– Лейтенант Чекунов! – официально призвал к вниманию Поземкин. Чекунов с плохо скрытым отсутствием энтузиазма опять поднялся. – Срочно оповестите весь личный состав, чтобы все были здесь через двадцать минут. Общая оперативка. Александр Иванович, вы будете присутствовать?
– Нет! Я лучше потом с тобой, Гриша, один на один поговорю. Ну, а если что непредвиденное – мы с Романом Суреновичем в гостинице.
– А Роман Суренович при чем? – грубо спросил следователь.
– А Роман Суренович – майор милиции запаса. Шесть лет тому назад – лучший оперативник МУРа, – скромно доложил Смирнов и встал. Встал и майор запаса.
До гостиницы молчали. В вестибюле Смирнов предложил:
– Пойдем к Олегу заглянем.
В номере Олега не было, но из третьего люкса, где разместились звуковики, доносилась песня, исполняемая Тороповым. Новая песня: про чудесную поляну, про веревочки, чтобы осчастливленные пребыванием на этой поляне далеко не уходили, про мудрого козла, который трахал подряд всех привязанных, чтобы убить в них низменные инстинкты и уберечь от постороннего дурного влияния.
Но не было Олега Торопова у звуковиков. Звукооператор, инженер звукозаписи и микрофонщик, пригорюнясь, слушали магнитофон. Под водочку, конечно.
– Когда Олег записал эту песню? – строго спросил у звукооператора Казарян.
– Два часа тому назад. Пришел, говорит: «Давай запишем горяченькую, только что слудил». Мы, конечно, тут же ее начисто и записали. Три дубля. Сейчас все думаем, который лучше. Замечательная песня, правда?
– Правда, – мрачно согласился Казарян. – Пришел он к вам пьяный, трезвый?
– Почти трезвый. Сочинял ведь, – ответил звукооператор и признался: – А как записали, естественно, по стакану приняли.
– Естественно! – разозлился Смирнов. – Стакан водки – естественно!
– И для вас естественно, – спокойно заметил звукооператор.
– Для меня – да! – заорал Смирнов. – А для него – нет! Он – запойный в запое. Понимаешь ты это, слухач? Где он сейчас?
– Не знаю. Только-только мы приняли по стакану, как набежала эта блондинистая комсомольская блядь Вероника. И сразу: поминки у Эдиты Робертовны, видите ли, справляли не по-нашему, мы новые организовали, пойдемте, мол, с нами. Нас для проформы позвала, мы отказались, а Олега все-таки уволокла. С гитарой.
– Говнюки вы, братцы, – констатировал Казарян, и Смирнову: – Пошли, Саня.
В коридоре расстались ненадолго.
– Ты чистенький, а мне душ принять просто необходимо, – сообщил Смирнов. – Помоюсь и к тебе загляну.
– Водку жрать? – догадался Роман.
– А куда мы от нее, родимой, денемся?
Уже все было готово на столе, когда явился чистый, причесанный на геометрически четкий пробор молоденький на глаз подполковник Смирнов в свежей кумачовой – за «Спартак» «болел» – футболке. Увидев такое, Казарян тут же исполнил:
– В красной рубашоночке, фартовенький такой!
Смирнов оглядел стол, не садясь, и критически заметил:
– Вроде бы все ничего, а до Алькиного сервиса – не дотянуться.
– То Алька, – сказал Казарян.
– Алька, – эхом отозвался Смирнов и сел. – Давай-ка выпьем за него.
Казарян налил, чокнулись, и почти хором произнесли оба:
– Чтобы ему было хорошо.
Выпили, закусили вяло. Казарян вспомнил сегодняшние дела:
– Как ты теперь с этими разбираться будешь?
– Когда мой командир на фронте не знал, что делать, он приказывал весьма значительно и строго: «Действуйте по обстоятельствам». По обстоятельствам, Рома, по обстоятельствам. Теперь их ход. Я вроде бы, как шахматист, сделал зевок и жду: хапнут они эту фигуру или не хапнут.
– Арефьева? По-моему, уже хапнули.
– Хапнули и отложили? Ну, нет! Они еще вокруг него круги делать будут. Могут мне его под выстрел подставить, а то и выстрелить в меня из него.
– Конкретно – кто? – злобно поинтересовался Казарян.
– В куски разорвешь? У них несколько подходящих пареньков имеется. Но скорее всего задействуют на меня для меня неизвестного. И – хватит о делах, сдавай.
Выпили по солидной второй. Третью разлили по стаканам и расселись поудобнее: Казарян на диван, Смирнов – в кресло. Стаканы и малую рабочую закусь прихватили с собой. Смирнов поставил стакан на плоский подлокотник кресла, а на стакан малую тарелку с селедочным бутербродом, закинул руки за голову, откинулся на спинку и вдруг негромко запел:
Выстрел грянет.
Ворон кружит.
Мой дружок в бурьяне
Неживой лежит…
Только начал про дороги, как Казарян взвыл:
– Перестань!
– Это почему же? – заносчиво и обиженно спросил Смирнов. – Тебе тембр не нравится или я не в той тональности взял?
– Извини, Саня. Я опять вспомнил, как сегодня того уложил…
– Болван, – разозлился Смирнов. – Настроение поломал, песню испортил. Уложил и радуйся, что успел уложить. Не хватись мы вовремя, были бы сейчас, как два дуршлага, и над этой кухонной посудой рыдали бы родные и близкие.
– Юморок твой, Саня, так себе юморок, – отметил Казарян. – Слегка Бутыркой отдает. Но и успокаивает. Как там дальше?
И вдвоем, на два голоса, сумели развести, продолжили заветную:
А дорога дальше мчится,
Кружится, клубится.
А кругом земля дымится,
Родная земля.
Эх, дороги –
Пыль да туман,
Холода, тревоги,
Да степной бурьян.
Допели, и сразу же в разгоряченное пением горло – третью дозу. Занюхали и в неподвижности и молчании стали терпеливо ждать прихода благодетельной расслабки. Она пришла, не ожидая зова. Не расслабка – Жанна.
– Господи, все поют! – как бы удивилась она. – Оператор ваш, Роман Суренович, к вам случайно не забегал?
– Если бы забегал, то наверняка остался, Жанна.
– Вот ведь обормот пьяный! Как же такому пьяному от меня удалось спрятаться?
– Запомни, Жанна, хитрее пьяного никого нет. Он всех обхитрит, а в конечном счете себя больше всех, – изрек назидательную сентенцию Смирнов, но завершил, как надо: – Садись с нами. Пора, Жаннета, поправить свой такелаж.
– Не совсем поняла, – призналась Жанна. – Это что – насчет перепихнуться?
– Кто о чем, а вшивый о бане! – разозлился Казарян. – В пору моего не очень добродетельного отрочества любимой песней была та, строчку из которой столь изящно ввинтил в свой монолог наш боец невидимого фронта…
– Ого-го! – сильно удивилась Жанна. – Вы, Роман Суренович, на подходе к полному порядку! – Но, заметив, что Казарян собрался протестовать, быстро предложила: – Спойте эту песню, а?
Смирнов пересел на диван, обнял Казаряна за плечи, и они приступили к исполнению:
В Кейптаунском порту
С какао на борту
«Жаннета» поправляла такелаж.
Но прежде чем уйти
В далекие пути
На берег был отпущен экипаж.
Идут сутулятся,
Сливаясь с улицей…
Жанна все поняла и сливаться с улицей не захотела.
– Молодые люди! – воскликнула она. – А как насчет того, чтобы Жаннете поправить такелаж?
Певцы отряхнулись от ностальгического азарта и, уже по-пьяному суетясь, принялись обслуживать Жанну.
– За операторское искусство! – произнесла свой первый тост Жанна.
– Решила все-таки за Тольку замуж выйти? – догадался Казарян.
– С чего это вдруг? – удивилась Жанна сразу же после того, как аккуратно и с истинным чувством выпила.
– Уж больно проникновенно тост про оператора произнесла.
– Во-первых, не про оператора, а про искусство. А во-вторых, жалко мне его, дурачка из московской интеллигентской теплицы.
– «Жалеть» в устах русской бабы значит любить, – назидательно заметил Смирнов.
– Ну, это в давние-давние времена так было. Теперь жалеть, это просто жалеть, в крайнем случае пятерку на опохмелку дать. Да к тому же я – русская только наполовину.
– А вторая половина? – от нечего делать поинтересовался Смирнов.
– Четвертинка немки и четвертинка грузинки.
– Ух, и худо твоим мужикам! – понял Казарян.
– Ох, и худо мне с моими мужиками! – возразила Жанна. – Но просто интересно, куда спряталось это вечно обиженное пьяное дитя?
– Может, со своей командой в камервагене пьет?
– В камервагене пьют, – подтвердила Жанна. – Но без него.
– Сенька?
– На рыбалку в ночь собирается.
– Значит, спит где-нибудь на травке.
– Простудится же! Он худой, слабенький.
– Все! – заорал Смирнов. – Надоела ты со своим оператором! Или соблазняй нас красотой телодвижений и многообещающим голосом или выметывайся!
– Какой страстный милиционер! – восхитилась Жанна. – В момент изнасилует!
– Сдаю общую, – решил Казарян, и все уселись за стол. Сей же час деловито вошел Семен Саморуков и, оценив обстановку, бессловесно устроился на четвертом стуле.
– Рюмку себе в буфете возьми, – ворчливо и мрачно дал указание Казарян.
Семен принес рюмку, подождал, когда ее наполнят, и предложил:
– Не то кислые, не то тухлые вы все трое. Поэтому тост произношу я. Слушайте меня внимательно. Сколько прекрасных вещей в этом мире: рыбалка, выпивка, Жанкины титьки и ее же характер, лес, работа, хорошие – вот они! – люди. Ведь это радость, ребята! А все остальное – пусть в стороне, пусть побоку. За радость! А где радость, там и счастье. За радость и счастье.
Дружно выпили, а потом Жанна в благодарность за такие слова нежно поцеловала Семена и погоревала:
– Эх, гитары нет!
Гитары, и впрямь, уже не было. Был лишь напоминающий дамский торс остов без дна и покрышки, да дека без струн. Это сооружение в виде ошейника висело на шее насквозь пробитого железным штырем мертвого Олега Торопова, сидевшего, привалясь к забору торговой базы.
Нашел его сторож базы, который с девяти вечера хорошо поспал, проснулся на рассвете и решил сделать обход охраняемой территории. Увидав такое, сторож в страхе прибежал в милицию, а милиция лихорадочно оповестила всех, кого это касалось, и отчасти тех, кого это не касалось вовсе.