– Двадцать три ноль-ноль.
– Молниеносно мы с тобой надрались, Петя! – удивился Смирнов. – Как монголы.
– Они нас в свое время на триста лет завоевали, – вспомнил Петя, лег и мгновенно спрятался в воздушное алкогольное небытие.
Смирнов вздохнул облегченно и занялся изначально неблагодарным делом: подсчетом наличности. Обшарив все свои карманы, он обнаружил всего-навсего двести одиннадцать рублей. А еще жить пару дней, а еще крупная трата, если все получится так, как он рассчитал. Смирнов вздохнул вторично и пошел побираться.
Поминки тихо умирали. В казаряновском номере оставалось человек шесть-семь, не более, истинные бойцы: Жанна, Борька Марченко, Семен Саморуков, звукооператор и двое здоровенных, как кони, замдиректоров съемочной группы.
– Жанна, – позвал Смирнов, – можно тебя на минутку?
Жанна не поднялась, не пошла к нему – сил не было, да и не хотелось.
– В чем проблема, Александр Иванович?
– В деньгах! – обиженно разозлился Смирнов. – Мне деньги нужны!
– Виталька, ему деньги нужны, – сообщила Жанна одному из замов.
– Много? – поинтересовался Виталька.
– Рублей триста-четыреста.
– Так, так, – слегка призадумался Виталька и тут же его осенило. – Вы ведь гонорар за консультацию у нас не получали?
– Какой еще гонорар? – не понял Смирнов.
– Он вам уже как три месяца выписан, – сообщил Виталька и встал. – Мы с Александром Ивановичем к бухгалтеру и кассиру. На десять минут. Если молодые за это время принесут, без меня не пить.
Ошибочное впечатление было у Смирнова о завершении поминок. В коридоре он спросил у Виталика:
– А удобно в такое время бухгалтера беспокоить?
– Удобно, – заверил Виталька и, подойдя к нужной двери, трахнул по ней убедительным кулаком: – Вставай, Сергеевна, никуда не денешься, придется тебе нашему консультанту денежки отдать!
– А попозднее не могли? – спросил не очень сердитый женский голос, и в замке заскрипел поворачиваемый ключ.
…Он возвращался в закусочную. Спать ему негде было, так уж лучше побыть в обществе хорошей женщины.
Алкаши вернулись, сидели над стаканами. Увидев Смирнова, замолчали, сделали суровые лица, но, не обнаружив прежнего смирновского спутника, вернулись к простому, как мычание, своему разговору. Московский фраер в одиночестве не представлял собой какой-либо опасности.
– Не допили? – сердито осведомилась Матильда.
– Приткнуться негде, Тилли, – признался Смирнов. – На свою кровать генерала уложил, а в номере Романа поминки. У тебя посижу, подремлю. Тем более мне с утра надо первый порожний рейс скотовозок встретить. Когда они обычно подходят?
– От половины шестого до шести, – ответила Матильда. – А зачем они вам?
– Не они. С ними, если все сойдется, один человечек прибыть должен.
– А генерал спит, – заметила Матильда.
– И слава Богу, – Смирнов изобразил на лице маленькое страдание и попросил: – Налей сотку, Тилли. Скучно за пустым столом сидеть.
– Пойдемте со мной, Александр Иванович, – скомандовала Матильда и, не ожидая его согласия или несогласия, проследовала в дверь за стойкой. Смирнов покорным хвостом потащился за ней.
За кухней, складом и конторкой был небольшой закуток, в котором стоял старомодный диван с высокой спинкой, неизвестно откуда. Матильда извлекла плед, кинула на диван и вторично скомандовала:
– Снимайте куртку, снимайте штаны и обувь и ложитесь. Во сколько вас разбудить?
– В пять, – Смирнов сел на диван и стал расшнуровывать кроссовки. Расшнуровал, снял, пошевелил пальцами в носках и напомнил: – А сотка?
– Того же коньяку? – уточнила Матильда. Смирнов кивнул. – Сейчас принесу.
Когда она вернулась, Смирнов уже лежал под пледом. Кроссовки носами строго вперед стояли под табуреткой, а штаны и куртка по-армейски аккуратно были сложены на ней. Единственное сидячее место занято. Матильда присела на край дивана и протянула Смирнову тарелку со стаканом и бутербродом. Перед тем как взять тарелку, Смирнов спиной подтянулся к валику дивана и стал похож на больного Некрасова с известного живописного полотна. Принимать сотку так было значительно удобнее. Он и принял. Потом снял пластинку сыра с куска хлеба и протянул тарелку Матильде. Она взяла тарелку с куском хлеба, отнесла ее на кухню и тотчас вернулась. Смирнов уже съехал с валика в более удобную горизонталь.
– Неужели нельзя не пить? – в отчаянии спросила она.
– Можно, конечно, – признался Смирнов. – Но не хочется.
– Все шутите, Александр Иванович.
Он не ответил. Он еще сдвинулся по горизонтали и щекой прижался к ее бедру. Бедро было упругим и теплым. Матильда погладила его по голове, и он тут же поймал ее руку. Как у нее получалось, что при такой работе руки не пахли кухней? Он не поцеловал, он прижался губами к правой ее ладони.
– Очень жалко, что ты – пьяный, – сказала она, и он почти эхом откликнулся:
– Очень жаль, что я в дымину пьяный.
– Не дыши на меня, – приказала она, и он перестал дышать. Она наклонилась и сильно, требовательно, зло поцеловала его в губы. Сразу же встала, сделала два шага к двери и пожелала:
– Покойной ночи.
– Уж такой теперь покойной, что прямо и не знаю! – обиженно проворчал он. Она хорошо засмеялась и ушла насовсем. Он дважды перевернулся с боку на бок, устроился, наконец, и вскорости впал в тяжелый сон.
Матильда не вошла, она постучала в дверь и сказала за дверью:
– Доброе утро, Александр Иванович. Уже пять часов. Умыться и все, что вам надо, – в конце коридора.
И ушла. Он слышал ее шаги. Вставать до того не хотелось, что он мгновенно вскочил. Оделся, обулся и направился в конец коридора.
В зал Смирнов явился лихорадочно бодрым и виноватым. Сказал:
– Доброе утро, Тилли. Если можно, чайку покрепче, почти чифирь.
– Уже заварила, – обрадовала его Матильда. – А поесть?
– Не хочется что-то.
– Пару бутербродов с икрой все равно придется съесть. А то какой вы работник. Вы ведь работать собираетесь?
Крепчайший хорошего сорта чай согрел желудок и освободил его от хваткой похмельной спазмы. После третьего стакана и бутерброды на тарелке приобрели привлекательный вид. Без особой охоты, но и без отвращения Смирнов методично сжевал их.
– Вот теперь все в порядке, – от стойки оценила его состояние Матильда.
– Скоро они появятся? – спросил Смирнов.
– Вот-вот, – пообещала она. – А мне собираться пора, через двадцать минут Люба придет на смену.
Пусто было в зале. Совсем никого. Кроме Матильды и Смирнова. Он встал из-за стола, подошел к ней, через стойку поцеловал ее в щеку.
– Колючий какой! – со смехом удивилась она.
– Моя утренняя щетина – это мягкая травка на лужайке. Вот у Ромки Казаряна щетина, так щетина, ржавчину с железа счищать можно, – он взял ее руки в свои и тоже поцеловал. По очереди. – Спасибо тебе за все, Тилли.
– Прощаетесь навсегда? – тихо спросила она.
Он не ответил, потому что в зал шумно вошли двое, типичная шоферня. А они и шума моторов не слышали.
– Смирнов тут есть? – спросил один из них грубым голосом.
Хоть и сердчишко подпрыгнуло от наслаждения удачей, Смирнов не торопился отвечать: он рассматривал материал, с которым работать. Амбал в расцвете мужских сил, упрям, вздорен, высокого о себе мнения, неглуп. Как это там Ромка так быстро его укротил?
– Смирнов – это я, – назвался Смирнов, но речь не продолжил, все пареньком любовался.
– Прибыл я, а вы ничего не спрашиваете, – обиделся амбал.
– Как тебя звать?
– Михаил. Что это вы меня все рассматриваете?
– Хочу понять, как тебя Роман уговорил.
– Уговорил, – Михаил вдруг помрачнел: – Матильда, гладкий стакан. Полный.
– Не слишком, Миша? – спросила Матильда.
– В самый раз. С похмелья и не за рулем. Меня Жека привез.
Удовлетворившись ответом, Матильда щедрой рукой налила стакан с выпуклым мениском. На проверку:
– Получай полный.
Михаил испуганно осмотрел наполненный сосуд и признался:
– Руки после вчерашнего ходят. Боюсь разолью.
– Заказывал – пей, – потребовала Матильда.
Михаил посмотрел на нее, посмотрел на Смирнова, посмотрел на уже жевавшего котлеты Жеку, присел на корточки и схлебнул со стакана, стоявшего на прилавке, проклятый этот выпуклый мениск. Выпрямился, подождал секунд двадцать, затем уверенной недрожащей рукой поднял стакан и выпил до дна. Закусил мануфактурой: понюхал собственный рукав. Смирнов положил на стойку пятерку и объяснил Матильде:
– За мой счет, Тилли. В порядке поощрения законопослушного гражданина.
Законопослушный Михаил, приходя после опохмелки в обычное свое хамское состояние, потребовал:
– Казарян вручил мне двести. И обещал, что столько же я получу с вас. Деньги на бочку, Лимонадный Джо.
– После того, как ты все расскажешь и покажешь, – Смирнов извлек из кармана пачечку двадцатипятирублевок и с шулерским шиком сделал из не цветик-восьмицветик. Дал полюбоваться и вернул на место.
– Чего же тогда время терять? – заспешил Михаил. – Пошли.
На улице был рассвет. Почти полный, с явно обещанным дивным солнцем. Михаил вдохнул глубоко, широко зевнул, передернулся и сообщил Смирнову:
– Хорошо!
Ему после двухсот пятидесяти, действительно, было совсем неплохо.
– Но все-таки как тебя Казарян уговорил? – мучил Смирнова этот вопрос.
– Как, как! – сначала даже рассерженно начал Михаил, но разливающаяся по жилочкам радость бытия привела его в благодушное настроение, и он с удовольствием стал рассказывать: – Ну, у меня вчера после шестнадцати часов ездки туда-сюда впереди два свободных дня было. С утра то да се, суета, а к вечеру, часа так в четыре, решили с двумя приятелями немного отдохнуть. Благоверная моя, слава Богу, в деревне у родителей. Так что устроились у меня основательно, без опаски. Ну, только-только как начали отдыхать, является этот ваш армян. Вызывает меня из-за стола во двор и картинки какие-то смотреть приказывает. Ну, я ему сказал, чтобы он шел. А он тихо так говорит: «Если ты, пьяная морда, не сделаешь того, что я прошу, разделаю, как Бог черепаху». Обидно мне за черепаху стало, мочи нет. Ну, я ему и врезал…