– Попал? – удивляясь, спросил Смирнов.
– Вроде нет. Потом уж я ничего не понял. Оказывается вдруг, что я у крыльца лежу, а армян дождевой водичкой из бочки мне на лицо брызжет. Печень болит страшно, челюсти вроде как нет. А армян опять мне картинки показывает. Так и разговорились.
Смирнов победительно ржал. Отсмеявшись, сообщил Михаилу:
– Ты на бывшего чемпиона Москвы по боксу в полутяжелом весе нарвался, Миша.
– А он мне ничего не сказал потом, подлюга! – страшно обиделся Михаил. Одно дело быть битым обыкновенным толстым армянином, а другое – чемпионом Москвы. Но самолюбие было удовлетворено, и он сам задал вопрос, мучивший его:
– А как вы меня так быстро разыскали?
За чужую разговорчивость на твой вопрос надо платить разговорчивостью на его вопрос.
– Все очень просто, Миша… Если этот человек собирался приехать в Нахту в сумерки, но не очень поздно, он мог воспользоваться десятью скотовозками, не более. Казарян обратился к вашему диспетчеру, и тот назвал ему эту десятку. А то, что почти сразу на тебя вышел, – маленькая удача.
– Это потому, что я недалеко от базы живу.
Бренча пустым кузовом, проехал мимо них на малой скорости дружочек Михаила, Жека, сделал из кабины ручкой и растворился в пыли.
– Ну, где? – служебным уже тоном спросил Смирнов.
Ровно в семь Смирнов вошел в свой номер. Но генерала будить не пришлось: из ванной доносились журчание душа и хриплое, но бодрое пение:
Ах ты, палуба, палуба,
Ты меня раскачай,
Ты печаль мою, палуба,
Расколи о причал.
– Она тебя вчера раскачала! – подойдя к двери ванной, крикнул Смирнов. Сквозь шум воды генерал все-таки услышал подначку, выключил душ и, уже растираясь жестким полотенцем, откликнулся:
– Теперь пусть мою печаль о причал раскалывает!
– А палуба – кто? – спросил Смирнов. – Иносказательно – начальство?
Расстроил генерала Смирнов упоминанием о начальстве. Обмотав чресла полотенцем, он, подобный рабу с египетских фресок, явил себя пред веселыми очами Смирнова.
– Начальство не печаль мне раскалывает, начальство при удобном случае готово расколоть мне башку!
– Ой ли, товарищ начальник! – засомневался Смирнов. – Прямо как у Чуковского: волки от испуга скушали друг друга! – и деловито, без всякого перехода поинтересовался: – Опохмеляться будешь?
– Неплохо бы, конечно… – в раздумчивости заметил генерал, надев трусы и майку. – Но ведь скоро прилетят…
– Не самогоном же я тебя опохмелять буду, – успокоил его Смирнов и вытащил из заднего кармана штанов разлюбезную бутылку «Греми».
– Чайку бы еще покрепче, – попросил генерал, влезая в галифе.
– Сейчас Жанка принесет, – пообещал Смирнов.
– Я бы тебя к себе начальником ХОЗУ с удовольствием взял, – сделал непонятный комплимент генерал, натягивая сапоги.
Постучав ногой в дверь, Жанна ногой же открыла ее. Руки были заняты подносом с двумя чайниками и большой тарелкой с мелкой и сладкой закусью.
– Привет, – сказала она, поставив поднос. – От нашего стола – вашему столу.
И спокойно так похиляла на выход. Генерал обиделся, как мальчик:
– А почему не с нами?
– Мне еще с десяток похмельных оглоедов в себя приводить надо. Конец экспедиции. Сегодня улетаем и уезжаем, – объяснила уже из коридора Жанна.
Смирнов налил в один стакан сто пятьдесят граммов. Генерал, затягивал шикарную портупею, поинтересовался:
– Это кому же?
– Тебе, Петрович.
– Один – не буду, – обиделся генерал, уселся за стол и демонстративно налил себе чашку чая. Хлебнул, обжегся, обиделся еще больше.
– Мне весь день, как наскипидаренному коту, бегать надо, – объяснил свое воздержание Смирнов. – Ну да черт с тобой!
И налил себе сотку. Чокнулись, выпили и захрустели печеньем.
– Петя, твой козырь – руководитель лагерной самодеятельности Бармин Иван Фролович, – не выдержал, заговорил о деле Смирнов. – Он единственный из информированных, кто не участвовал в последнем сговоре. Он должен быть только твой, никому его на исповедь не отдавай.
– А как мне лучше этим козырем пользоваться? – не счел зазорным попросить совета у низшего по чину генерал.
– Постарайся присутствовать на допросах основных фигурантов. Они известны: Эрнест Семенович Лузавин и Роберт Евангелиевич Воронов. Отдай их только одному, важняку, допустим. А сам начальственным наблюдателем сиди и слушай все от начала до конца. Потом, по тем же вопросам, которые задавал этим двоим важняк, передопроси Ивана Фроловича. И будь уверен, сразу появятся противоречия и такие зазоры в показаниях двоих, что колоть их до задницы будет не сложнее, чем кедровые орешки щелкать.
– Втягиваешь меня в крупное дело, да, Саня? – догадался генерал.
– Угу, – пространно Смирнов ответить не мог: чай медленно пил.
– А мне это надо?
– Не знаю.
– А тебе это надо?
– Не знаю.
– Что же ты знаешь? – рассердился генерал.
– То, что знаешь и ты. То, о чем ты вчера пьяный говорил. Что ты – профессионал, что тебе нравится твое дело и ты умеешь делать его хорошо. Так делай же свое дело, Петя!
– Налей еще грамм сто, – попросил генерал.
– Думаешь, храбрее станешь? – осведомился, наливая ему, Смирнов.
– Ох, и недобрый ты, Александр, – в который раз повторил генерал, наблюдая за разливом. – А ты в связи с чем сегодня, как наскипидаренный кот, носиться будешь?
– У тебя же еще одно дело висит, Петрович. Олег Торопов. Ты лесным делом, пожалуйста, вплотную займись, а это я раскручу.
– Один раскрутишь?
– Не один. С Казаряном.
– И когда?
Смирнов помолчал, рассчитывая в уме. Рассчитал и точно сказал:
– Послезавтра вечером материалы с доказательной версией будут у тебя.
В дверь мягко, будто кошка лапкой без когтей, постучали.
– Поземкин, Петр Петрович, – предупредил Смирнов.
– А если нет?
– Пари? – Смирнов взял со стола бутылку, показал на нее – и, глядя на генерала вопросительно, спрятал ее за кресло. Генерал согласно кивнул и пригласил:
– Войдите!
– Лучше бы – «введите», – пробормотал себе под нос Смирнов.
Капитан Поземкин открыл дверь, сделал шаг, встал навытяжку и прогавкал:
– Здравия желаю, товарищ генерал! – и перейдя на стойку «вольно» поприветствовал Смирнова: – Доброе утро, Александр Иванович!
– Что надо? – грубо спросил генерал.
– От вас звонили…
– От вас – это от меня, – прервал Поземкина генерал и ткнул себя указательным пальцем в грудь. – А я – вот он, здесь. Так откуда звонили?
– Звонил дежурный краевого управления внутренних дел, – Поземкин напрягся, чтобы говорить точно и по форме. – Приказал мне срочно доложить вам, что вертолет с оперативно-следственной бригадой будет в Нахте в восемь сорок пять.
Генерал глянул на свой «Ролекс» и в недоуменном недовольстве сказал:
– А сейчас семь тридцать. Какого черта ты нас беспокоишь?
– Думал обрадовать, что скоро…
– Обрадовать ты меня можешь одним, Поземкин, – опять перебил генерал, – тем, что преступления в твоем районе раскрыты все без исключения.
– Будем стараться, товарищ генерал!
– Гриша, – неожиданно вступил в разговор Смирнов, – ты у них на жалованье был?
– У кого? – испуганно спросил Поземкин.
– А ты что – у многих жалованье получаешь? – рявкнул генерал.
– Зарплата, да и вот по случаю… – промямлил испуганный до поноса капитан.
– Не по случаю, а ежемесячно, – холодно поправил его Смирнов.
– Я премию имею в виду…
– И я имею в виду премию, Гриша. За закрытые глаза.
Генерал встал, допил чашку чая, надел фуражку и сказал после длинной паузы:
– Хватит его терзать, Александр. Он же никогда не признается, а они никогда такого нужного человечка на сдадут. Пошли, Поземкин, в твою контору.
Генерал подзадержался, а Поземкин был уже в дверях.
– Гриша, – позвал его Смирнов.
– Слушаю вас, товарищ подполковник, – Поземкин резко остановился и повернулся.
– Гриша, тебя хоть иногда совесть мучает?
– Можешь не отвечать, Поземкин, – вмешался генерал. – Это чисто риторический вопрос. Подполковник Смирнов твердо знает, что совесть тебя не мучает. Пошли.
Они ушли. Смирнов в одиночестве с удовольствием попил уже не горячего, но еще с букетом чаю, прибрался в номере и отправился по своим делам.
Двадцать лет не мучила подполковника Смирнова маята – рутинная работа рядового оперативника. Там спроси, вон там послушай, где-нибудь поговори, здесь разговори, всюду посмотри и во все подозрительное сунь нос. И все на ножках, на ножках. Старушечьи лица, невнятный лепет алкоголиков, недоуменные глаза незнающих, сжатые рты знающих, и разговоры, разговоры, разговоры. Чтобы пробиться сквозь страх, засевший в каждом.
Последней достал комсомольскую деятельницу Веронику. Успокоил улыбкой, заманил задушевностью, закрутил, раскрутил, расколол до задницы. Когда Смирнов удалился из комнаты заведующей отделом школьной работы, заведующая отделом Вероника рыдала навзрыд.
Он уселся в центре прямоугольника, у клумбы на ближней скамейке. Раскинул руки по спинке извилистого деревянного дивана, вписал туловище и ноги в эти извивы, поднял лицо к солнцу и удивился, что оно уже совсем низко висело в небе. Но все равно лучи, хоть и вечерние, приятно грели.
– Александр Иванович! – в изумлении произнес мужской голос. Смирнов открыл глаза и увидел перед собой Толю Никитского. – Обыскались вас. Жанна, Семен с ног сбились, проститься хотели.
– Сейчас прощусь, – пообещал Смирнов.
– Они уже часа два как рейсом улетели, – рассмеялся Толя.
– А ты что?
– А я с ребятами своими на камервагене.
– Опять с Жанной поссорились, – догадался Смирнов. – Да женишься ты когда-нибудь на ней?!
– Приеду в Москву, разведусь и женюсь, – твердо пообещал кинооператор. – А вы когда в Москву?