– Да-а, – вяло согласился Чекунов.
– Витя, – вдруг очень серьезно сказал Смирнов. – Мне с Валерием Евсеевичем один на один пошептаться надо. Только прошу тебя, не обижайся, а?
– Чего уж тут обижаться, – страшно обидевшись, Чекунов направился к двери. – Я вас на крыльце подожду.
– Хорошего парня оскорбил до невозможности, – констатировал Коммерция.
– А он – хороший парень?
– Хороший, – подтвердил Коммерция. – А главное – еще не замазанный.
– Стоп, – сказал Смирнов. – На этом остановимся. Ничего не знаю, ничего у меня нет, но явственно чую: дело воняет, Коммерция. Пока воняет одним: заботливо подкидываются детальки, из которых легко складывается нехитрая головоломка, версия. Здесь – вертухай, месть за зверство, бежавший из лагеря уголовник, которого вертухай заложил на суде, месть за предательство.
– Александр, ты здесь в командировке?
– Да нет, я в гости на съемки фильма к Роману приехал.
– Погостил самую малость и езжай домой, в Москву, – посоветовал Коммерция.
– Нет уж! – разозлился Смирнов. – Или докручу до конца или резьбу сорву, к чертовой бабушке. Мужик я или не мужик?
– Ты – сыскарь, – поправил его Коммерция. – На всю жизнь. Сыскарем и помрешь.
– Тема смерти в нашем разговоре фигурировать не будет.
– А как же смерть вертухая? – Коммерция восхитился своей находке: – Какое название для романа! У Олдингтона «Смерть героя», а у нас «Смерть вертухая»!
– Кончай словоблудить, а то и меня заразишь, – попросил Смирнов. – Расскажи, за что здесь можно уцепиться. По-серьезному.
– Подполье здесь, – сказал Коммерция.
– Удивил. А где его нет?
– Суровое подполье, Александр, суровее не видел за свою жизнь. Миллионы, а может, и миллиарды.
– Допустим. Концы прощупываются?
– Чего нет, того нет.
– И ты, при всей своей неуемной любознательности, ни хрена не узнал? Я – Станиславский, Коммерция, я кричу: «Не верю!»
– Верь, не верь, но верхи теряются в непроглядной тьме. Низы, естественно, не спрячешь, но они так изолированы от связей, что ни к чему не подойдешь.
– Как бы они не были изолированы, дорогой ты мой, но без веревочек низы просто так существовать не могут. Ведь ты же держишься за какую-нибудь из веревочек, Коммерция. Я же тебя знаю.
– К сожалению, не держусь, Александр. По-моему, только-только нащупал…
Чекунов грустно сидел на перильце крылечка. Ожидал, как и обещал.
– Что новенького, лейтенант? – бодро поинтересовался Смирнов.
– Босой тунеядец куда-то ушел, – издевательски поделился новостями Чекунов.
– И, правда, ушел! – удивился Смирнов и обнял Чекунова за плечи. – Не обижайся на меня, Витя, а то мне одному будет тоскливо, скучно и невесело. Не обижаешься, да? Все тип-топ?
Умел, умел обращаться с молодежью умный подполковник. Чекунов медленно и удовлетворенно улыбнулся, спросил:
– Что дальше делать будем, Александр Иванович?
– Заводи агрегат и поехали.
– Куда?
– А куда глаза глядят.
– Куда глядят ваши глаза, Александр Иванович?
– Где местные свои лодки паркуют?
– Заводь отсюда в двух километрах. Там у них целый порт. Только зачем туда ехать? Я вчера там был, все лодки на местах, – опять слегка обиделся Чекунов.
– Да не проверять тебя я там буду! – малость разозлился Смирнов. – Просто посмотреть. Имею я право удовлетворить свое любопытство?!
– Имеете, – согласился Чекунов, с улыбкой глазея на разошедшегося Смирнова.
Изголодавшимися единицами начал подтягиваться к «Чайной» кое-какой народец, народец на редкость разнообразный. Поднимаясь по ступеням, каждый достойно здоровался с Чекуновым и Смирновым.
– Здравствуйте. Здравствуйте. Здравствуйте.
Смирнову это, отвечать на приветствие, сильно надоело и он предложил:
– Пошли к мотоциклетке.
Пошли. И вдруг Смирнов в раздражении хлопнул себя ладонью по лбу так, что еле успел подхватить слетевшую от удара каскетку:
– Вот ведь кретин! Одну вещь у Коммерции забыл спросить! Хоть возвращайся.
– Пути не будет, – мрачно предсказал Чекунов. А что за вещь?
– Да ты – нездешний, вряд ли знаешь. Откуда эта мода – мертвяка штырем протыкать?
– А вот как раз знаю! – восторжествовал Чекунов. – Мне Григорий Александрович рассказал. В сороковые – пятидесятые таким образом законники расправлялись с теми, кто совершил, с их точки зрения, самые мерзкие и подлые преступления против общества. Против их, конечно, общества.
– Ишь ты какие штуки выдумывают на местах! – удивился Смирнов. – Я об этом впервые слышу, а вроде не первый год замужем.
Смирнов уже влезал в коляску, когда его окликнули переливчатым голосом:
– Александр Иванович, родное мое! Какими извилистыми судьбами? Что, выслали вас из Москвы как тунеядца – такого не может быть, но вы здесь, и я не верю и верю своим глазам, на которые навертываются слезы умиления.
Пристегивая полог, Смирнов насмешливо смотрел на субтильного, одетого с иголочки – клетчатый светлый пиджак в талию, бордовая рубашка, под ней оранжевый шейный платок, темно-серые брюки в обтяжку, узконосые башмаки на каблучке – как бы молодого человека, возраст которого определить нельзя.
– Женичка, – поинтересовался Смирнов, – как ты в таком наряде на лесоповале корячишься?
– Корячусь, как вы изволили выразиться, Александр Иванович, в конторе леспромхоза. Да будет вам известно, я – высококвалифицированный бухгалтер.
– Мне известно, в первую очередь, что ты – высококвалифицированный катала.
– И это при мне, – согласился Женичка. – Как там в Москве? Без меня, забот не имея, королевствует, небось, Вадик Клок?
– Вот чего не знаю, того не знаю, – огорчил Женичку Смирнов. – Вы, золотые господа, не по моей епархии.
– Надолго к нам? – продолжил светскую беседу Женичка.
– Как карта ляжет!
Мотоцикл рванул с места, а Женичка стоял, смотрел вслед удалявшемуся подполковнику милиции Смирнову и добро смеялся – родного встретил.
– Занятный какой! – криком начал общение при езде Чекунов. – Что он из себя представляет, Александр Иванович?
– Педераст и самый ловкий карточный шулер Москвы Женечка Дановский. А, в общем, паренек неплохой.
– Как так? – удивился Чекунов. – Он же правонарушитель. Он же краплеными картами обыгрывает простых советских граждан!
– Во-первых, не краплеными. У него феноменальная память и сверхъестественная реакция. Этим он и пользуется. А во-вторых, какой прок с простых советских граждан? Женичка шерстит цеховиков, подпольных миллионеров, воров с удачи.
– И много таких вот богатеев?
– Как выражается кинорежиссер Казарян, имя им – легион.
– Да-a, Москва… – вздохнул Чекунов.
– А Нахта? – быстро спросил Смирнов.
– Что может в Нахте произойти? – грустно вопросил Чекунов. – Если бы не лагеря да высланные тунеядцы – допетровская Русь.
Разговаривать было трудно, и они замолчали. Пыль ушла, и мотоцикл осторожно пробирался по влажной тропинке. Спускались к реке. Заводь неожиданно выскочила из-за поворота.
Испанская великая Армада перед походом на не по чину зарвавшуюся Англию – вот что представляла собой флотилия леспромхозовских владельцев средств водного транспорта. Долбленные из необхватных кедрачей пироги, добротно построенные из выдержанных досок распашные лодки, мелко-мелко не то что сидящие, лежащие на воде лакированные скуттера и катера – металлические, красного дерева, пластмасса с алюминием.
Мотоцикл подрулил к длинному причалу, и из домика, стоявшего при входе на причал, полусогнувшись, вышел мужик, старательно делая вид, что он старик. Мужик-старик смотрел только на милиционера. Сурово.
– Ты же вчера здесь был, лейтенант, – возмутился он. – И сказал, что все в порядке.
– Вот товарищ подполковник хочет лично посмотреть и с вами поговорить, Петр Гаврилыч.
– Не вижу я тут никакого подполковника и разговаривать не хочу, – отвернувшись от двух приехавших, он направился к конуре. Но был решительно перехвачен неслабой рукой законспирированного подполковника. Эта рука рывком развернула хранителя плавсредств на сто восемьдесят градусов. Петр Гаврилыч увидел глаза Смирнова и слегка оробел. А скорее всего, не слегка.
– Под старичка-боровичка косишь, козел безрогий? За что срок мотал? Скупка краденого? – Смирнов ждал, когда сторож заговорит. Не дождался. Рявкнул: – Я не слышу ответа!
– В цвет, начальник, – признался сторож Петр Гаврилыч.
– Тогда стой приличнее и честно отвечай на мои вопросы.
– Я лейтенанту все сказал.
– Теперь подполковнику скажешь. В ту ночь все посудины были на месте?
– Я уже говорил. Все на месте. Ровно в двенадцать проверял.
– А позднее?
– А позднее, если что, по шуму бы услышал.
– Как рабочий вариант принимается, что ты сказал правду, – Смирнов еще раз, знал, что устрашающе, заглянул в глаза Петру Гавриловичу. – Которая из этих кастрюль – твоя?
Сторож поморгал, понял, что подполковник понимал под кастрюлями, и указал на привязанную прямо у сторожки ухоженную моторную лодку:
– Вот. Только она не совсем в порядке.
– Пробоин нет в днище? – издевательски вопросил Смирнов. – Бензин в наличии? Мотор стучит? Руля слушается?
– Свечи бы заменить… – промямлил Петр Гаврилович.
– Быстро меняй, и поехали на место преступления.
– Это куда? – фальшиво, делая вид, что не знает куда, удивился сторож.
– Доиграешься ты у меня, Гаврилыч! – стальным милицейским голосом пообещал разошедшийся подполковник Смирнов.
…А красота, красота-то какая! Убежавшая с гор Чоня была чиста, прозрачна до голубизны, холодна, как клинок на ветру. Она, подобно девочке, играющей на асфальте в сложно расчерченные классики, прыгала в сторону, разворачивалась обратно, совершала немыслимые зигзаги, выбирая свой путь среди ребристых скал, гигантских валунов, каменистых высоких берегов, на которых снизу лишь верхушками проглядывались могучие деревья. Главное – найти форватер, а на остальное она беззаботно швыряла остатки ненужной ей в главном деле воды.