– Пойду спать, – с неудовольствием сообщила Жанна и удалилась.
– И я, – солидаризировался с ней Казарян. – Если засну. Когда же мы с тобой поговорим, Саня?
– В Москве скорее всего, – понял Смирнов. – Пошли, я тоже, видно, умаялся.
…Из холодильника вытащил последнюю крайкомовскую, свинтил ей головку, принес из ванной гладкий двухсотпятидесятиграммовый стакан, налил его до краев – первый за эти сутки, из вощеного пакета двумя пальцами – остаточным запахом брезговал – вытянул кусочек барской рыбки и без раздумий и колебаний с первого захода выпил все двести пятьдесят.
Сполоснулся под горячим душком не чистоты ради, а чтобы быстрей в комплексе с дозой сморило, поставил свои звенящие наручные часы на шесть часов и улегся в ожидании сна. Но сон не подпускала одна мысль: сегодня ночью обязательно убьют кого-то, если уже не убили.
Ранним-ранним утром его обнаружила домохозяйка. Тезка великого пролетарского поэта прокурор Нахтинского района лежал в густой и высокой траве у самого забора. Он лежал в луже уже коричневой крови проткнутый метровым железным штырем. На шее был повязан алый пионерский галстук.
– Да… – сказал Поземкин.
– Да… – подтвердил следователь.
Фотограф суетился, щелкал, медэксперт ждал своей очереди, любопытные, слава Богу, были за забором. Труп любопытным не был виден – загораживали забор и работники правоохранительных органов, и поэтому они негромко обсуждали происшедшее. Стоял раздражавший милиционеров гул: обсуждали хотя и негромко, но, несмотря на ранний час, обсуждавших было до полусотни.
– Как вы думаете, когда это могло произойти, Эдита Робертовна? – спросил следователь у хозяйки. Сухая, прямая, с острым и недоброжелательным лицом Эдита Робертовна подумала и ответила твердо:
– Не знаю.
– Когда вы его видели в последний раз?
– Вчера. Ровно без пяти минут семь вечера.
– Откуда такая точность?
– В семь часов по телевизору показывали кинофильм «Разные судьбы». У меня телевизора нет, и я пошла смотреть кино к Стефании Владиславовне. Соседке, – Эдита Робертовна широким жестом указала на дом, отстоявший от ее собственного метров на пятьдесят – шестьдесят.
– Когда вы вернулись домой?
– После кино мы пили кофе, разговаривали… – рассказывая, размышляла о времени Эдита Робертовна. – Я думаю, что где-нибудь в половине одиннадцатого.
– Владимира Владимировича уже не было дома?
– Не знаю. Дверь в его комнату была закрыта…
– На ключ? – перебил Поземкин.
Эдита Робертовна с непонятным удивлением посмотрела на капитана и ответила презрительно:
– Откуда я знаю?
– Вы за ручку не подергали? – продолжал донимать ее Поземкин.
– Я никогда без разрешения не дергаю ручек чужих дверей.
Понимая бесперспективность поземкинского метода, следователь спросил о другом:
– Когда вы подходили к дому, свет в его комнате горел?
– Нет.
– Это не обеспокоило вас? Вы не подумали, что он куда-нибудь ушел?
– Нет. Владимир Владимирович нередко ложится спать очень рано.
– Ложился, – поправил следователь.
– Ложился, – согласилась она.
Смирнов стоял у забора со стороны улицы и, положив подбородок на заборную жердь, слушал. Усмехнулся вдруг невесело: вспомнил, как почти на этом самом месте стираным комбинезоном висел пьяный, как зюзя, известный советский оператор Анатолий Никитский.
Блудливый милицейский глаз зацепил-таки Смирнова в толпе.
– Александр Иванович, что же вы в стороне? – запричитал Поземкин. – Честно признаюсь, не хотели беспокоить вас в такую рань, но если вы сами пришли… Помогайте, пропадаем…
Смирнов открыл калитку и вошел во двор. Поздоровался с хозяйкой.
– Здравствуйте, Эдита Робертовна, меня зовут Александр Иванович.
– Рада познакомиться, – откликнулась она. Смирнов был в джинсах, куртке, и поэтому вопрос ее был закономерен: – Простите, а вы – кто, Александр Иванович?
– Я-то? Вроде как консультант со стороны.
– Александр Иванович – подполковник милиции. Из Москвы, – быстро пояснил Поземкин.
– А я думала, что вы из съемочной группы! – призналась Эдита Робертовна.
– Это хорошо или плохо? – полюбопытствовал Смирнов.
– Хорошо, – твердо ответила она и посмотрела на Поземкина.
Фотограф отщелкал свое, отошел от трупа, уложил камеру со вспышкой в твердую кожаную сумку и спросил-сообщил:
– Я к себе пойду, чтобы побыстрее, а?
– Давай, давай, – добавил ему трудового энтузиазма следователь.
Не очень-то давал фотограф. Не спеша побрел по тихой мирной улице. Теперь очередь сидеть над тем, что было районным прокурором, пришла медэксперту.
– Вы его комнату осмотрели? – спросил у Поземкина и следователя Смирнов.
– Поверхностно, – признался следователь.
– Ну и? – поторопил Смирнов.
– Вроде бы ничего не тронуто, не взято. Никаких следов борьбы.
– А хозяйка?
– Хозяйка тоже так считает.
– Следовательно, только одна возможность: каким-то образом его выманили из дома.
– Весьма простым, – предположил следователь. – Постучался Ратничкин и сказал, что пришел сдаваться. По прикидкам, именно в это время его видели в Нахте.
– Видел, – поправил его Смирнов.
– То есть? – не понял следователь.
– Пока установлено, что видел Ратничкина в Нахте только Арефьев.
– Ну да, ну да, – согласился следователь с несущественной смирновской поправкой. – Весьма точно все ложится, Александр Иванович. Где-то без четверти восемь его видит Арефьев. Он отрывается от него: минут через пятнадцать-двадцать он здесь. Ждет еще минут десять-пятнадцать, пока стемнеет. Свет горит только у Владимира Владимировича. Ратничкин проникает во двор и стучит в дверь. Владимир Владимирович отпирает дверь и выходит на крыльцо…
– Дверь была закрыта на ключ? – перебил Смирнов.
– Мы никогда не закрывали входную дверь, пока кого-нибудь из нас не было дома. Когда я вернулась, дверь, как всегда, была открыта, – дала пояснения Эдита Робертовна.
– В любом случае он постучал, – настаивал на своем следователь. – А когда прокурор вышел, нанес ему удар, оттащил к забору и пробил штырем.
– И вдобавок повязал пионерский галстук, – дополнил Смирнов. – Имело ли смысл все это делать?
– Что – все? – недовольно спросил следователь.
– Волочить к забору, пробивать штырем, повязывать красный галстук.
– Месть, Александр Иванович, месть! С воровскими вызовом и показухой!
– В жестоком цейтноте времени, зная, что с минуты на минуту замкнется оцепление… Да он полный идиот, ваш Ратничкин, – Смирнов посмотрел на курившего следователя виновато и попросил: – Не дадите ли закурить? Вроде бы бросил, а сегодня прямо невтерпеж.
Следователь рассмеялся сочувствующе, достал старомодный кожаный портсигар и предложил Смирнову стройный ряд беломорин. Смирнов деликатно вытянул одну, подождал следовательской спички и от души сделал первую затяжку. Лучше, прямо-таки совсем хорошо. Смирнов привычно замял папиросу и осмотрел посветлевший мир.
Подошел медэксперт и сказал, не обращаясь ни к кому:
– Можно увозить.
– Он – сирота, воспитанник детского дома, – неожиданно резко заговорила Эдита Робертовна. – Кто его похоронит?
– Государство похоронит, – решил Поземкин.
– Он – маленький-маленький человек, а государство большое-большое. К кому мне обратиться, чтобы помогли похоронить Владимира Владимировича по-божески?
– Владимир Владимирович ничего общего с церковью не имел, – заметил следователь.
– Я тоже ничего общего не имею с вашей церковью. Я – католичка. Он был хороший человек и имеет право на божеские похороны.
– Обратитесь в райисполком, – морщась, посоветовал следователь.
– Пусть райисполком обращается ко мне, – сказала Эдита Робертовна и ушла в дом.
– Дама, – с уважением признал Смирнов. – Когда его похоронить можно будет?
– Хоть завтра, – ответил медэксперт. – Случай простой, я часа за два управлюсь.
Как раз в это время во двор вползал «Рафик» скорой помощи.
– Док, я к вам часика через три загляну? – попросился Смирнов и спохватился: – Извините за дока. МУРовская привычка.
– Ничего, даже красиво – по-иностранному! А что вы хотите знать? Кое-что я уже сейчас могу сказать. Правда, приблизительно.
– Лучше через три часа, но точно, – решил Смирнов. – Ну, ни пуха, ни пера вам!
– К черту, к черту! – прокричал в его спину следователь, а Поземкин в отчаянии взмахнул руками и взмолился:
– Александр Иванович, не уходите! Хотя бы план первоочередных мероприятий поможете нам составить!
– Первоочередное мероприятие – оно одно-единственное – поймать убийцу, – остановившись, назидательно произнес Смирнов. – Так что действуй, Поземкин. Ну, а в ментовку я загляну. Со временем.
Он стоял у стойки напротив Матильды и смотрел ей в глаза. Потом положил ладонь на ее запястье и сказал:
– Здравствуй, Тилли, радость моя.
– Добрый день, Александр Иванович, – Матильда еле-еле улыбалась. – Выпьете?
– Мать моя, раннее утро! – изумился Смирнов.
– Я уже и не знаю, какие у вас привычки, – Матильда мимо Смирнова посмотрела в дальний угол. Смирнов обернулся. За угловым столиком, уронив голову на столешницу, сидел и спал менестрель Олег Торопов. Гитара стояла, прислоненная к стене.
– Давно? – спросил Смирнов.
– Спит или сидит?
– Спит.
– Минут тридцать – сорок. Я на смену в шесть вышла, он еще сидел, на гитаре наигрывал. Потом народ ввалился с новостью страшной о прокуроре. Он услышал, попросил полный стакан, выпил за упокой души хорошего человека, сказал всем, кто здесь был, что они – собаки, готовые лизать руки любому, давшему кружок колбасы, и отключился. Местные бить его хотели, но беспамятного постеснялись.
– Повезло, значит, Олежке, – резюмировал Смирнов.
Матильда смотрела на него и ждала вопросов. Понимала, что он с вопросами пришел. Но все нарушил боевой, как петух, здоровенный и развеселый водитель скотовозки. Гремя подкованными сапогами, он прошел к буфету, полуударом плеча отодвинул Смирнова в сторону, положил две лапы-лопаты на стойку и шепелявым басом поделился своими ощущениями от посещения Нахты: