– Витя, – спросил из коляски Смирнов, от нечего делать спросил: – А почему хутор – Жоркин?
– Вот уж чего не знаю, того не знаю. Я же вам объяснял: нездешний я.
– Ты – не нездешний, а ты – нелюбопытный, – на правах старшего ворчал Смирнов. – Милиционер должен быть, как дворняжка: все обегать, все обнюхать, всюду приложиться… А ты не знаешь почему хутор – Жоркин. Долго еще до него?
– Верст двадцать. По нашему ходу минут тридцать-сорок.
– Время есть. Тогда ориентировку давай.
– Какую еще ориентировку? – удивился Чекунов.
– Обыкновенную. Что такое есть Жоркин хутор и кто такие его обитатели.
– Жоркин хутор – отделение главного нашего совхоза «Дружба народов», – заунывно в ритм завываниям мотоциклетного мотора приступил к изложению ориентировки Чекунов. – Свиноводческая ферма, образцовая надо сказать, молочная ферма – все коровы чистокровные голландки, птичий двор – куры, гуси, индейки, вольер с перепелами, пруд с зеркальным карпом…
Смирнов кинул косяка на слишком уж заунывного Витю – точно, подначивает, наглец! – и спросил впрямую:
– База снабжения районного партийного актива с экологически чистым продуктом?
– Ага, – так же прямо подтвердил Чекунов.
– Начальствует там кто?
– Роберт Евангелиевич Воронов. Майор МВД в запасе.
– Из лагерных, что ли?
– Так точно.
– Еще кто?
– Агроном, зоотехник, ветеринар, инженер-механик. Все специалисты высокого класса.
– Чем же их туда приманили?
– А вот увидите.
Помолчали немного. Вдруг Смирнов вспомнил:
– А горбатится кто? Кто говно таскает?
– Сезонные рабочие.
– Бомжи, что ли?
– Роберт Евангелиевич без паспортов не берет. Значит, не бомжи.
– Евангелиевичем он себя понарошку обозвал?
– Почему же. С ним отец живет. Так тот просто Евангелий Евангелиевич.
– Все-то ты, Чекунов, знаешь, а почему хутор Жоркиным называется – не знаешь.
– А вы знаете?
– Знаю. Потому что там Жорка жил.
Умыв Чекунова, Смирнов развеселился. Да и похмелья не было: вчера, слава Богу, мало пил. Сидел, сквозь приспущенные ресницы самодовольно и с удовольствием рассматривал окрестности.
– Сейчас глухариный ток проезжать будем, – предупредил Чекунов. – Стаю поднимем. Может, пульнете на счастье?
– Тогда стой, – приказал Смирнов. Чекунов заглушил мотор. Затихло все. Только слышно было еле-еле, как пели страстные свои, простыв, как мычание, любовные песни глухари-мужики. Смирнов постоял недолго, разрабатывая в уме тактику внезапной атаки на глухарей. Все понял: – Ветер от нас на них, взлетать будут, следовательно, на ветер, на меня. Ты, Витя, будь добр, сделай кружочек, обойди их и шугани хорошей дрыной, чтоб про любовь забыли и поднялись.
– Жаль, автомат не захватил, – огорчился Чекунов.
– Без автомата обойдемся. Ступай, действовать надо.
Чекунов бесшумно углубился в чащу. На то, на се ему понадобится шесть-семь минут. Смирнов вытянул из сбруи парабеллум, небрежно проверил, обеими руками взялся за рукоятку, поставил ноги на ширину плеч, упруго присел несколько раз, выбрал, наконец, оптимальное положение, выпрямился, опустил в расслабленных руках парабеллум и стал ждать. Не жадничать. Двух. Желательно с двух же выстрелов.
Невдалеке Чекунов завыл ужасно, грохнул о стволы ближних деревьев дрыной. Шуму получилось достаточно. И вот он – взлет. Сначала – оглушительный свист и треск крыльев, будто лермонтовский демон к своей девице полетел. А затем – веер. Смирнов сразу увидел своих двоих – полупудовых секачей. Глухари летели на него и начали забирать вверх. Линия полета и линия выстрела пересеклись. Раскорячившийся Смирнов дважды выстрелил, и дважды затрещали от тяжести недалекие кусты. Подошел Чекунов.
– Иди вон в тех кустах пару подбери, – приказал Смирнов.
Чекунов искал недолго. Вернулся, держа глухарей за лапы. Сообщил:
– Тяжелые, заразы. Оба – на пуд, не меньше.
Смирнов дозарядил обойму, загнал парабеллум в сбрую и спросил:
– Проверял, каков я, да, лейтенант? Ну, и каков? – Смирнов требовательно смотрел на Чекунова, а тот молчал. – Ну, ладно. Кинь в коляску, а я с тобой сзади в обнимку поеду.
– Лунная долина, долина Саномы. Именно о такой мечтал тайный алкоголик Джек Лондон, – констатировал Смирнов, сверху озирая действительно чудесную долину. Отроги древних гор здесь будто замерли в нерешительности, оставив незавоеванным обширное плато, на котором не разбросанная еще, собранная и целеустремленная Чоня нарисовала необъятных размеров греческую букву омега. Да и человек здесь не особо старался портить: целесообразно и так, чтобы не бросались в глаза, были поставлены фермы, в явном ладу с геометрией сделаны грядки и прорыта канава, пруд находился подальше от ферм, ближе к пяти жилым фронтоватым коттеджам и конторе. Даже два длинных барака для сезонников производили приличное впечатление: ни помойного мусора вокруг, ни залатанных ржавых железом стен, ни битых стекол.
– Где их пристань? – спросил Смирнов.
– Сразу же за конторой. Да какая пристань – причал: шесть моторок и с десяток весельных.
– Ты их все осмотрел?
– Все до единой.
– Тогда поехали смотреть еще раз.
Роберт Евангелиевич Воронов встретил и не зло, и не добро – как положено встретил. Смирнов и Чекунов слезли с мотоцикла, поручкались. Чекунов, по предварительному наущению Смирнова, вынул из коляски двух глухарей и протянул Воронову:
– Мы и в гости не с пустыми руками!
– Из пистолета? – глядя на Смирнова, спросил Воронов.
– Из парабеллума, – слегка поправил Смирнов.
– На земле, когда они токовали, – уверенно догадался Воронов.
– Влет, Роберт Евангелиевич, – серьезно опроверг Смирнов. – Влет.
– Я-то думал, что Витя у нас все до конца высмотрел, – вдруг совершенно иным, официально бодрым голосом заговорил Воронов, – ан нет. Доверяй, но проверяй. Контроль за подчиненными – наиважнейшее дело.
– По-моему, среди ваших, – тихо вспомнил Смирнов, – несколько иная поговорка ходила: друг, друг, а обыскать надо!
– Среди наших, – демонстративно поправил Воронов.
– Я в вертухаях не служил, – сказал Смирнов.
– Тогда, судя по фене, в приблатненных ходили?
– Ловил приблатненных, было дело. И блатных тоже ловил. И законников, и душегубов. Тех ловил, кто людям жить мешал.
– А я их стерег, чтобы не убежали.
– Вы и других стерегли. В основном других, Роберт Евангелиевич.
– И другие были не ангелы.
– Конечно. Ангелов-то за колючей проволокой не удержать: взмахнули прозрачными крылышками и улетели. А у вас, верно, ни единой утечки, кроме естественной, так сказать, смерти? «Шаг вправо, шаг влево – считается побег!» – жестким рявкающим конвоирским приказом заключил Смирнов.
– Что смотреть будете? – как ни в чем не бывало спросил Воронов.
– А что на глаза попадется, – беспечно ответил Смирнов.
– Тогда я пойду. У вас – экскурсия, а у меня – дела, – решил Роберт Евангелиевич. – Если вам что-либо понадобится, обращайтесь к моему заму.
Глядя в широкую спину Воронова, Чекунов вспомнил:
– А с глухарями что?
– Я повара пришлю, – не оборачиваясь, ответил Воронов. – Он вам их приготовит.
Смирнов беззвучно улыбался, скалился, хищно обнажая зубы.
– Завели его специально, Александр Иванович?
– А то!
– Зачем?
– От злости в беспамятстве может что-нибудь не то сделать, в раздражении мечась, невольно скрываемое показать…
– Ну, и что он вам сейчас показал?
– Зубы, Витек, зубы.
У конторы элита – агроном, зоотехник, ветеринар и инженер-механик – вежливо поздоровались с ними и, извинившись за напоминание об обеденном времени, разошлись по своим роскошным особнякам.
– А у рабочих сейчас тоже обед? – с опозданием спросил Смирнов.
– Обед, обед, – подтвердили сзади. Смирнов обернулся. Ему улыбался плотный средних лет коротко стриженый человек в сапогах, бриджах, в пиджаке на гимнастерку.
– Это вы зам Евангелиевича, старшина? – командирски поинтересовался Смирнов.
– Так точно, товарищ подполковник! Вас к рабочим проводить?
– А где они обедают?
– Летом, как сейчас, за бараками – открытая столовая. Свежий воздух, солнышко, шум тайги – все это аппетита прибавляет. Вас туда проводить?
– Не надо. Мы и сами дорогу найдем – хорошо объяснил.
За двумя длинными столами под навесами стучали ложками человек двадцать пять – тридцать. Смирнов заглянул в миску ближайшему: наваристые щи с хорошим куском мяса. Он прошел вдоль столов, стараясь рассмотреть лица. Не удалось: лица смотрели в миски, а не на него. Вернувшись на исходную, Смирнов задал громогласный вопрос:
– Кто-нибудь из вас знает меня, едоки?
Мгновенный косяк Смирнов словил, как фокусник, и направился к тому, кто этот косяк даванул. Словленный обреченно поднялся:
– Ты уже поел, Помидор? – поинтересовался Смирнов.
– Ага. Больше не хочется, – ответил тот, кого Смирнов назвал Помидором. Нет, не помидор напоминал этот гражданин, скорее сухой стручковый перец. Смирнов с брезгливой жалостью смотрел на него.
– Марафетишься?
– Да нет. Так, траву изредка покуриваю.
– Где дурь берешь?
– Что же вы меня перед народом, Александр Иванович? – почти прорыдал Помидор. – Может, лучше в сторонку отойти?
– Может и лучше, – согласился Смирнов. – Пошли.
Втроем уселись на высоком обрывистом берегу Чони, ножки свесили.
– Видали, какой стал? – с тоской начал Помидор. – Раньше-то: Леха, Леха, синьор Помидор. Первый щипач по Москве! А сейчас что осталось? Одна кожура.
– Не кожура, Леха, – поправил Смирнов. – Шелуха. Где дурь достаешь?
– Есть добрые люди.
– Значит, здесь за один марафет горбатишься. И давно?
– Три года, как срок отмотал.
– И сдохнет в тайге лихой москвич, классный щипач-писака Леха Крутов.
– Сдохну, – согласился в безнадеге Леха.
Не оборачиваясь, Смирнов отчетливо и невыразительно, как машина, произнес: