было твердых тканей.
Фотограф еще раз щелкнул с вспышкой и прекратил съемку. Отряхнувшись от своих электрических молний, увидел, наконец, вновь прибывших. Похвастался:
– Я пулю нашел, – и протянул Поземкину почти не деформированную пулю.
Смирнов взял ее из ладони Поземкина двумя пальцами, осмотрел, погоревал:
– Жену бы мою сейчас сюда.
– Зачем? – бестактно удивился Поземкин.
– Моя жена, полковник Болошева Лидия Сергеевна, – лучший баллистик в советской милиции.
Поземкина потрясло не то, что Болошева – лучший баллистик, а то, что жена старше по званию мужа.
– А вы – подполковник, – уже совсем некультурно констатировал он.
– Она еще и кандидат наук, – добавил Смирнов, продолжая разглядывать пулю. – Но данный случай простой, под силу подполковнику без степени. Пуля выпущена из «ТТ», Григорий Александрович.
– И в нас постреливали из «ТТ», – встрял Чекунов.
– В нас постреливали, а его застрелили, – Смирнов, щурясь огляделся. – После твоих вспышек, мастер светотехники, ни хрена не различишь как следует.
Фотограф тут же бросился расширять вход с реки. Раздвинул как только возможно маскировочные кусты. И, правда, посветлело.
Противны до тошноты были Смирнову эти прибежища уголовных. Нормальные люди строили дома, обживали квартиры, любили их, любили и вещи, которые они сами приносили в дом, стараясь создать уют – неповторимый никем маленький мир его, его жены, его детей. Мир, принадлежащий ему, и он, принадлежащий этому миру. Смирнов, три четверти своих лет проживший в бараке, ценил и уважал людей, умевших создавать свой мир. Тварям, злодеям дом не был нужен: однодневный постой, ночевка, отправление естественных надобностей – пожрать, посрать, помочиться, трахнуть ту, что под руку попалась, – и далее, в еще неизвестную мерзость.
Замасленная бумага, консервные банки, закрытые и варварски вскрытые, ведро с водой, кастрюля с черной картошкой, куча тряпья в углу – постель, так сказать. Полосатенький крестьянский пиджачок был сложен и лежал на второй скамеечке.
– Этот тот пиджак, в котором Ратничкина видел Арефьев? – спросил Смирнов.
– Тот самый – подтвердил Поземкин. – Арефьева уже проводили, опознал.
– Опознал, значит, – Смирнов еще раз посмотрел на труп и попросил Чекунова: – Витя, не в службу, а в дружбу, надень на него пиджачок, пока не закостенел. Он как раз сейчас в подходящей расслабке.
Чекунов с трудом повернул тушу Ратничкина (недаром кликуха была «Кабан») на левый бок и стал засовывать толстенную правую руку в правый рукав опознанного пиджака. Рука вошла в рукав по локоть и дальше никак не пролезала.
– Ладно, – сказал Смирнов. – Верни его в исходную.
Чекунов сдернул с руки Ратничкина пиджак и положил труп, как тот лежал изначально, навзничь. Передохнул малость и поинтересовался:
– А дальше что?
– Застегни пиджачок и прикинь его на труп, – распорядился Смирнов.
Пиджачок смотрелся на Ратничкине, как слюнявчик на младенце.
– Это как же понимать? – даже доктор Иван Герасимович позволил себе изумиться.
– Ну, Поземкин, – подбодрил капитана Смирнов.
– Что – ну? – охолпело спросил Поземкин.
– Будь добр, ответь, пожалуйста, Ивану Герасимовичу, – пояснил Смирнов.
– Сам ничего понять не могу, – наконец нашелся с ответом Поземкин.
– А что тут понимать? – в тихой ярости негромко сказал Смирнов. – Бездарная халтура и нескоординированное вранье. Мне надо в город, Гриша. Давай машину. Вам по инструкции работать и работать, а мне здесь делать нечего.
– Я с вами, Александр Иванович? – попросился Чекунов.
– Капитану помогай. Убийцу-то в любом случав найти надо. А вот если свою таратайку мне доверишь, буду премного благодарен.
Чекунов посмотрел на Поземкина. Тот кивнул.
– Пользуйтесь, Александр Иванович.
Километр до дороги, несмотря на свои сорок пять и неправедную в последние дни пьяную жизнь, сумел преодолеть бегом. Задыхаясь, плюхнулся в мотоциклетное кресло, одновременно показывая ключи караульному милиционеру (говорить – сил не было), и рванул с места. Даже для малой передышки времени не было – цейтнот.
Пусть себе думают, что он помчался передопрашивать Арефьева и Жабко. Пусть себе думают, что он перво-наперво пожелал выявить команду исполнителей. Пусть себе думают, что он бросился по явственным теперь следам двух убийств. Так ему удобнее для того, чтобы без помех и преследования совершить туристический проезд по Нахтинскому району в соответствии со схемами лесных пожаров, как бывших, так и будущих.
Смирнов гнал мотоцикл на пределе. Перл ижевского создания предсмертно трещал, стонал, завывал. Но выжил-таки. У гостиничного крыльца развернулся и, если не в смерти, то в ужасе преодоления ее застыл, противозаконно воняя в заповедном каре выхлопным перегаром, жженой резиной и усталым металлом.
Казарян лежал у себя в номере на люксовской кровати и читал «Мертвые души». Смирнов тихонько вытянул книгу из его рук и сказал ласково:
– Собирайся, дружок. Предстоит дальняя дорога. Ты съемку отменил?
– Отменил. А тебе-то что?
– Значит, ваш «газик» свободен?
– Это смотря для чего.
– Для нашей с тобой поездки в верст пятьсот.
– Ты с ума сошел!
– Я должен Матильду искать, а ты «газон» вели подогнать и сам будь готов. Кстати, где Матильда живет, ты не знаешь?
– Они все на поминках, у Эдиты Робертовны, – ответил Казарян, не оборачиваясь: застилал кровать. – Что, сильно тебя развернули?
– Да не очень. Все, как думал. Одно нехорошо: сейчас они раньше положенного мной срока поняли, что я думаю.
– Тогда они шлепнуть тебя должны, Саня, – осознал Казарян и полез в тумбочку за «Вальтером». – Жаль, что машинка без сбруи.
– Приспособишь как-нибудь. Не впервой. Ну, Рома, поиграем с ними в догонялки?
– Куда я денусь, – минорно согласился Казарян.
Развернувшись передним колесом к крыльцу, мотоцикл единственным своим глазом тоскливо глянул на появившегося Смирнова, который в человеческие отношения с ним не вступал: сел в седло, скинул с механического тормоза, лягнул педаль и помчался на поминки.
На редкость чинные были поминки. Католичка Эдита Робертовна не позволяла размахнуться, распахнуться, бесформенно и непредсказуемо расплыться отвратительно широкой русской православной душе.
Пили из рюмок, не частили, говорили разумные и добрые слова о покойном, которые и прервал своим появлением Смирнов.
– Матильда, можно вас на минутку? – сказал он, переводя взгляд с Матильды на Эдиту Робертовну и обратно. Матильда тоже посмотрела на Эдиту Робертовну, и та разрешила ей покинуть комнату. Краем глаза, уходя, Смирнов просек слишком статичного Олега с нехорошими глазами. Ох, и надерется же он после поминок!
– Я слушаю вас, Александр Иванович, – сказала Матильда. Черная кружевная накидка очень шла ей, блондинке.
– Мне твой Франц нужен, Тилли, – признался Смирнов.
– Он занят, он на работе.
– Съездим к нему на работу, а? – подхалимски попросил он.
– Зачем? – строго спросила Матильда.
– Он должен мне помочь.
– Должен?
– Он может мне помочь, – поправил себя Смирнов. – И не только мне.
– Что ж, пойдемте.
До автобазы райкома они домчались за три минуты: все здесь было рядом. Начальник автобазы Франц Зайдлер не сидел в конторе, он в мастерской наблюдал за тем, как двое русских умельцев колдовали над мотором одной из черных «Волг». Умельцы работали без перерывов.
– Франц, познакомься. Это Александр Иванович Смирнов, – сказала за его спиной Матильда. Франц обернулся, улыбнулся, как положено. Здоровый, основательный, неторопливый.
– Очень приятно, – сказал он, пожимая руку Смирнова.
– Мы бы могли поговорить где-нибудь один на один?
– У меня в конторе, Александр Иванович. Ты где нас подождешь, Матильда?
– А я с вами, – решила Матильда. Мужики посмотрели друг на друга и ничего не сказали.
В конторе Смирнов начал без предисловий:
– Франц, мне нужны местные номера на московский «газон».
– Это должностное преступление, Александр Иванович, – напомнил Франц. – Если я его, конечно, совершу.
– Соверши, Франц, – попросила Матильда.
– Это необходимо? – безнадежно задал ненужный вопрос Франц.
– Я даю слово офицера, что эта подмена не будет использована во зло или в корысть. Я даю вам слово офицера, Франц.
– Отгоните свой «газон» в лесочек за гостиницей. Там есть подходящая площадка. Я подойду туда через десять минут.
У гостиницы стоял «газик», а у «газика» самодовольный Роман Казарян.
– И сколько тебе это стоило? – поинтересовался Смирнов.
– Два литра и честное слово, что при неприятностях я все беру на себя.
– И шоферюга сразу же отправился в продмаг? – догадался Смирнов.
– Естественно. Ну, едем?
– Обожди немного, – Смирнов обошел «газон», рассмотрел со всех сторон. – Слава Богу, что нигде ваших мосфильмовских нашлепок нету.
– Она же изговая, – пояснил Казарян.
– Поиграет она сегодня у меня! – пообещал Смирнов, усаживаясь за баранку. – Влезай, Роман, поехали.
– Я на всякий случай пожрать кой-чего прихватил, – сообщил Казарян. – И уж если полный форс-мажор, то и фляжечка моя готова к бою.
Была у Романа заповедная дюралевая фляжка на восемьсот граммов, исполненная мосфильмовским Левшой с таким знанием казаряновской анатомии, что даже при внимательном рассмотрении обладателя волшебного сосуда – в пиджаке ли, в легкой куртке – фляжку эту обнаружить было невозможно.
– С этой минуты – сплошной форс-мажор, – открыл секрет Смирнов, объезжая здание гостиницы по узкой асфальтовой дорожке.
– Тогда с этой минуты и начнем? – выступил с предложением Казарян, непонимающе наблюдая за тем, как «газон», объехав гостиницу, миновал мелкий ухоженный лесок и остановился на полянке. – Приехали уже? Место-то подходящее: безлюдное, тихое и красивое. Итак, мы начинаем! Так кто-то поет красивым голосом в Большом театре.