– А и впрямь персик! – оценил героиню фильма Смирнов, наблюдавший вместе с Чекуновым съемку со стороны. – Как там выразился ваш партийный вождь секретарь райкома Георгий Федотович? Дай Бог памяти… Ага! «Крепенькая такая, складненькая, кровь с молоком! И артистка выразительная». Партия всегда права!
Чекунов осторожно покосился на Смирнова и тихо посоветовал:
– Не надо бы так, Александр Иванович…
– А почему? – прогремел Смирнов.
Выпучив глаза и скривив рот, Чекунов незаметно кивнул на черную «Волгу», которая скромно пристроилась за кодлой вокруг съемочной камеры. У «Волги», инспекторски заложив руки за спину, сурово наблюдал за выразительной съемкой помянутый Смирновым всуе Георгий Федотович.
Девицы из группы запихали таежную деву в автобус, и через минуты три явила она себя обыкновенной ВГИКовской девицей в свободном свитере до колен и джинсах. Но Георгий Федотович, вероятно, не смог забыть восхитительной картинки водяной феерии, потому что сразу направился к ней, мечтательно улыбаясь.
– Вы изумительно сыграли эту сцену, Наташа, – высказал свои ощущения секретарь райкома.
– И задница тоже, – добавил подошедший сзади Олег Торопов. – Гитара, Наташка, чистая гитара! К глубокому сожалению, не мог видеть, как играло то, что спереди.
– Дурак! – не очень обидно заметила Наталья, а Георгий Федотович свинцовым нехорошим взглядом окинул Торопова с ног до головы. Молча.
– Надолго к нам на съемку, товарищ секретарь? – как ни в чем не бывало осведомился Олег.
– Случайно проездом. Рядом оказался, – вдруг стал оправдываться Георгий Федотович.
– И милиция случайно? – вопросил уже у Смирнова с Чекуновым всевидящий менестрель.
– Все приключений на свою задницу ищешь, гитарист Иванов-Крамской, – спокойно отметил Смирнов. – А песни о подполковнике Смирнове нет и нет.
– Виноват, – признался Олег. – Ночью другое сочинил: о некурящем директоре леспромхоза.
– О нашем? – заинтересовался секретарь. – Об Игнате Ефимовиче?
– А черт его знает. Может, и об Игнате Ефимовиче, – ответил Торопов.
К светски беседовавшей компании подошел Толя Никитский и сказал Наташе с большим удовлетворением:
– Наташка, через дырку жопа твоя и титьки, как мраморные. Венера, Венера.
Деланно смутиться новоявленной Венере не дал незаметно возникший Казарян. Он пощупал Наталью за задницу и сообщил:
– Слухи о мраморной жопе сильно преувеличены.
Георгий Федотович дважды кашлянул, напоминая, что подобные непристойности при нем неуместны, и, добившись относительной тишины, предложил:
– Роман Суренович, Наташа, я могу вас подкинуть до города, – и оглядев остальных, добавил огорченно: – Свободных мест в «Волге» только два, к сожалению.
– Я с группой, мне по дороге кое-какие технические моменты оговорить надо. А Наталью, что ж, забирайте, Бог с вами, – решил Казарян. – Да и вот на мотоцикле старый дружок подкатил…
Тут уж и Георгий Федотович заметил милиционеров, заметил и заговорил уже по-другому, ответственно заговорил:
– Александр Иванович, хотелось бы знать, как идет следствие…
– Дознание… – перебил Смирнов.
– Ну, и как оно идет? – нет, не собьешь секретаря. – Надеюсь, определенные сдвиги имеются?
– Мы с Поземкиным работали в двух разных направлениях. Встретимся вечером, все оговорим, прикинем варианты, и он вам доложит.
– Добро! – решил Георгий Федотович, открыл дверцу заднего сиденья, на переднем, рядом с шофером сидел строгий порученец – победитель неистового козла, и позвал сладким голосом: – Наташенька!
Наташенька впорхнула в лимузин. Сопровождаемая бурными аплодисментами «Волга» развернулась по дуге и, выехав на трассу, исчезла в пыли.
Из тонвагена вышел сценарист Владислав Фурсов и объявил:
– Хорошая штука – тонваген, особенно когда площадка подключена!
– И что же ты узнал, втайне от нас слушая площадку? – спросил Олег.
– Что у Наташки мраморная жопа и титьки, что это не соответствует действительности, что подполковнику Смирнову шибко не нравится секретарь райкома, что секретарю райкома шибко нравится наша артистка, что Олег Торопов старательно нарывается на кого угодно и на что угодно…
– У тебя хорошее настроение, Владик, – понял Торопов. – Хочешь, испорчу?
– Не хочу, – твердо сказал Фурсов.
– Тогда о другом, – предложил Олег. – Как ты будешь относиться к Коммунистической партии Советского Союза, если один из секретарей ее райкомов кинет палку нашей Наташке, которую в съемочной группе соблюдают и блюдут?
– Вопрос идиотский, – тихо и безынтонационно ответил Фурсов.
– Тогда первый вопрос снимается, – Олег не торопился. – Вопрос второй. Почему Наташка безропотно полезла в партийный кабриолет, хотя ей во много раз сильнее хотелось в автобусе наблюдать мужественную физиономию трюкача Димки, чем секретарскую харю, в которой сконцентрировались худшие черты внешности как бурятского, так и русского народа? И еще. Почему мы все, понимаешь ли ты, что все, все, все! восприняли это как должное?
– Ты все ставишь с ног на голову. Просто вежливый человек предложил усталой актрисе, тоже, кстати, человеку, комфортно и быстро отвезти ее домой.
– Именно кстати… – встрял Казарян, а Торопов выбросил лозунг:
– Поможем актеру стать человеком!
Не обращая внимания на крики, Фурсов довел речь до конца:
– Достойный жест воспитанного человека.
– Старая бурятка с двумя тяжеленными сумками еле плетется из конца в конец села. Мимо проносится черная «Волга». Я не вижу достойного жеста воспитанного человека. Я эту картину наблюдал. Где жест, Владик? Где воспитанный человек?
– Он мог не заметить этой старухи.
– Его шофер прямо-таки проклокотал начальнической дудкой, чтобы она освободила дорогу.
– Что ты от меня хочешь, Олег? – ненавистно спросил Фурсов.
– Я хочу знать: ты действительно преданно и искренне любишь Коммунистическую партию и Советское правительство?
Переодевшийся и умывшийся, одним словом при полном параде, Поземкин, пригорюнившись, сидел у себя в кабинете и не моргая, как орел, смотрел на розовое заходящее солнце в окне.
– Улов, Гриша, – спросил-приказал без стука вошедший Смирнов.
Поземкин сморщился, как от кислого, вспоминая прожитый день, и ответил, как и должен был ответить:
– Какой улов, Александр Иванович? Только-только сети расставили, только-только все проходы перекрыли, и если завтра хоть что-то посветит – можно считать удача. Про Бенилюкс вам Георгий Федотович рассказал.
– Ну, и слава Богу. Сиди и жди. А ты задумываешься. О чем так грустно думаешь, капитан?
– А докладывать первому секретарю сегодня. Может, у вас что есть, Александр Иванович?
Смирнов уселся наконец, покрутил пепельницу на зеленом сукне и задушевно попросил:
– Дай закурить, Гриша.
– Вы же не курите! – удивился Поземкин.
– Угу, – подтвердил Смирнов. – Шесть месяцев двенадцать дней. – Как женился и Лидке слово дал. Дай закурить, а?
– У меня «Беломор», – полагая, что столичное начальство курит нечто особенное, оправдался Поземкин.
– Что доктор прописал! – Смирнов выхватил из пачки папиросу, зажег спичку, страстно втянул первый дым и закрыл глаза. Признался после паузы: – Повело. Как от водки повело, – еще раз затянулся, ладонью разогнал дым и бросил огарок спички в пепельницу. – Что у меня, спрашиваешь? Ясно окончательно лишь следующее: один человек не мог этого сделать.
– Вы Ратничкина не знаете! – в ажиотаже воскликнул Поземкин.
– Он здоровее Чекунова?
– Приблизительно такой же. Может, чуть здоровее.
– Мы путешествие предполагаемого ночного преступника проделали днем, и нам троим это еле-еле удалось. А уж забросить через борт скотовозки труп с метровым штырем в груди одному человеку никак нельзя, Гриша.
– В этой жизни все можно, – философски заметил Поземкин.
– Именно, мой сообразительный капитан. Ну, вставай и пошли.
– Куда? – испуганно спросил Поземкин.
– Ты секретарю о проделанной работе докладывать, а я в гостиницу вкупе с кинематографической общественностью водку жрать.
– А что я ему скажу?
– Скажешь все как есть.
– Господи, что же будет? – внутренне трепыхался Поземкин. – Что же будет?
– Хочешь скажу, капитан, что будет? – тяжело спросил Смирнов.
– Хочу.
– А лучше бы не хотел. Еще одно убийство будет. Запомни это и готовься.
– Что вы говорите, что вы говорите? – в ужасе залепетал капитан.
– Я не говорю. Я сказал. Ты так идешь или не идешь?
Розовое солнце окончательно спряталось. Сумерки стремительно переходили в темноту. Они шли по дощатому тротуару, а по трассе через положенные интервалы проносились скотовозки. Дворы с далеко стоящими домами от тротуара отделяли полисады. Не подмосковные полисадники из заостренных дощечек, а полисады в истинном понимании этого слова – защита от набегов. Из добротного кедрача, протяженного от столба до столба, в три, а то и в четыре ствола, высотой под подбородок – вот что такое полисад в далеком городе Нахте.
Из окраинного клуба, у которого ежедневно клубились танцы, доносился сладкий тенор Ободзинского. А так – пустыня кругом, пустыня.
Бревна полисадов, отбеленные дождем, снегом и ветром, просматривались во тьме и казались перилами для великанов. На одном из перил великаны, надо полагать, развесили белье.
Они подошли поближе. На полисаде висел человек, висел абсолютно расслабленно, действительно как белье, как комбинезон, вывешенный для просушки. Ноги, не касавшиеся земли, и задница были отданы улице, а туловище с руками и голова находились во дворе. Любопытный Смирнов переступил на два бревна и, наклонившись, заглянул в лицо тому, кто желал быть комбинезоном, вывешенным для просушки. Лицо повело правым глазом и узнало Смирнова.
– Привет, Саня.
В дымину пьяный кинооператор Толя Никитский в продолжение приветствия гулко икнул.