– За исполнение желаний.
Смирнов, не возражая, синхронно выпил с генералом, пососал энергично, до косточки, маслину, положил косточку на край тарелки (долго находил ей место, чтобы не скатилась), пожевал сыру и все-таки не выдержал:
– Чьих? Твоих? Моих? Георгия Федотовича? Роберта Евангелиевича? Леонида Ильича?
– Господи, начинается! – огорчился генерал.
– От разговора все равно не уйти, Петя, – впервые назвал генерала по имени Смирнов. – И я хочу выговориться, и особенно ты.
– Почему это я – особенно?
– Потому что кроме как со мной – быть откровенным тебе не с кем.
– А у тебя есть с кем, – обиделся генерал.
– У меня – друзья, которым я могу сказать все, до самого дна. А у тебя – приятели – начальники, хозяева жизни, граница откровенности с которыми где-то на бабах и тяжелом утреннем похмелье. Помнишь, ты передо мной гордился? – Смирнов очень похоже передразнил генеральское пение: – «Сиреневый туман над нами проплывает, над тамбуром горит полночная звезда…»
– Замолчи, – попросил генерал. – И сдавай.
Смирнов опять с барменской точностью разлил. Из осторожности выпили без тоста. Генерал расправлялся с шпротами, а Смирнов по-заячьи жевал сыр.
– На ком остановишься, Петя? – не мог-таки остановиться Смирнов.
– До кого достану.
– А руки коротки, – догадался Смирнов. – Я думаю, последним в твоей очереди будет начальник краевого управления лесного хозяйства, или как там его?
– И слава Богу, если так, – у генерала скривился рот: то ли усмехнулся иронично, то ли тик дернул щеку. – Привлеку его, обязательно привлеку, за отсутствие должного контроля.
– Я понимаю, Петя, сговором уже очерчен четкий круг, в котором те, кого сдадут тебе и кто сами согласились сдаваться. Но ведь это маленькая и дешевая цепочка.
– Будь добр, помоги, найди продолжение.
– Кому принадлежит вилла здесь под Нахтой, у целебного источника?
– Она – филиал оздоровительно-восстановительного комплекса крайкома.
– А на какие шиши она возведена?
Пришло время разозлиться и генералу. Он со звоном швырнул вилку на тарелку и, злорадно осклабившись, сам задал вопрос:
– Тебе, матерому московскому менту, за двадцать пять лет службы сыскарем хоть раз удалось сунуть нос в партийную кассу?
– Чего не было, того не было.
– То-то, – назидательно заметил генерал и хотел было расшифровать это глубокомысленное междометие, но помешала яичница, которую принесла Матильда.
Генерал увидел и услышал фырчащее бело-оранжевое чудо о восьми глазах на сковороде и забыл все слова, кроме одного: – Сдавай!
– Последнее разливаю, – предупредил Смирнов.
Генерал взял со стола бутылку и поинтересовался у Матильды:
– Ее можно заменить?
Матильда посмотрела на Смирнова без симпатии. Но тот все равно сказал:
– Да, Тилли, да!
Милиционеры выпили и приступили к яичнице. Матильда, вернувшаяся с непочатой бутылкой «Греми», на этот раз глядела на них с умилением: ели больно хорошо. Поев, Смирнов открыл вторую бутылку и попросил:
– Посиди с нами, Тилли.
– Вы – большие начальники, а я – обслуживающий персонал, – ровным голосом разъяснила Матильда положение дел. – Мне нельзя.
И вернулась за стойку. Смирнов обиделся, а генерал спросил:
– Саня, а почему у нас так начальников не любят?
– А за что их любить?
– Нас, нас любить! Мы же с тобой тоже начальники.
– Мы – не начальники. Мы при начальниках.
– Но ведь, как видишь, и нас не любят.
– Начальнических холуев не любят даже больше, чем начальников.
Генерал напряженно наблюдал, как Смирнов разливал из второй бутылки, вероятно, боялся как бы его не обделили. Он уже был по-настоящему пьян: пришла безудержная жадность на алкоголь. Потом даже стаканы как бы случайно сдвинул, чтобы по уровням налитого в них определить, не налил ли себе Смирнов побольше, а ему поменьше. Решил, что все по справедливости, успокоился и вспомнил, о чем говорили:
– А ты – холуй, Саня?
– Да пока вроде нет, – подумав, ответил Смирнов.
– Ты власти прислуживаешь, значит, холуй.
– Я прислуживаю. Я служу государству, работаю на законную власть, которая с моей помощью должна защищать народные интересы. За что и получаю предусмотренное официальной тарифной сеткой вознаграждение – зарплату. И все.
– А я? – задиристо спросил Петя.
– Давай выпьем.
– Выпьем, выпьем, – охотно согласился генерал, и они выпили еще. Генерал быстро восстановился после приема и вернулся упрямо к ранее заданному вопросу: – А я?
– Ты уже из их рук ешь, Петя. Значит, холуй, – Смирнов в сильном поддатии становился жестоким борцом за истину.
Генерал сделал глубокий вздох, сжал до скрежета челюсти, взял со стула рядом свою фуражку, надел ее и встал. Вид его должен был внушать ужас. Подчиненные, видя такого Есина, скорее всего падали в обморок от страха. Генерал, наконец, выдохнул и умирающе-гневно спросил:
– Кто ты такой есть передо мной, московская тля?
– Сам сказал: московская тля. Снимай свой грандиозный головной убор и садись, – ласково предложил неиспуганный Смирнов.
– Считаешь, так надо? – по-прежнему грозно спросил генерал.
– Надо, надо. Еще выпьем, по-человечески поговорим.
Уставший от гнева и коньяка Петр Петрович вернул фуражку на стул и покорно сел. Помолчал, хотел было пустить слезу, но собрался и сказал, жалеючи презирая себя, Смирнова, устройство мира:
– А что делать, Саня? Отказаться от пайков, не брать лечебных денег, не пользоваться персональной машиной, не жить на бесплатной казенной даче? Да?
– Да, – просто посоветовал Смирнов.
– Эх! – в отчаянии воскликнул генерал и деловито поинтересовался:
– Нолито?
На этот раз Смирнов плеснул по самой малости, объявив:
– Спешим.
Генерал, объятый думой, и не заметил, как свой глоток сделал, только головой помотал:
– Ну, откажусь я от всего, стану жить как рядовой советский служащий. И стану среди них подозрительно чужим, который что-то против них замышляет. И вышвырнут они меня, как приблудного пса, а на мое место посадят партийного функционера. Вместо профессионала – болтуна и неумеху. Кому от этого лучше станет?
– Никому, – согласился Смирнов. – Но и особо хуже – тоже никому. Потому что принципиальные, стратегические вопросы тебе решать все равно не дают, а на уровне каждодневной преступности твои менты и опера будут работать, как и при тебе работали, даже при невежественном руководстве.
– Я без своего дела не могу, – жалобно признался генерал. – Я умею его делать, как немногие, – и вдруг совсем о другом: – У меня женщина есть, Катя, которую я люблю. Уже пять лет люблю. Что мне делать, Саня?
– Жениться.
– А жена?
– Разведись.
– Легко сказать. Сдавай, сдавай, не жмоться!
Смирнов осмотрел бутылку. И эту уже ополовинили.
Прикрыл глаза, резко покрутил головой, недолго посидел в неподвижности: проверил свой вестибулярный аппарат. Вроде пока еще держался. Повторно проверил себя, разливая: получилось точно, надо полагать, по шестьдесят два с половиной грамма. И предложил взгрустнувшему генералу тост:
– За долготерпенье твоей Кати.
– Спасибо, – задушевно поблагодарил Петр Петрович и выпил. А выпив, сразу же запел:
Сиреневый туман над нами проплывает,
Над тамбуром горит прощальная звезда.
Кондуктор не спешит, кондуктор понимает,
Что с девушкою я прощаюсь навсегда…
– Ему, наверное, хватит, – во время генеральского пения негромко сказал Смирнову из-за стойки Матильда.
– Сейчас допьем, и я уведу его спать, – пообещал Смирнов.
– Кого – спать? – строго спросил, кончив петь, генерал.
– Тебя. Чтобы завтра утром прокурорский важняк твоего похмелья не заметил. И чтобы Поземкин через Георгия Федотовича по партийной линии на тебя телегу не покатил.
– Да положил я на них с прибором! – гордо заявил генерал. – А Поземкина этого по земле размажу.
– По делу привлекать его будешь?
– Его привлечешь… скользкий, как глиста! Следователя БХСС, положенного по штату – моя же вина! – у него нет, а свои прямые обязанности выполняет вроде бы добросовестно…
– Голову даю на отсеченье, он у них на жалованьи, Петя!
– Поди докажи, – безнадежно и утомленно высказался генерал. – Сдавай последнюю и пойдем спать.
Посредине прямоугольника у форсистой клумбы под главным фонарем генерал Есин, деликатно ведомый под ручку подполковником Смирновым, вдруг остановился и задал ошеломительный вопрос с ответом:
– А почему у них памятника Ленину нет? Непорядок!
– Не боись, Петя, – успокоил его Смирнов. – Поставят.
– Я им про это скажу. Я им так скажу! – на генерала нисходило геройство.
– Скажешь, скажешь, – соглашался Смирнов и тихонько волок его к гостинице. – Поспишь, выспишься и скажешь.
В номере генерал позволил снять с себя только фуражку и сапоги. Тужурку, галифе, рубашку с галстуком и плотные армейские носки снял сам. Шатало, правда, основательно, но он, поддерживая неустойчивое равновесие хватанием попадавшихся под руки устойчивых предметов, с задачей справился и обессиленно сел на разобранную уже Смирновым кровать.
– Ты не сиди, ты лежи, – посоветовал Смирнов.
– Остался нерешенным один вопрос, – задумчиво заметил генерал, продолжая сидеть.
– Какой еще вопрос? – раздраженно – устал от генерала – спросил Смирнов.
– Кто вашего певца кончил. Как я понял, он по корешам с прокурором был и знал от него кое-что про этих. Ну и хрен с ним, что знал. Как приехал, так и уехал. Может, под конец они все от страха взбесились?
– Может, и взбесились. Спи, Петя.
– Но вопрос-то не решен!
– Даю тебе слово, что я его обязательно решу, – заверил Смирнов.
Успокоенный генерал глянул на свои роскошные часы и приказал:
– Завтра разбудишь меня ровно в семь.
– А сейчас сколько?