы неизвестно откуда не взялся майор, мамин знакомый. С его помощью пацаны быстро освободили Саньку.
Он потирал омертвевшую ногу и чувствовал, как горячим покалыванием в нее возвращается жизнь.
— Кость цела, — успокаивал его, осматривая, майор.
Ребята, поохав, снова принялись за футбол, а они разговорились.
— Твое счастье — я мимо проходил, — закурил майор «казбечину».
— А зачем вы к маме женихаетесь? — внезапно спросил Санька. — Вы же старый!
Майор поперхнулся дымом.
— Мне всего сорок лет!
— Я и говорю. А маме тридцать.
— Чепуха. Мне в одиннадцать лет тоже казалось: все, кому даже за двадцать, старые. Это сейчас между мной и твоей мамой вроде бы большая разница. А допустим, мне будет пятьдесят, ей — сорок, затем — шестьдесят и пятьдесят, семьдесят и шестьдесят, а? Тогда подходящая пара?
— Тогда, конечно… — удивился столь справедливому подсчету Санька.
— Когда мне семьдесят станет, тебе самому сорок один стукнет.
— Да-а… — вконец растерялся Санька. — Неужели такое случится?
— И будет тебе на год больше, чем мне сейчас, — продолжал майор. — Ты не волнуйся, я сто лет проживу, мне в точности вычислили.
— Кто?
— Кукушка!.. Не смейся. Проверено.
И рассказал такую историю. Еще перед войной поехал он раз на рыболовную базу под Москвой: домик там для рыбаков, лодки с грузами на веревках. В комнате с ним на ночлег устроились еще двое, сидят вечеряют. Те двое, видать, приятели. Один из них особенно не понравился ему. Он его сразу скобарем окрестил, жадиной. У рыболовов так принято: стол общий. Как говорится, что в печи — на стол мечи. А скобарь отгородился, отодвинул свою еду. Ну, стали чай пить, перед скобарем пачка с рафинадом лежит. И тут приходит сосед из другой комнаты, просит: можно у вас сахарком разжиться? Мальчонка, мол, мой простыл, ему бы сладкого чаю на ночь.
Скобарь сразу разворчался: у меня, говорит, все рассчитано, на три дня приехал, надо думать заранее, когда на рыбалку собираешься! А сосед даже заморгал, не понимает: шутит, что ли?.. Выделил ему скобарь один кусочек. Приятелю неудобно стало, под столом ногой скобаря толкает. А у майора, тогда еще лейтенанта, сахару не было, весь бы отдал.
Сосед ничего не взял и ушел. А скобарь смутился, нехорошо получилось, и давай показывать, какой он добрый: и приятелю, и лейтенанту куски в стакан сует, один за другим, штук по шесть набузовал, не чай, а патока, пить противно. Скобарь все тараторит: мне, дескать, не жалко, да только не любит он всяких растяп, которые забывают что-нибудь необходимое захватить и клянчат потом крючки там, грузики, сахар и чай…
Ну, утром разошлись они по своим лодкам. Ловит он, тогда еще лейтенант, у камыша, тихо вокруг, лишь кукушка кукует… И неожиданно слышит рядом чей-то голос: «Кукушка, кукушка, сколько лет жить мне осталось?» А кукушка умолкла и — ни ку-ку… Привстал лейтенант и видит: прямо за камышом в протоке тот самый скобарь на лодке сидит и опять спрашивает: «Кукушка, кукушка, сколь…» — «Да такому, как ты, и дня жалко!» — пробасил в ответ лейтенант вместо кукушки. Представляешь!
А дальше — вытащил скобарь груз-якорь и уплыл на лодке от такого грубого соседства.
Вечером скобарь не вернулся. Ну, задержался, думают. Ночью тоже его нет. Зачем на берегу ночевать, если есть дом рыбака? Забеспокоились, поплыли с фонарями искать. И что же?
Нашли. Видать, начал он с лодки под вечер груз вынимать, а тот илом засосало, нагнулся и стал тянуть. Поднимает и веревку на руку наматывает… Не удержал равновесия и бултых вслед за грузом. Так и утонул.
— Вот какая честная кукушка попалась, — закончил рассказ майор. — А мне она в то утро до ста лет накуковала. Как же ей не верить после всего!
Майор ушел. Вскоре Саньку взяли в игру: одному из пацанов нечаянно подковали ботинком лодыжку, и он вышел из строя. А Санькина нога уже не так болела.
Заявился Пожарин с Рыбой-лоцманом, и вратарь Витька Коршун встал поближе к своей саперной лопатке, отмечающей границу ворот.
— Тоже мне Хомич! — сказал Пожарин, перехватив мяч. — Щас мы тебя испробуем на прочность!
— Испробуем, — поддакнул Рыба-лоцман, потирая всегда потные ладони.
— Нам пора, — спокойно выдернул Витька лопатку, и они с Санькой зашагали к реке.
Остальные пацаны выйти из игры не осмелились. А играть с Пожариным — каторга: он ставил подножки, с размаху толкался плечом, бил по ногам — такого футболиста на стадионе сразу бы дисквалифицировали.
На лестнице у реки они встретили Юрку.
— Сам ты за ЛТ беспокоился, — напустился на него Витька, — а пост покинул?
— За нее пусть Три Поросенка беспокоится. Он ей сейчас помогал какие-то узлы тащить и корзины с редиской и луком. Все на огороде подергала. Наверное, меня боялась. Я слышал, что они на Узловую намылились.
На Узловой — соседней с городом станции — был свой рынок.
Ясно: если у Лысой Тетки хлеб давно, загодя напечен, там его легче продать, никто их не знает и потом найти не сумеет.
…Вечером снова приходил в гости майор. Санька глядел на него теперь совсем другими глазами, размышляя о том, что когда-то майору станет девяносто, а маме, соответственно, восемьдесят. Только он им строго-настрого прикажет, чтобы бабушка жила с ними вместе. Впрочем, бабушку еще надо уговорить, она гордая.
Ему понравилось: майор ни слова не сказал о бревнах, не хвастался, что спас.
Конечно, Саньке не хотелось бы, чтобы мама выходила замуж. Но если этого не избежать, как заявил ему умудренный Витька, когда он с ним посоветовался, — то уж пусть будет майор. Из двух зол выбирают наименьшее. За мамой еще ухаживал тощий лектор из «Общества по распространению политических и научных знаний». Он иногда пил у них чай и рассказывал о выдающихся событиях нудным голосом. И чаю на него не напасешься: за вечер он выдувал, пожалуй, ведро. Впервые Санька попробовал настоящий чай только после войны. До этого считал чаем светлый подслащенный кипяток. Он и не подозревал, что чай бывает темным, и не сразу привык к нему.