— Дурные сны, — коротко ответил Кенет. — Я должен был догадаться... С этим надо покончить раз и навсегда.
— Но как? — растерялся Наоки.
Кенет, не говоря ни слова, улегся на пол возле кровати. Он не был уверен, что сумеет заставить себя заснуть, но с удивлением обнаружил, что его неудержимо клонит в сон. Он закрыл глаза, и в мутной полудреме перед его мысленным взором мелькнуло что-то донельзя отвратительное и страшное.
«Это не мой сон, — понял Кенет. — Бедная девочка».
Рядом с ним Наоки внезапно зевнул, едва не вывихнув челюсть.
— Я сейчас буду спать здесь, — невнятно объявил Кенет. — Так надо. — И добавил, повинуясь внезапному предчувствию: — Наоки, не уходи, побудь рядом...
Что ответил Наоки и о чем спросил его отец, увидев распростертого на полу мага, Кенет уже не услышал. Он провалился в сон тяжело, как камень в темную воду. Он не знал, что Наоки неожиданно для самого себя заснул рядом с ним почти мгновенно. Что отец Наоки, едва успев войти в комнату, вышел, тихо притворил за собой дверь и направился в домашнюю молельню. Конечно, дочери помогли не его долголетние молитвы, а ненавистное искусство ненавистного чужака, но большего он для нее сейчас сделать не мог и не умел.
Погрузив в сон себя, а заодно — совершенно нечаянно — и Наоки, — Кенет полагал, что сумеет легко прогнать из сна Тайин мучительные образы, но здорово просчитался. Он не сумел их даже понять. И свои-то сны не очень поддаются разумному осознанию, а чужие — тем более. Что одного пугает до безъязычия, другого может оставить равнодушным, а то и насмешить. Что исполнено внятного смысла для одного, другому кажется невразумительной мешаниной света, тени, звука и запаха. Кенет понимал лишь одно: сон был действительно страшен. Непонятное для него, неразличимое, тусклое, давящее, клейкое и холодное, невыразимо гнусное обступило его со всех сторон, душило, хватало, трогало липкими лапками исподтишка. Кенет попытался вырваться — и не смог, невольно попробовал проснуться — и не сумел. Кое-как он дотянулся до меча и вынул его из ножен. Стало немного легче. Тошнотворно леденящие прикосновения прекратились. Рукоять слегка согревала пальцы. Зато спину то и дело протягивало холодом: чужой сон обступал его отовсюду. При виде меча сон немного раздался, потеснился, и внутрь начал робко просачиваться пыльный свет. Хотя свет ли? И действительно ли то, что представляется Кенету ужасным, ужасно на самом деле? Рубанешь сплеча, а потом окажется, что убил ты не злобное чудовище, а тварюшку безобидную, причиняя бедной девочке новую боль из одного только желания помочь. Уж лучше бы не брался вовсе. В чужом сне хуже, чем в чужом лесу, — где друзья, где враги? «Ничего я с этим не смогу поделать, — зябко и устало подумал Кенет. — Как есть ничего. Со своим бы страхом я совладал, а чужого даже понять не могу».
Мысли его были зыбкими, неясными и дряблыми, как тяжелый воздух, наполнявший этот отвратительный сон, и Кенету самому стало страшно. Страх и подсказал ему решение. Собственный испуг он может побороть, а чужой — нет. А в чем, собственно, разница? Страх остается страхом независимо от того, кто его испытывает. И Кенету вовсе не нужно сражаться до изнеможения с непонятными порождениями чужого страха. Ему нужно взять на себя сам этот страх. Тогда созданные им кошмары будут Кенету понятны — ведь это его собственные кошмары, — а с понятным можно справиться.
Страх был повсюду, он окутывал Тайин свинцово-тяжелым облаком, сбившимся и свалявшимся, как старое одеяло, и девочка задыхалась под этим грязным, полупризрачным, но неимоверно тяжелым покровом. Кенет постарался представить себе, что перед ним именно одеяло: уж снять-то одеяло он наверняка сумеет. Он потянул одеяло за краешек — и не смог его даже сдвинуть. Да ведь такая тяжесть бедной малышке все кости переломает! Кенет потянул «одеяло» изо всех сил и сдернул его, но равновесия не удержал. Он еще успел услышать, как легко и свободно дышит Тайин, избавившись от невыносимой тяжести страха; краем глаза успел увидеть, как теплый солнечный свет окутывает ее золотистым покрывалом, но и только. Он упал, и тяжелое колючее «одеяло» накрыло его с головой.
Под «одеялом» было темно и душно. Пахло лежалым тряпьем — почти как в больнице, только хуже. И ничего не было видно. Кенет бился и барахтался в давящей темноте, но сбросить с себя «одеяло» так и не смог — разве только продвинуться вслепую чуть ближе к какой-то крошечной прорехе и глотнуть воздуха.
Стало немного светлее. Где-то очень далеко создался на мгновение и исчез родной дом, играющий у крыльца Бикки, мачеха в нарядном платье, Кайрин... «Как странно, — мельком удивился Кенет. — Разве я этого боюсь? Почему же я вижу это здесь?»
Дом оплыл, как свеча, и растекся по горизонту. Оттуда, где он только что стоял, нестерпимо потянуло больничным кухонным чадом и запахом разлагающейся крови. Там, за горизонтом, Аканэ умирал от ран, и Кенет не мог добежать до него, как ни старался. От быстрого бега сердце колотилось даже не о ребра, а где-то под челюстью, и Кенет шагнул прямехонько в полыхающий амбар, потому что сломанная ключица болела так сильно, что он не соображал, куда идет. Он никак не мог выбраться из-под горящих балок, не мог и потушить их: из горла умирающего Акейро на зерно выплеснулась ярко-алая кровь, и оно горело, горело... А меч не горел, хоть и деревянный, и Кенет рубил им пылающие стены, пока не прорубился наружу. Колючее одеяло страха было у него под ногами, оно развернулось бескрайней шершавой степью от горизонта до горизонта, и не было больше ничего, только страх, поросший щетинистой острой травой.
— Так дело не пойдет, — вслух сказал Кенет.
Пока он будет бегать от каждого своего страха, страх и будет за ним гоняться — и непременно настигнет. Нужно начать охотиться на страх самому. Не уворачиваться от каждого его плевка, а увидеть его целиком, придать ему образ и прогнать его пинками.
За образом дело не стало. Тут и думать долго нечего, чье имя носит страх и как он выглядит.
И вот в степи появился Инсанна. Такой, каким Кенет его запомнил: одетый с дорогим небрежным изяществом. На устах его мерцала прежняя обаятельная улыбка.
— Иди сюда! — повелительно крикнул Кенет.
Инсанна сделал шаг, другой. С его плеч потекли складки переливчато-серого дорожного плаща, лоб охватила головная повязка из некрашеного шелка, в руке возник простой, без украшений и резьбы, посох.
— Вы не поздоровались со мной, друг мой, — усмехнулся Инсанна.
И тут только Кенет увидел, что Инсанна идет по колено в земле, не тяготясь ничуть, словно полупризрачная ткань сна прогибается и рвется под его реальным весом.
«Я сам позвал его, — понял Кенет. — Настоящего. Сам показал ему дорогу».
— Вы расстроены моим появлением? — холодно и ласково улыбнулся Инсанна. — Жаль. Хороший урок необыкновенно полезен для нахальных юношей, лезущих не в свое дело.
— Это мое дело! — выкрикнул Кенет — и до чего же жалкой показалась ему собственная запальчивость.
— Да?! — весело изумился Инсанна. — Оно и видно. Вы искусство исцеления где изучали — в приюте для золотушных и чесоточных?
Он бесцеремонно оглядел Кенета с ног до головы, как некую интересную разновидность тихо помешанных.
— Ничего, — благожелательно сообщил он по окончании осмотра. — Я вам много воли дал, юноша, но это поправимо.
Кенету пришлось задрать голову: Инсанна возвышался над ним — ладный, подтянутый, мужественно красивый и нестерпимо взрослый. Как заезжий дядюшка, снисходительно треплющий вихры трехлетнего племянника. Кенета аж скрутило от ненависти.
— Хотите дать мне в ухо? — понимающе улыбнулся Инсанна. — Так за чем же дело стало? Что мешает?
Кенет не выдержал. Он покрепче ухватил рукоять меча и бросился на Инсанну. Инсанна уклонился легким движением, даже не сходя с места. Посох его свистнул в воздухе и пребольно хлестнул Кенета по ногам. Кенет рвано вскрикнул и упал.
— Хоть бы стойку держал, молокосос! — презрительно сплюнул Инсанна и снова обрушил посох — на сей раз на плечи Кенета.
— А ну встать! — тихо и весело произнес маг.
«Да он же забьет меня насмерть, — понял Кенет. — Даже магию в ход пускать не станет. Просто забьет. Я ведь воин без году неделя, а его опыту больше восьми сотен лет, и мне с ним одному не справиться. Одному...»
Кенет попытался встать, и новый удар швырнул его лицом в пыль.
— На-а-оки! — простонал в отчаянии Кенет, откатываясь в сторону от вездесущего посоха.
И Наоки появился — бледный от гнева, с обнаженным мечом в руке. Он быстро озирался, словно в поисках кого-то.
— Не ищи меня, я здесь! — засмеялся Инсанна.
Серый его плащ с неуловимой для взгляда быстротой сменился синим хайю. Посох раздвоился, заблестел, и мгновением позже Инсанна перебросил в левую руку из правой уже не посох, а тяжелый меч. Инсанна взмахнул обоими мечами и принял боевую стойку с издевательской нарочитой небрежностью.
С появлением Наоки Кенет немного опомнился. Опыт опытом, но человеческое тело остается более или менее человеческим даже у древнего мага, и пределы его воинского искусства существуют и бороться с ним можно. Не будь Кенет так ошарашен появлением настоящего Инсанны, он не был бы так жестоко избит. Все-таки он своего страха испугался. Но теперь Кенет был не один, и ему стало легче: страх питается одиночеством. Не всегда, но как правило. Даже в толпе страх жив одиночеством.
Кенет и Наоки бросились на страх одновременно. Кенет отчего-то не опасался, что стальной меч мага перерубит его деревянный. Сон есть сон, а во сне сталь вовсе не обязательно рубит дерево.
К сожалению, во сне слишком многое происходит не так, как наяву. Инсанна был один, и двоим воинам наяву выпало бы нападать, а ему защищаться. А здесь, внутри сна, Кенет и Наоки сами были вынуждены защищаться. Они рубились, стоя спиной к спине, потому что Инсанна нападал на них сразу с двух сторон. Он не раздваивался, но тем не менее каким-то непостижимым образом оказывался сразу с обеих сторон одновременно. Давалось ему это не так чтобы очень легко, но все же без особого труда. Он ведь на самом деле не здесь, он где-то далеко, и сил у него немерено, а у Кенета и Наоки силы обычные, человеческие. Он не здесь, и они не могут достать его по-настоящему, а он дождется, покуда сопляки выдохнутся, и прирежет их. Наоки и Кенет уже изранены, и раны их обильно кровоточат, хотя и неглубоки. А могли бы оказаться и поглубже, стоило Инсанне захотеть. А он и не хочет. Ему торопиться некуда. Давненько он так не развлекался.