– Весело вы здесь живете! Как ни заеду – свеженький труп!
– Вы нехорошо говорите, – указала Матильда. – Вы говорите, как неумный человек.
Ощущая себя любимцем всего живого, шоферюга сначала постепенно входил в изумление, а затем сразу же вошел в приблатненную ярость:
– Ты, курва, знай свое место! На цырлах туда и обратно: котлеты и сто пятьдесят.
– Не хами, порчила, – тихо потребовал Смирнов.
– Ты! Фраерок! – тонким голосом – считал, что так больше унизит, воскликнул шоферюга и совершенно неожиданно сделал Смирнову шмазь – всей растопыренной пятерней провел по лицу.
Смирнов правым крюком так коротко ударил шоферюгу в солнечное сплетение, что Матильда и не поняла, что произошло. Она видела только, что шофер-здоровяк, согнувшись под прямым углом, пятился, не дыша, к ближайшему столику.
– Вы что ему сделали? – неодобрительно спросила Матильда.
– Вежливости научил, – объяснил Смирнов и сей же момент по ее глазам понял, что происходило за его спиной. Он сделал молниеносный шаг вправо, пропуская стул, который обрушился на ту часть стойки, где он только что стоял. Сиденье и четыре ножки разлетелись на составные и сломанные части, а правая нога Смирнова с крутого и стремительного разворота на левой нанесла шоферу-мстителю безжалостный удар по животу. На этот раз шофер не пятился, он летел через зал. Он долетел до стены и пристроился так, будто век там сидел.
– Вы его убили? – спросила Матильда.
– Я его пожалел, Матильда, – ответил Смирнов. – Поболит у него животик с недельку, и все пройдет.
Шоферюга не спеша отходил от шока. Смирнов склонился над ним, поинтересовался:
– Котлет-то уже, наверное, не хочешь?
– Не-е, – подтвердил шоферюга.
– Тогда езжай.
– Сейчас, – покорно согласился тот и медленно поднялся по стене, помогая спине обеими своими лапами-лопатами.
– И Бога благодари, что я тебе двести шестую не делаю, – Смирнов развернул шофера от стены, хотел было легким толчком направить его к выходу, но вдруг вспомнил главное: – Матильда, а сколько сломанный стул стоит?
– Двадцать семь рублей пятьдесят копеек.
– Советую тебе заплатить за этот стул, – сказал Смирнов. – Деньги-то есть?
– Есть, есть, – подтвердил шофер, вынул бумажник, вытянул три красненьких, протянул Смирнову.
– Ей, – Смирнов кивком указал на Матильду.
С трудом дойдя до стойки, шофер отдал деньги Матильде. Та протянула ему два с полтиной сдачи, и он, мало что соображая, со сдачей в кулаке двинулся к выходу. В дверях его осенило:
– Ты – мент! – крикнул он Смирнову и приступил к спуску по лестнице.
– Таких, наверное, только так и учить надо, – вдруг догадалась Матильда.
– Таких уже ничему не научишь, – грустно сказал Смирнов. – Разве что бояться. Да и то только тех, кто сильнее его.
– Вы хотели о чем-то меня спросить, Александр Иванович? – она первой начала серьезный разговор.
– Так точно, птичка моя.
О, Господи! Еще один! Этот шофер вошел вежливо, даже кепку снял. Осмотрелся, покашлял, поздоровался:
– Здравствуйте. Можно мне котлеты, Матильда?
– Можно, – сообщила она. – И сто пятьдесят?
Шофер малозаметно покосился на Смирнова и весьма неправдоподобно отказался:
– Да не-е! Сегодня не буду!
– Вы последний? – поинтересовалась Матильда.
– За мной на приемке – два часа профилактики, – подтвердил шофер.
Он с котлетами ушел подальше, и Матильда свободно сказала:
– Времени у меня сейчас много, Александр Иванович. Вопросы задавайте.
– ВОХРовца Арефьева и механика Жабко – знаешь таких?
Опять ямочки на щеках. Улыбка, вызванная непонятливостью Смирнова.
– Я знаю всех мужчин города Нахты. Они – мои клиенты.
– Все?
– Все, за исключением секретаря райкома и председателя райисполкома.
– Арефьев и Жабко – твои ухажеры?
– У стойки все мужчины становятся моими ухажерами.
– Я серьезно, Тилли.
– Арефьев пытался как-то за мной поухаживать. Он забыл, что держал за колючей проволокой моего отца. Я ему напомнила.
– Но, я думаю, это его не остановило?
– Это – нет. Я его остановила.
– Ну, а Жабко?
– Дурачок, – почти ласково сказала Матильда.
– Ой, смотри, Тилли! Где жалость, там и любовь!
– Это у русских. Ау меня где жалость, там и неуважение.
– А как они – дружат, часто вместе бывают, вдвоем выпивают?
– Они соседи. Один дом на две семьи. Изредка вместе выпивают.
– Жабко – дурачок, потому что глупый или потому что слабый?
– Потому что никакой. С одними – один, с другими – другой. Да, слабый.
– Сюда часто заходит?
– Каждый день, когда я дежурю.
– А когда другие дежурят?
– Не заходит.
– И в правду влюблен! – обрадовался Смирнов.
– Это его дела, – сухо заметила Матильда.
– А твои?
– Давайте за столиком посидим, – предложила Матильда. – Мне еще сутки на ногах.
Они устроились рядом с Олегом. Матильда принесла чайник и две чашки. Они пили чай. Хороший чай, Матильда постаралась.
– Почему чай? – выпив чашку, удивился Смирнов. – Ты же немка, кофе должна любить.
– Вы же русский, да еще москвич. Значит, чай любите.
– Кто здесь чай любит? – спросил страшным голосом Олег Торопов. Он оторвал голову от стола и шарил безумным взором по залу.
– Очнулся или так, проблеск? – спросил у него Смирнов.
– А про тебя песню так и не сочинил, – вполне разумно огорчился Олег.
– Еще сочинишь. Из штопора выйдешь и сочинишь.
– Нет. Уже не сочиню, – решил Олег, откинулся на спинку стула, положил руки на стол и, трижды сжимая-разжимая кулаки, опробовал их. Потом поднял и раздвинул пальцы. Тремор был, но небольшой. Устал, вернул руки на стол и попросил в проброс: – Плесника-ка мне, будь добра, Матильда.
– Надо ему? – спросила она у Смирнова.
– К сожалению, надо.
– Сколько?
– Пятьдесят, – решил Смирнов.
– А почему не сто пятьдесят? – закапризничал Торопов.
– Мне надо с тобой парой слов перекинуться, а от ста пятидесяти ты опять в отруб уйдешь.
Матильда принесла пятьдесят и, зная теперь московские алкоголические привычки, кусок черного хлеба. Олег смотрел на стакан долго-долго, а затем стал двигать его по столу в разных направлениях. Подвигав достаточно, придвинул к себе и, нечаянно нюхнув, попросил:
– Не смотрите на меня сейчас, пожалуйста.
Матильда снова присела за столик Смирнова. Они не смотрели на Торопова – не велел. Они не смотрели друг на друга – стеснялись, они смотрели в окно, за которым был поворот пыльной дороги.
Невидимый Олег вздохнул глубоко, гулко сделал одноприемный глоток и закашлялся. Кашлял долго. Откашлявшись, тяжело дышал. Звякнули струны, видимо, взял в руки гитару и, проверяя себя, чистым голосом запел не свое:
Отцвели уж давно хризантемы в саду,
Но любовь все живет в моем сердце больном.
На пороге закусочной стояла Жанна и слушала трогательный романс. Дослушала до конца и детским голосом предложила:
– Лягим в койку, Лёлик?
– Это из старого анекдота про сватовство советского генерала! – громко и ясно объявил Олег, радуясь тому, что с памятью у него все в порядке.
– Жанна, мне бы с ним поговорить… – сказал Смирнов.
– Через четыре часа, – безапелляционно решила Жанна. – Я специально со съемки отвалила, чтобы его уложить. Сейчас я его в номере уложу, на ключ закрою, а со съемки приеду и выдам его тебе для разговора. А сейчас все равно бесполезно. «Хризантемы» – это только миг между прошлым и будущим. Вон, смотрите, опять поплыл!
Действительно, поплыл. Гитара со стоном упала на пол, а подбородок Олега – на грудь. Руки свесились.
– Сейчас, сейчас, миленький! – засуетилась Жанна, пытаясь за талию приподнять Торопова. Но он уже был как бы без костей – не уцепишься.
– Я его доведу, – решил Смирнов. – А ты присядь. Выпить хочешь?
– Разве что нервы успокоить, – Жанна зевнула и села за стол.
– Что будете пить, Жанночка? – поинтересовалась Матильда.
– Коньячку бы граммов пятьдесят, Тилли, миленькая! – помечтала Жанна.
Матильда без слов пошла к стойке.
– Когда вы в гостях у прокурора были, о чем он с вами говорил? – спросил Смирнов у Жанны. Но ее голова была занята другим: пьяным Тороповым, своим отсутствием на съемке, коньяком, который сейчас выпьет, Нахтой, которая стала бешено ее раздражать. Ответила рассеянно:
– Да не помню я, Санек!
– Может, вспомнишь? – подхалимски попросил он.
– Может и вспомню, – для того чтобы отвязаться, пообещала она.
Коньяк Матильда подала в рюмке и конфеты принесла. Жанна медленно выпила и, пошелестев бумажкой, зажевала конфету.
– Почему все хорошие русские люди пьют? – ни с того, ни с сего спросила Матильда.
– От безделья, – сказала Жанна. – Спасибо тебе, Тилли, – положила три рубля на стол и предложила Смирнову: – Повели?
– Повели, – согласился Смирнов и, подойдя к Олегу, поднял его со стула, подцепив под мышки. Поднимать квашню без костей было необыкновенно тяжело, но когда Олег встал на ноги, в нем по непонятным причинам образовался некий конструктивный стержень, помогавший ему сохранять вертикальное положение. Он даже попытался нагнуться, чтобы подобрать с пола гитару, но это было сверх его сил. Смирнов с завидной реакцией сумел подхватить стремительного пошедшее головой вниз тело менестреля и вновь перевести в вертикальное положение. Держа его за талию, Смирнов предложил:
– Пойдем со мной, Олег. А гитару Жанна понесет.
– Действительно, – Олег удивился, что такая простая мысль не пришла ему в голову, и осторожно сделал первый шаг. С легким шатанием, но получилось. Второй, третий, четвертый. У дверей Олег осмотрел всех и счастливо отметил: – Действительно!
На лестнице пришлось, конечно, помочь ему. Идя ступенькой ниже, Смирнов придерживал его за талию. Сзади в полной готовности подхватить падающего на спину шла Жанна с гитарой.