Он положил мотоцикл набок, взял переданный Казаряном автомат и, приложившись, дал две очереди крест на крест по мотору, по баку, по колесам. В окошке дома осторожно явилось личико Арнаутова – любопытствовал, что произошло. Увидев, понял и исчез со страшных смирновских глаз долой.
Казарян аккуратно, как и положено с оружием, уложил в зад «газона», перекладывая тряпьем и рухлядью, сначала два автомата (один оставил при себе), затем пистолеты Стечкина, пистолеты Макарова и наган. Упаковку лимонок нежно закутал в позаимствованную в сенях стеганку, а взрыватели в тряпице припрятал в бардачок.
– Ты вроде все, как к консервации, приготовил, – ворчливо заметил Смирнов. – А нам с тобой надо на изготовке быть. Еще один автомат мне под ноги положи и пяток лимонок снаряди для мгновенного использования.
– Раньше не мог сказать! – разозлился ленивый Казарян, которому опять предстояло суетиться.
– Раньше мог сообразить! – резонно возразил Смирнов.
– Дисков тебе сколько? – спросил из-под брезента Роман.
– Два. В машинке и запасной. И четыре лимонки. Я их по карманам распихаю. А себе одну возьми для понта. Все равно ты с гранатой, что заяц с берданкой.
– То же мне наука – кусок железяки швырнуть подальше, – ворчал Казарян, пристраивая под первым сиденьем автомат и запасной диск. Сел рядом, ввинтил взрыватели в пяток лимонок, четыре передал уже устроившемуся у баранки Смирнову. Наблюдая, как тот распихивал гранаты по карманам, понял вдруг: – Жрать хочется!
– И выпить, – добавил Смирнов и тронул «газик» с места. Нешибко переваливаясь, «газон» отправился по сносной дороге в долгий путь. – Палы эти мерзкие проедем и устроим пикничок. Кстати, который час, Рома?
– Пять без семи, – глянув на свои наручные, по-штатски ответил Казарян. – День какой-то бесконечный.
Через час они устроились у ручейка. Расстелили брезент, домовитый Казарян достал пакет с едой и двумя чистыми салфетками, разложил на них огурцы, по три крутых яйца, по куску хорошо прожаренного холодного мяса, открыл две бутылки боржоми и разлил по кружкам. Для начала попили водочки, горло промочить. Молча расколупывали яйца. Вдруг Казарян сморщился, тоненько застонал сквозь до хруста сжатые зубы.
– Ты чего? – забеспокоился Смирнов.
– Вспомнил, что убил, – признался Роман.
– Ну, тогда, за упокой души убиенного душегуба. Сдавай из своей пуленепробиваемой.
– Сколько? – осведомился Казарян, извлекая из-за пазухи сверкающую флягу.
– Сто – мало, двести – много. Два раза по сто пятьдесят, – присказкой ответил Смирнов.
– Не слишком ли расслабимся? – усомнился Роман, но разлил по запросу.
– Не расслабимся, – уверенно сказал Смирнов. – Мы в закрутке, на нерве. Просто ненужные мысли и заботы нас с тобой покинут.
– Хорошо бы! – помечтал Роман. Они, не чокаясь, выпили. Быстро и четко, как солдаты на десятиминутном привале, прибрали пищу, допили боржом.
– Пять минут полного покоя, – объявил Смирнов и положил себя на спину.
Они лежали и смотрели в небо, в котором медленно кружили на несуществующем внизу ветре верхушки могучих кедров. Их здесь еще не трогали.
– Пять минут, – напомнил Казарян и заговорил, имея на это право: – Что дальше, командир?
Командир, вздохнув, заговорил совсем о другом:
– Я все думаю, Рома, как легко применима в нашем государстве лагерная система. Ведь вся их преступная организация – точная копия кустового управления лагерей, где начальник – и там, и там – был и есть Лузавин Эрнест Семенович.
– С машинной отработанностью в защите и нападении, которую тебе, в данной ситуации кустарю-одиночке не преодолеть.
– Ты ошибаешься, Рома, – нежно не согласился Смирнов. – Эта структура развернута вовнутрь. Вся их железная организация, вся сила, вся энергия, коварство и хитрость направлены на устрашение, подавление тех, кто в периметре их ограждения, тех, кто внутри. Снаружи шуровали другие, которых сейчас вроде бы нет…
– Именно вроде бы, – встрял репликой Казарян.
– Во всяком случае, их пока не ощущаю здесь. Ну, а местная милиция и лагерные исполнители в оперативной розыскной работе по сравнению со мной слепые щенки. И еще – у меня есть временная фора.
– Которая по минуточке утекает, – добавил Казарян и опять: – Что делать будем, командир?
– Перво-наперво убийцу словим.
– Ты знаешь, кто убил Власова и прокурора?
– Знаю, Рома. Петр Арефьев, образцовый боец ВОХРа, мужественно охраняющий сердце этого района – райком партии.
– Доказательства у тебя имеются?
– В громадном количестве. Правда, косвенные.
– А вдруг не прижмешь?
– Тогда доломаю. На очных ставках доломаю.
– Могут не дать, Саня.
– Дадут, куда они денутся!
– Арефьева не дадут. Кончат.
– Не успеют, – беспечно заметил Смирнов, но поднялся резко. – Помчались, армянский ковбой!
В Нахте они были к восьми вечера. Припрятали «газон» на заветной полянке и разбрелись: Казарян по съемочным своим делам, а Смирнов на поиски Борьки Марченко, который должен был уже вернуться.
Искать его не пришлось. Суча от нетерпения и ответственности ногами, абсолютно трезвый Марченко нетерпеливо ждал Смирнова в вестибюле гостиницы. От долготерпения начал с претензий:
– Где вы все пропадаете? Я уже полтора часа вас жду!
– Дождался, вот и молодец, – поощряя, ободрил эмоционального артиста Смирнов. – Беседовал с Лидией Сергеевной?
– Трижды, Александр Иванович, трижды! Замечательная у вас жена.
– Сколько я тебе должен за телефонные разговоры?
– За один, Александр Иванович, за первый. Семь девяносто. А дважды Лидия Сергеевна сама звонила на центральный телеграф.
– Ты ей мои вопросы отчетливо зачитал?
– Я же актер, Александр Иванович, – обиделся Борис. – И ее ответы все записал. Слово в слово, – и пошутил: – Без ошибок.
– В наше время грамотный актер – приятная и многообещающая неожиданность, – Смирнов вытащил бумажник, протянул десятку Борису. – На сдачу у Матильды поднесешь. Где твои записи?
Марченко, роясь в карманах, взглянул, наконец, на Смирнова и страшно удивился:
– А чего это вы с автоматом?
– На охоту ездил, – отбрехнулся Смирнов и развернул лист бумаги, исписанный крупным актерским с завитушками почерком.
– Чего-нибудь подстрелили? – не унимался Борис.
– Не чего-нибудь, а кого-нибудь. И не я, а Роман Суренович, – ответил Смирнов, не вдумываясь в смысл произносимого, и вдруг заорал: – Да дашь ты мне почитать или нет!?
Марченко замолк. Но ненадолго. Интуитивно ощущал, что любезность, оказанная им Смирнову, допускала легкую развязность общения.
– Кстати, о Матильде. Она с полчаса назад заходила сюда, вас искала.
Смирнов не разгневался, дочитал телефонограмму, слава Богу.
– Что сказала?
– Просила, как вы объявитесь, сразу же идти в закусочную.
– Она же сегодня в отгуле.
– Меня попросили – я передаю, – попытался стать официальным Марченко, но не сдержался в рамках, любопытен был: – Ну как, помогли вам сведения, Александр Иванович?
– Помогут, – поправил его Смирнов. – Ты уговор помнишь, Боря?
– Нем, как капитан Немо, – заверил Борис.
– А как надерешься?
– Я тогда вообще нечленораздельно говорю, – признался Боря. И был самокритично прав.
– Что ж. Пошли в закусочную. Ты там мне на сдачу поставишь.
Край солнца прилег на седловине меж двумя сопками. Зримо удлинились тени. Отчетливо надвигались короткие здесь сумерки.
А в закусочной уже темная ночь. Интересная получалась картиночка: в дежурство Матильды здесь выпивали, закусывали, беседовали, а у Любки гуляли: кричали, вскакивая, бессмысленно передвигались меж столиков, клялись, рыдали пьяно, матерились бесконечно.
За угловым, привычным уже Смирнову столиком тихо сидели Матильда и Франц. У стула, под правой рукой Франца, стояла знакомая объемистая сумка. Франц увидел Смирнова, встал и спросил:
– Надеюсь, у вас все в порядке?
– Можно сказать, что так, – грустно сказал Смирнов.
– Машина на условленном месте?
– Да.
– Тогда я пойду, – решил было Франц, но Смирнов, прижав его плечо, усадил на стул и объяснил некоторую свою фамильярность:
– Кое-какие нюансы, Франц. В газике сейчас находятся автомат, четыре пистолета и упаковка гранат-лимонок. В бардачке взрыватели к ним. Вы бы не могли, после того как перемените номера, собрать все это хозяйство и припрятать где-нибудь поблизости. Это – просьба, робкая просьба. Да – да. Нет – нет. И никто ни на кого не в обиде.
– Да, Франц, – решила Матильда. – В мою сумку все это влезет. И неси ее сюда, я здесь в закусочной припрячу.
– А Люба? – забеспокоился Смирнов.
– С Любой я разберусь.
– Да, Александр Иванович! – Франц снова встал, посмотрел на Матильду, улыбнулся Смирнову, взял сумку и пошел к двери.
– Франц – замечательный парень, – сказал Смирнов.
– Конечно, – согласилась Матильда и, демонстративно посмотрев на автомат, висевший на плече Смирнова, спросила: – Вы сегодня убили?
– Нет, – ответил он, зная, что говорит полуправду.
Таскал он этот автомат с собой для того, чтобы те, кому надо знать, знали: предупрежден, вооружен и начеку. Но сильно надоела и притомила непривычная машинка. В номере Казаряна он бросил «Калашникова» на свободную кровать (на другой, задрав ноги на спинку, отдыхал Роман), присел на нее же, изучающе осмотрел кинорежиссера на предмет использования. Решил, что вполне трудоспособен, и начальственно позвал: – Роман!
Казарян не откликнулся. Оказалось, он умудрился крепко спать и с высокозадранными ногами. И поза – не повернись, и колпенные сухожилия внатяжку, и прямоугольная спинка врезалась в обе пятки, а армянский богатырь спал. Смирнов грубо потряс богатырское плечо.
– Что тебе? – не открывая глаз, спросил Казарян. Кто его мог беспокоить – знал наверняка.
– Пойдем с душегубом беседовать, – нарисовал радужную перспективу Смирнов.