– Благословил?
– Папа очень обрадовался, что я уеду от своей компании, которая оказывала на меня дурное влияние.
– А не наоборот? – задал любимый вопрос Казарян.
– Он, Рома, первый плейбой края был. И сильно-сильно гулял: непонравившихся избивал, понравившихся приручал, в ресторанах не платил, безнаказанно подворовывал помалости. Вот папа и решил, что такому дитяти лучше всего окончить скоростным темпом школу милиции. И на тебе – за год лейтенант.
– Саня, откуда у тебя досье на него?
– Я что – Борьку Марченко зря в командировку направлял? Он моей Лидке дозвонился из края и передал мою просьбу перепроверить ласкового Чекунова. А ты Лидию Сергеевну знаешь: обаяние, коммуникабельность, связи со всеми НТО Союза. И с местным тоже. Так что грамотный Боря под ее диктовку записал достаточно. Ну, похвастался, и продолжим. Папа с лесным боссом по корешам?
– Встречаются по работе, – ответил Чекунов.
– Не будем уточнять по какой. Пока! – решил Смирнов. – Когда лесным делом заинтересовался Владимир Владимирович?
– Месяца два тому назад.
– И сразу в Нахту с особым поручением прибыл ты. Теперь понятно, почему ты мне врал, что здесь ты уже почти год. В чем было твое задание?
– Узнать, насколько глубоко копнул прокурор.
– Узнали и решили ликвидировать. Чей план?
– Лузавина. Он и людей подобрал.
– А ты – оперативное руководство?
– Да не. Просто отдельные поручения.
– И с ходу начали. Даже меня не испугались.
– Поздно было переигрывать. Ратничкина выпустили раньше, чем узнали от Петра Петровича, что вы приезжаете.
– Когда решили вместо Ратничкина сдавать настоящего убийцу – Арефьева?
– После нашей первой с вами поездки. Я понял, что вы не верите в виновность Ратничкина. Когда вы допросили Арефьева и Жабко, а я передопросил, стало ясно: вы обязательно выйдете на этого идиота, придумавшего пиджак в полоску.
– Почувствовали, что я ухватился за хвост главного дела в связи с моим разговором с неизвестным вам уркой?
– Да.
– Ну, и нашли моего уркагана?
– Нет. Таких в лесном отряде двадцать человек. Пытались, но не определили.
– И на том спасибо. Рома, расстегни ему браслеты.
– Это еще зачем? – удивился Казарян.
– Труп Арефьева в нору затаскивать тебе самому очень хочется?
– Да и пусть себе здесь лежит.
– Зверье сгрызет, Роман, по частям растаскает. А труп еще для дела нужен.
Роман расстегнул наручники. Чекунов ободрился вроде и начал массировать запястья.
– За работу, сявка! – приказал Смирнов.
– Может, действительно, пусть здесь лежит? – жалобно поддержал предложение Казаряна Чекунов. – Кому он нужен?
– Будущему следствию, по которому ты – основной обвиняемый. Действуй.
Чекунов ухватил за ноги мертвое тело и поволок к еле заметной дыре. Тело оставляло за собой широкую кровавую полосу. Подволок, поднял голову, спросил:
– Как запихивать – головой вперед или ногами?
– Как хочешь.
Чтобы не испачкаться в крови, Чекунов решил запихнуть труп головой вперед. Развернув его на сто восемьдесят градусов, он раскорячился, чтобы не наступить на кровавую полосу, и стал с громадным напряжением запихивать мертвого Арефьева в дыру. Мешали руки, плечи, голова, но Чекунов толкал, не давая гнуться в коленях, только ноги. Чистюля. Наконец, тело само собой пошло вглубь и вниз.
– Все, – сказал Чекунов, когда в дыре исчезли ноги.
– Там что – спуск со ступенями? – догадался Смирнов.
– Ага.
– А закрывал Арефьев чем?
– Вон тем валуном, – кивком указал Чекунов на приличный камешек в стороне и чуть вверху. – Сверху скатывал, и он точно ложится на дыру.
– Вот так и скати.
Чекунов послушно скатил валун, который намертво замуровал временную могилу стрелка ВОХРа Петра Арефьева.
– Все? – спросил у Смирнова Казарян, а Чекунов с готовностью ответил:
– Все, все. Лег как в лузу.
– Тогда давай руки, – распорядился Казарян и с ловкостью фокусника защелкнул наручники на запястьях Чекунова.
Смирнов мрачно рассматривал то, что за несколько десятков минут умудрились натворить в нетронутом лесу люди. Кровь, вонь, азарт приблудных на кровь и вонь мух, сломанные ветки, исковерканная земля. Смердящие окурки, плевки и неизвестно откуда взявшиеся клочки бумаги.
– Рома, ты все-таки ксиву его и все остальное на поляне забери, – сказал он. – Догонишь нас. Я его к машинам поведу.
– А по дороге кончите меня, – догадался Чекунов, с тоской наблюдая, как уходил Казарян. – При попытке к бегству.
– Я тебя в любую секунду с оружием в руках, направленным на меня, в порядке самообороны застрелить мог, портяночник. Пошли. И молчи по пути, на нервы не действуй.
Чекунов не торопился, и Смирнов его не торопил. Казарян нагнал их на полпути. Пристроился рядом с другом, молча шагал.
Первое, что увидел Казарян, была уже подсохшая лужа у раскрытой дверцы киносъемочного «газика», из которой торчали связанные портками и подштанниками ноги в офицерских коричневых башмаках. Казарян подскочил к автомобилю, как куль, выкинул из салона спеленутого эксруководителя лагерной художественной самодеятельности, перевернул его на спину и спросил грозно:
– Это ты нарочно в машине нассал?
– Я не нассал, – объяснил Иван Фролович, – я – обоссался. Хотел, правда, насрать, но жопой вверх лежал.
– Сейчас ты мне салон вымоешь, благо ручей рядом.
– Развяжи сначала, шеф.
Шеф Казарян быстренько его развязал. Сначала Иван Фролович долго-долго разминал затекшие мышцы и массировал желобки на коже, оставленные подручными средствами Казаряна, а потом надел подштанники и портки и, кривляясь, точно по форме, доложил, как космонавт:
– Готов к выполнению любого задания партии и правительства, – видимо, был этот Иван известным шутником в лагерных кругах.
– Бери ведро, тряпку и действуй, – приказал Казарян. Шутник мигом нашел ведро и тряпку и бегом кинулся к ручью.
– Ты поаккуратней, артист, – посоветовал Смирнов. – А то мы со страху подумаем, что ты в бега кинулся и стрелять начнем.
– Вот так, хочешь как лучше, а получается… – пофилософствовал Иван Фролович, уже неторопливо спускаясь по крутому берегу к воде.
– А получается, как получилось, – закончил за него фразу Смирнов. – Как лучше у тебя – это в меня в упор из «Стечкина» палить?
Притих Иван Фролович, но машину вымыл хорошо, добросовестно вымыл.
– Как поедем, Саня? – спросил Казарян. – Шерочка с машерочкой?
– Хотелось бы, но нельзя. Мало ли что может сделать идиот в наручниках, когда ты за рулем. Все четверо поедем на твоей. Если ее распотрошат здесь случайно, ты неприятностей не оберешься. Пусть милицейская здесь останется. Садимся так: я один на переднем сиденье за баранкой, ты на втором посредине. Слева от тебя – Чекунов, справа – артист.
Начали готовиться к дороге. Смирнов уложил весь свободный арсенал на пол перед передним сиденьем, Казарян вдел свой ремень в джинсы и, позволив Ивану Фроловичу проделать то же самое, приспособил ему вторую пару наручников. Чекунов молча стоял, ритмично – вперед-назад – покачивая скованными руками.
– А в наручниках значительно приятнее, чем в ремнях за спиной, – решил оптимист Иван Фролович, усаживаясь в «газик». На заднем сиденье уже находились Чекунов и Казарян. Иван Фролович уселся справа. Смирнов захлопнул за ним дверцу и сел за руль.
Вдоль Дурного ручья еле ползли, но, выбравшись на трассу, Смирнов прибавил до предела и замурлыкал свою дорожную:
Начинаются дни золотые…
И вдруг чистый и верный тенор мастерски подхватил:
Воровской безоглядной любви…
Ой вы, кони мои вороные,
Черны вороны кони мои.
Это прикрыв глаза и забыв обо всем, пел Иван Фролович, пел о любви, которой у него никогда не было, пел о золотых днях своего всевластья и тиранства, которые прошли, о проклятой погоне, от которой он не сумел уйти, о черных конях, которые выдали, выдали, выдали!
На слезе закончил песню лагерный артист, на слезе.
– Знал бы, что здесь такой талант имеется, в эпизоде снял бы, – искренне огорчился кинорежиссер Казарян. Смирнов посмотрел на него через зеркало заднего обзора:
– В качестве кого?
– Лирического убийцы.
– Я никого не убивал, – быстро и радостно оттого, что действительно не делал этого, доложил Иван Фролович.
– Но меня-то должен был застрелить?
– Только под страшными угрозами расправиться со мной условно согласился.
– Условно! – восхитился Смирнов и продолжил совмещение приятного с полезным: вести машину и допрашивать: – Угрожал тебе кто?
– Роберт Воронов и вот, лейтенант.
– Подтвердишь все это в показаниях следователю?
– Обязательно! – с великой готовностью заверил Иван Фролович. – Пойдет, как чистосердечное признание, годик-другой поможет скостить.
– Ну и скот же ты, Ванька! – сожалеючи констатировал Чекунов.
– Ты убил, Витенька, как я понимаю, при двух свидетелях убил, тебе только одно – до вышки дойти, а у меня вариантов навалом: шестерка я, запуганный маленький человек, которого под страшным давлением использовали по мелочам злодеи, – садистом был, оказывается, руководитель самодеятельности и очень не любил лейтенанта.
Чекунов повел глазом направо, устрашающе выпучивая его, но Иван Фролович улыбнулся, увидев этот глаз. Между ними расположился могучий и без наручников кинорежиссер Казарян.
Дорога входила в крутой поворот. Пустынная пыльная дорога. Внезапно Чекунов сдвоенным из-за наручников кулаком ударил по ручке и, сгруппировавшись, кинул себя через открытую дверцу на убегавшую назад мягкую от беспредельной пыли проезжую часть. Смирнов дал по тормозам почти одновременно с прыжком, но «газик», разворачивая, протащило еще метров двадцать. Сидевшие в «газике» через кисейную пелену поднятой пыли видели, как Чекунов – невредимый – поднялся и двинулся к противоположной обочине. Он уже почти достиг ее, когда из-за поворота на дикой скорости выскочила порожняя скотовозка и правым концом бампера слегка задела Чекунова. Чекунова отбросило в придорожье, а скотовозка (поддатый шофер и не заметил ничего) растворилась в пыли, умчась в никуда.