– Выходной день, а вы – на боевом посту! – поздоровавшись, начал для разгона никчемный разговор Смирнов.
– Да и вы, Александр Иванович, не на рыбалке, – откликнулся весело Лузавин Э. С. и тут же посерьезнел: – ЧП, такое ЧП, что дальше некуда. В райкоме все на местах.
– Это хорошо, что все на местах, – размышляя, глупо заметил Смирнов: – Вы, Эрнест Семенович, не обидетесь, если я задам вам несколько вопросов, мало относящихся к недавним событиям и в какой-то мере бестактных?
– Если это поможет раскрыть преступления, я готов ответить на любые вопросы.
– Вы по прежней работе знали Власова?
– Он был рядовым надзирателем, а я – начальником кустового управления лагерей этого района. Чувствуете расстояние? Я не знал Власова, Александр Иванович.
– Ну, а ВОХРовца Арефьева вы не можете не знать. Небось, каждый день при входе в райком встречаете.
– Вы без подходцев, Александр Иванович. Я ничуть не стыжусь своей прежней работы. И именно по ней я хорошо знал образцового офицера Петра Арефьева. И я рекомендовал его на нынешнюю работу.
– Образцовый, как вы говорите, офицер – и в рядовые ВОХРовцы. Не сходится как-то. Может, не нравится он вам, Эрнест Семенович?
– Петр на руководящую работу не рвался. Хотел жить спокойно.
– И получилось у него жить спокойно?
– По-моему, да. Хорошая семья, любимая и любящая жена…
– А как же Матильда? – перебил Смирнов.
Лузавин улыбнулся снисходительно и даже как бы подмигнул заговорщицки: мол, что уж между нами, мужчинами темнить:
– Вполне объяснимая и оправдываемая слабость.
– Объяснимая и оправдываемая… – повторил Смирнов. – А Роберта Евангелиевича Воронова вы сразу определили на ответственный хозяйственный пост.
– Директором филиала совхоза Воронова назначил секретариат райкома.
– Но рекомендовали-то вы?
– Я, – без колебаний признался Лузавин. – Волевой, обладающий незаурядными организаторскими способностями, умеющий и любящий работать с людьми…
– А кем он в зоне был? – опять перебил Смирнов.
– Заместитель начальника лагеря по воспитательной работе.
– И как воспитывал?
– Хорошо, – с плохо скрываемой холодной яростью ответил Лузавин. – Я готов еще раз повторить, Александр Иванович: двадцатилетняя работа в лагерях не дает мне оснований для угрызений совести. Я честно делал нужное дело.
– Всю войну – здесь? – не скрываясь, удивился Смирнов.
– Да. И выполнил свой долг: люди, которые могли дестабилизировать обстановку в тылу воющей страны, были надежно изолированы мной.
– И те, что по пятьдесят восьмой, – добавил Смирнов.
– Я устал от этой демагогии, Александр Иванович. Еще какие вопросы имеются?
– А кто такой Иван Фролович, фамилию, правда, не запомнил?
– А, Ванюша! – ностальгически улыбнулся Эрнест Семенович. – Правая рука Воронова, руководитель художественной самодеятельности в лагере.
– Что ж, спасибо за сведения, – Смирнов поднялся. – Если возникнет нужда и мне придется вновь вас навестить, не прогоните?
Говоря дежурные слова, Смирнов внимательно изучал гладкую моложавую физиономию Эрнеста Семеновича – ждал понятной реакции человека, у которого не спросили ничего: зачем же ты все-таки приходил? Но ни в мимике, ни в жесте, ни во взгляде – ничего, кроме казенной вежливости. Крепкий мужичок, крепкий.
– Буду только рад, – ответил Лузавин, но напоследок все-таки не утерпел: – Ну, а как расследование? Продвигается?
– Это я все продвигаюсь. Вот сейчас двинусь Роберта Жабко порасспросить. – Смирнов вдруг – осенило! – удивился страшно: – Что это у вас Робертов, как собак нерезаных!
– Вероятно, мода, – объяснил Лузавин и протянул руку.
Но не к Жабко пошел Смирнов. Вышло время, отпущенное медэксперту. Типовая районная больница, такая же как в Пушкино, в Меленках, в Козьмодемьянске: три этажа, белые стены, окна без занавесок, чахлый садик перед парадной стороной, в котором, сидя на поломанных скамейках, грелись на солнышке или раздраженно общались с родственниками больные в бледно-сиреневых байковых пижамах и халатах.
– Как мне найти патологоанатома? – спросил Смирнов у справочного окошка.
– Обойдете здание, а за ним – одноэтажная пристройка. Он там, – не любила справочная дама патологоанатомов и их посетителей. Да и не за что их любить.
Смирнов обогнул главное здание и, как ему показалось, попал на свалку. Искореженные бело-ржавые кровати, расколотые судна, гнутые никелированные термостаты, остатки деревянной мебели, битый кирпич, ломаная облицовочная плитка – все это образовало три в рост человека разлапистые кучи. По заднему двору определял хозяина Смирнов. Хозяин городской больницы был полное говно.
Смирнов постучал в обитую жестью дверь. Открыл сам медэксперт. Черт, забыл его имя, отчество, и имя – отчество следователя забыл. Надо бы у Поземкина узнать. Но пока лишь так, на легком, вроде бы, юморе.
– Как дела, многоуважаемый док из Скотланд-Ярда?
– Только что закончил прокурора, – сообщил тот, отодвинулся в сторону, приглашая: – Прошу к нашему шалашу, – и вместе со Смирновым вышел в канцелярскую комнату для бумажного оформления причин разнообразных смертей. – У меня для работы условия ужасные. Ужасные! Стол, инструментарий уровня каменного века. А о холодильнике и говорить не хочу.
Медэксперт стянул с трудом резиновые перчатки, под халатом порылся в кармане пиджака, достал пачку сигарет «Ароматные», спички и бурно закурил. Комнатушка мигом наполнилась сладковатым дымом. Смирнов помалкивал, понимал: человеку надо отряхнуться от профессиональных подробностей.
– Спрашивайте, – сказал доктор, вертикально воткнув чинарик в медицинский тазик, заменявший пепельницу.
– Причины смерти?
– Как и в первом случае, так и во втором, смерть наступила от страшной силы и умело нанесенного удара по голове тяжелым металлическим предметом. Убитого тут же пробили насквозь железным заостренным стержнем.
– Почему – сразу?
– Это легко определяется по количеству вытекаемой крови. Когда кровь вытекала из этих тел, она была теплая, еще не начавшая сворачиваться.
– Объяснимого на бытовом уровне смысла прокалывания штырем нет никакого. Может, док, этот смысл имеется с медицинской точки зрения?
– Держи карман шире! Просто зверство, садизм какой-то некрофильский! Тем более, что наносивший удар кастетом знал – убивает с первого раза.
– Оба убийства похожи? И, если есть расхождения, в чем?
– Оба убийства, по сути, идентичны. И скорее всего осуществлены одним и тем же предметом.
– Тяжелым кастетом, как говорят мои клиенты, темняком. Теперь, хотя бы приблизительно, как и откуда были нанесены удары. Справа, слева, снизу, сверху, спереди, сзади?
– Оба удара очень похожи. Но как понять, откуда били? Если спереди, то справа, если сзади, то слева… Нет, нет, точно ответить вам не могу.
– Оба убитых весьма небольшого роста. Как вы думаете, убийца был выше их?
– Ничего не могу сказать, – мрачно произнес доктор и вдруг страшно разозлился: – Да поймите же вы, я – не судебно-медицинский эксперт, я – районный патологоанатом, который исследует людей, скончавшихся естественной смертью для того, чтобы узнать правилен или неправилен был метод лечения!
– Доктор, можно мне на них глянуть? – тихо попросил Смирнов. Доктор достал еще одну «Ароматную», прикурил от своего же окурка, затянулся, успокоился и согласился:
– Если вам так хочется. Правда, Власов собран и сшит – сегодня похороны, а прокурор пока сильно разворочен.
Доктор услужливо открыл жестяную дверь побольше, и изнутри дыхнуло холодом.
Смирнов пробыл в морге минут пять. Прикрыл за собой дверь, передернул плечами, попросил:
– Дайте закурить, доктор, будьте добры.
– Бросили, что ли? – грубовато-доброжелательно поинтересовался доктор, протягивая Смирнову пачку «Ароматных». – А мне никак нельзя: единственное спасение от здешних благовоний. Ну, выяснили что-нибудь?
– Да так… – неопределенно ответил Смирнов и закурил. – Умыться можно?
– Валяйте, – доктор кивнул на раковину в углу комнаты.
Отвыкая от морга, Смирнов медленно брел по Нахте без цели. Потом вспомнил про цель и бойко зашагал к закусочной.
У Матильды дым коромыслом: опять косяком пошли шоферы. Она увидела Смирнова, покивала, давая ему знать, что увидела, и кивком же указала на угловой пустовавший в полутьме столик, за которым утром сидел Олег Торопов.
– Все в порядке, мальчики? – громко спросила у зала Матильда. Мальчики-шоферюги без слов – помотали головами, помычали – ответили утвердительно, и она направилась к столу Смирнова. Уселась, спросила, добро усмехнувшись: – Вопросы будете задавать, которые утром задать не успели?
– Если бы вопросы! Просьба, Тилли.
– Просите, – предложила она.
– Ты Коммерцию знаешь?
– Я ею занимаюсь, но не знаю, наверное.
Смирнов заржал, ржал долго, а потом сказал:
– Извини меня, Тилли, я совсем не о том. Директор столовой в леспромхозе Межаков Валерий Евсеевич – твой подчиненный?
– Наоборот, он – мое начальство. Моя закусочная – его филиал.
– Непонятно. Ты – в райцентре, он – в глубинке.
– Очень даже понятно. При таком положении начальников вдвое больше надо. В райторге есть начальник надо мной и начальник над Межаковым. А еще есть начальник над торговой сетью столовая-закусочная. А над всеми тремя начальниками четвертый начальник – начальник общепита.
– Я тебя о Коммерции спрашиваю, а ты мне начальниками голову морочишь! – рассердился Смирнов.
– Коммерция – это Валерий Евсеевич? Ему подходит это прозвище, правда.
– Не прозвище, а кличка, кликуха!
– Вы мне нравитесь, Александр Иванович. Не кричите на меня, пожалуйста!
– Смотри, ты! – восхитился Смирнов. – Глубоко же запрятан немецкий женский бесенок. Сидит в тебе бес, Тилли, сидит!
– А я? – тихо спросила Матильда. – Не бес, который во мне сидит, а я? Я вам нравлюсь?