Морозный рассвет уничтожил последние остатки сна. Искрящийся скрип снега под ногами звучал как музыка. Снег сиял небесной синевой, переливами рассветно-золотого и розового. Все вокруг было прекрасным, а прекраснее всего — настежь распахнутая дверь Дома Покаяния.
К этой двери вела единственная ступенька, невысокая, но широкая и просторная, как крыльцо. На ступеньке сидел Урхон. Что-то в его облике было странно непривычным, чего-то словно бы недоставало. Кенет не сразу понял, что недостает меча. Меч Урхона был вонзен в снег рядом со ступенькой прямо в ножнах. Впервые Кенет видел взрослого безоружного горца.
Люди вокруг радостно зашумели. Особенно громко загомонили дети: «Я!» «Нет, я!» «А кто тебе сказал?» «Пусти, сам такой» «А я не хочу!»
— Тихо! — прикрикнул Байхэйтэ.
Дети мгновенно замолчали. Предводитель клана обвел их взглядом.
— Нет... — бормотал он. — И тоже нет... слишком взрослый... нет, характер не тот... а, вот, пожалуй!
Он указал на мальчика лет семи, потом помедлил и, снова побурчав себе что-то под нос прежним манером, подозвал таким же точно жестом девочку того же возраста.
— Ты, — сказал он. — И ты. Что скажет Творец Богов?
— Согласен, — кивнул Толай.
— Ох и весело будет! — хихикнул кто-то из детей. На него зашикали, но не сердито, а нетерпеливо, словно его возглас мешал начаться тому самому веселью, которое он так радостно предвкушал.
Массаона Рокай об этом обряде краем уха кое-что слышал — если и не о том, как именно Боги выносят свой приговор, то уж о том, как принято встречать помилованного Богом, ему рассказывали. На всякий случай массаона успел впопыхах упомянуть Кенету о главных странностях предстоящего сейчас обряда.
— Ты обязательно смейся, — торопливо советовал он сбитому с толку Кенету. — Это очень серьезно.
Массаона был прав. Рождение — очень серьезное дело. Возможно, даже более серьезное, чем смерть. Тем более — второе рождение. Оно нуждается в защите от потусторонних сил — а что может быть лучшей защитой, чем смех?
Но Кенет даже и без совета массаоны смеялся до колотья в боку.
Ему было над чем посмеяться.
Поначалу Кенет даже недоумевал, отчего все собравшиеся сдержанно фыркают в кулак. Урхон остался среди живых — это радостно, но не смешно. Покуда Кенет размышлял подобным образом, Толай подвел мальчика и девочку к ступеньке. Может, это над ними посмеиваются? Вид у детей и впрямь забавный. Сознание собственной важности заставляет их ступать медленно, и лица у них строгие, преисполненные взрослого степенства. Мальчик даже невольно приподнял слегка плечи в отчаянной попытке выглядеть выше ростом, сильнее, старше. Толай поднялся на ступеньку, зашел Урхону за спину и одним сильным толчком опрокинул его на снег. К изумлению Кенета, Урхон даже не сделал попытки подняться. Мальчик и девочка подошли к нему с обеих сторон и торжественно поклонились друг другу.
Поднялся неимоверный гвалт. Люди, едва не сбивая один другого с ног, ринулись к детям. Казалось, все вокруг сотрясается от хохота, с которым клан Седого Лиса поздравлял названых родителей с рождением первенца.
Дети отвечали на шутки и поздравления со сдержанным ликованием. Им не терпелось поскорее приступить к исполнению самой важной части своей роли.
Толай перевернул Урхона на спину. Урхон задумчиво задрыгал ногами.
— Хороший малыш, хороший, умница! — нежно ворковала девочка, наклонясь к Урхону.
Урхон шмыгнул носом, с трудом подтянул ногу ко рту и попробовал пожевать пятку.
— Не шали, — строго и наставительно произнес мальчик. — Ножку есть нельзя.
Урхон сморщился и захныкал: мальчик решительно вынул у него изо рта вожделенную пятку. Урхон заверещал что есть сил.
— Хороший ребеночек! — хохотали в толпе. — Сильным воином вырастет, дайте только срок! Ишь как вопит — аж уши заложило!
У Кенета от смеха заболели скулы. Окажись происходящее простым издевательством над Урхоном, и Кенет бы себя не помнил от стыда и гнева. Но никто ни над кем не издевался. Урхон веселился от души вместе со всеми. Долг, ведомый ему с колыбели, повелевал ему веселиться, рад не рад. Но Урхон не просто был человеком долга, он еще и радовался по-настоящему. Не каждому удается дважды родиться!
Кстати о колыбели. Ее спешно соорудили из больших санок: надо же как-то утихомирить вопящего бородатого младенчика. Пыхтя от натуги, названые родители толкали санки туда-сюда, пока Урхон, задрав ноги, не вывалился на снег. Толпа замерла в предвкушении. Урхон каверзно улыбнулся, засунул палец в рот и почесал язык.
— Ням-ням, — безмятежно произнес Урхон, набрал в легкие побольше воздуха и вновь истошно завизжал.
Кормление новорожденного кашей с ложечки протекало бурно. Урхон плевался кашей, то и дело норовил выхватить ложку и закинуть ее куда-нибудь подальше, мазал кашей «папин» нос и пускал пузыри. Когда же большая часть каши оказалась на снегу, а остальная — на физиономиях названых родителей, Урхон вытаращил глаза, посмотрел на мальчика замечательно невинным взором, вновь произнес: «Ням-ням!» — и мстительно икнул.
— Не капризничай! — просительно-строго произнесла девочка и вручила ему погремушку. Урхон незамедлительно принялся исследовать ее на вкус.
— Не так! Ручкой тряси, ручкой! — И девочка помахала рукой Урхона с зажатой в ней погремушкой. Урхон озабоченно посмотрел на погремушку, расплылся в улыбке и неистово затряс рукой. Потом он прицельно запустил погремушку Байхэйтэ в нос и залился радостным смехом.
— Вот погоди, — ворчал Байхэйтэ, потирая нос, — я тебе так всыплю, когда вырастешь...
Когда настала пора учить младенчика ходить, никто уже не мог смеяться — только стонать и всхлипывать. Урхон исполнял свою роль в обряде с превеликим тщанием: все-таки ему было свойственно огромное чувство ответственности. Он падал, едва сделав неуклюжий шаг, отказывался вставать, быстро-быстро полз задом наперед и вставал только после долгих уговоров, неизменно держась за руки названых родителей. Он измышлял все новые каверзы, и они доставляли ему не меньше радости, чем остальным присутствующим. Когда он с уморительной важностью прошел десять шагов подряд и победно оглянулся на Толая — знай, мол, наших! — Кенет уже попросту рычал от смеха.
Под вечер Урхону исполнилось годика три, никак не больше. Его отвели в дом и уложили спать еще задолго до наступления сумерек. На этом настояли его приемные родители: маленьким детям следует ложиться спать рано. Тут уж они отыгрались вовсю. Урхон брыкался и капризничал, но все же согласился быть хорошим мальчиком и закрыть глазки.
Не успел еще этот многотрудный день окончиться, а Байхэйтэ уже отправил гонцов. Им предстояло тайным спуском отправиться к Горячему озеру, а оттуда наикратчайшей дорогой — к родичам Урхона. Они несли с собой весть о мире и о втором рождении Урхона. Вернуться им предстояло как можно скорее, и не в одиночестве. Дважды рожденный и жизнь, предшествующую второму рождению, проживает дважды. Через день-другой повзрослевшему Урхону настанет пора жениться, а потом и порадоваться рождению сына. Гонцам предстояло торопиться изо всех сил, чтобы поспеть к сроку.
Они успели. Через два дня Алгур и его мать стояли перед Толаем и выслушивали его наставления.
Минувшие два дня ничем не уступали самому первому. Особенно весело было наблюдать, как Урхон фехтует деревянным прутиком со своим названым отцом, присев на корточки. Мальчик очень старался: ведь первейшее дело для отца — воспитать своего сына истинным воином. Кенет только диву давался, глядя, как серьезно ребятишки исполняют свой шутейный родительский долг. Не такой уж и шутейный: с этого дня и до конца жизни, сколько бы лет ни прошло, эти дети будут почитаться настоящими родителями Урхона наравне с его кровными родителями. Кенет, понятное дело, ничего подобного даже не подозревал и никак не мог понять, чему так радуется Байхэйтэ. А Байхэйтэ попросту был доволен собой. Случалось и раньше, что суд Бога заставал человека не у себя дома, а в чужом клане, но редко. И никогда еще ни в одном клане двери Дома Покаяния не открывались для кровного врага. Поначалу Байхэйтэ не хотел было пускать Урхона в Дом Покаяния, но все же уступил. Теперь, обмозговав на досуге последствия этого решения, Байхэйтэ имел все основания порадоваться своей уступчивости: мир, предложенный ему Урхоном, будет действительно вечным. Его скрепило настоящее кровное родство. Да, если бы не сын по хлебу, если бы не парень с деревянным мечом... и мира бы Урхон предлагать не стал, и поединок мог обернуться по-другому, и годы взаимной вражды не позволили бы предводителю клана Седого Лиса пустить Урхона в Дом Покаяния. А оно вон как хорошо обернулось. Верно сказали Боги: приход чужака с деревянным мечом — к добру.
И Байхэйтэ умиротворенно взирал на Кенета. А Кенет с живейшим интересом наблюдал за продолжением обряда: что-то еще предстоит увидеть?
Продолжение оказалось ничуть не хуже начала. Горцы с шутками и прибаутками сооружали свадебное ложе: на шэн взгромоздили некое подобие кровати, только без спинок, устлали ее мягкими тюфяками, воспели хвалу новобрачным Урхону и Архинтай, пожелали им доброго потомства и, давясь смехом, препроводили на ложе. Урхон и его жена легли рядышком, и к постели подошел Толай с большим вышитым покрывалом. Одним плавным движением он взметнул покрывало над постелью, накрыл Урхона и Архинтай с головой, помедлил пару мгновений и сдернул с них покрывало.
Из-под кровати выполз Алгур.
— Я родился, — нахально заявил отпрыск и добавил, подумав: — Есть хочу.
Выходка его была встречена смехом и одобрительным гулом. Смех в таких случаях — дело очень серьезное: чем веселее дважды рожденный проживает во второй раз свою прежнюю жизнь, тем счастливее и безупречнее будет новая. Хороший сын у Урхона: не пожалел выдумки для отца, постарался на совесть.
Однако шутейная часть обряда подходила к концу, начиналась последняя, серьезная. Толай вышел из дома и вернулся с мечом Урхона в руках.