Общество весело подпевало Олегу, а Смирнов выпивал и закусывал. Наконец, Олег ладонью остановил струны и спросил:
– Тебе очень не нравится, Саня?
– Очень, – признался Смирнов. – Но разве я тебе мешаю?
– Нет. Злишь. Можно я про тебя песню напишу?
– Валяй. Только чтобы с именем, отчеством, фамилией. Чтобы я знаменитым стал.
– А не боишься?
– Тебя, что ли?
– Знаменитым стать.
– В Доме кино и его окрестностях – не боюсь.
– Тогда готовься. Завтра сочиню. Прямо так и будет называться «Подполковник Смирнов».
– Уже придумал, что там будет о подполковнике Смирнове?
– Ага. Как талантливый подполковник научился безупречно выполнять свои обязанности и совершать подвиги с закрытыми глазами.
– Прекратите, – потребовал Казарян. Он единственный знал, чем эта беседа может кончиться. И уже персонально, Олегу: – Дождешься ты когда-нибудь, Олежек. У подполковника рука тяжелая.
– Пусть попробует, – высокомерно заявил Торопов. В длительных перерывах между запоями он усердно качался, занимался каратэ и сильно гордился своей физической формой. Поэтому и одевался в маечки, фуфаечки, свитерочки, позволявшие выявить ширину груди и рельефность мускулатуры. На что и не замедлил намекнуть неунимавшийся подполковник:
– Никак не пойму… кто передо мной? Раф Валлоне? Бельмондо? Но мощен, мощен!
– Прекратите! – уже орал Казарян. А Жанна вытянула из тороповских рук гитару и, мило побренькивая на ней, спела смешным чистым голоском:
Я вам скажу один секрет:
Кого люблю, того здесь нет!
– А меня? Я ведь здесь – спросил взаправду дрогнувшим голосом в дымину пьяный Толя Никитский.
– Ты до того пьян, что тебя как бы и нет, – нагло выкрутилась Жанна и предложила вдруг: – Все на свежий воздух! Здесь же накурено как в школьном сортире!
Надышавшееся свежим воздухом за три недели экспедиции под завязку молчаливое большинство просто отправилось спать, две девицы остались прибираться в номере, так что любителей воздушных ванн оказалось шестеро. На лестничных переходах потерялся Никитский, так что на официальный плац вышли пятеро: Жанна, Сеня Саморуков, Казарян, Смирнов и Олег Торопов с гитарой.
В доме под красным знаменем ярко горели секретарские окна.
– Подпольный обком действует! – резюмировал Казарян.
– Споем что-нибудь партийно-комсомольское! – предложила Жанна и, обняв левую руку Смирнова, спросила шепотом: – А ты партийный, Санек?
– Ага, – подтвердил Смирнов, с приятностью ощущая тепло, исходящее от Жанны.
– А я – комсомолка, – созналась Жанна и добавила: – Была.
Всех слов песни Олег не знал и не знал, главное, вступительных трех строчек, он их промычал под музыку. Но четвертую спел громко:
Нам дает путевку комсомольский комитет!
А хор мальчиков и одна девочка дружно подхватили припев:
Едем мы, друзья,
В дальние края.
Станем новоселами
И ты, и я.
На испоганенное козлом крыльцо вышел бурят-милиционер.
– Здесь запрещено нарушать общественный порядок, – сообщил он.
– А где разрешено? – полюбопытствовала Жанна.
– У себя в Москве нарушайте! – отчаянно выкрикнул милиционер и скрылся за дубовыми дверями. Но представление на этом не кончилось, из гостиницы выскочил Борька Марченко, очумело огляделся, увидел первую пятерку, пожаловался:
– Больше не дают!
И кинулся из освещенного добротными фонарями цивилизованного прямоугольника в неизвестную туземную тьму.
– Борька, ты завтра в кадре! – завопил вслед ему режиссер-постановщик.
– По сценарию он в этом кадре должен быть с похмелья, – успокоил взволнованного творца Сеня Саморуков. – Да и к тому же, как считает наш кинодраматург, чем хуже будет рожа у отрицательного героя, тем лучше.
– А куда это он? – заинтересовался Смирнов.
– Здесь для водителей скоте возок круглосуточная забегаловка функционирует, – объяснил неофиту всезнающий Сеня. – Кстати, Боря подал неплохую мысль, а?
Забегаловка стояла над дорогой на крутом пригорке и освещала фонарем-прожектором, который особо выделял прибитую над крыльцом вывеску с одним выразительным словом «Закусочная».
Борька уже стоял у стойки. А у последнего столика, в самом углу – чтобы незаметнее, печально сидел над граненым стаканом известный писатель. Сразу же заметив его, безжалостный Олег нарочито бесшабашно рванул струны гитары и хрипло запел:
– Деревянный самовар, деревянный самовар!
Делать было нечего: принципиальный писатель резко поднялся и, ни на кого не глядя, покинул пункт общественного питания.
– Гляди ты! – изумился, зная прижимистость мастера слова, Сеня Саморуков. – Даже не допил!
В сиротливом стакане оставалось граммов тридцать, Олег брезгливо двумя пальцами взял его и выплеснул остатки на пол.
– Зачем добро переводишь? – лениво спросила из-за стойки буфетчица.
– Помещение дезинфицирую, – столь же лениво ответил Олег. Удовлетворившись ответом, буфетчица привычно догадалась:
– Всем по сто?
– Лучше целую бутылку, – слегка поправила Жанна.
Не любила баб, посещающих ее заведение, буфетчица, но эту, красивую, языкастую, переворачивающую все, как ей надо, уважала и побаивалась. Поэтому сделала вид, что именно так и задумано: – А я о чем говорю!
Сеня сдвинул два стола, и первым к ним подсел Борис, под шумок мимолетного конфликта незаметно принявший свою сотку, которая, надо полагать, окончательно ликвидировала актерскую наличность. А тут – бутылка, не по дозам, а бутылка. Вполне вероятно, что и нальют.
Олег принес бутылку и стаканы, а Роман миску с квашеной капустой и вилки. Уселись все. Олег с ловкостью необычайной сорвал вилкой с бутылки без хвостика накатанную металлическую пробку и мастерски, на бульк, разлил по пяти стаканам.
– А мне? – по-детски трогательно спросил Боря.
– Мое выпьешь, – ответил Олег.
– Ты же в завязке! А я и забыл! – опять же, как дитя, обрадовался Борис.
– За что пьем? – болтая свою дозу в стакане, поразмышлял Казарян.
– За то, чтобы было хорошо, братцы! – возгласил находчивый Семен.
– И сестры, – добавила Жанна и по-мужски сотку махнула всю.
Выпив, с коровьей грустью зажевали капусту.
– Спойте чего-нибудь хорошее, – попросила буфетчица.
– Я спою, – решила Жанна. – Александр Иванович твои, Лелик, песни не любит.
– А твои – любит? – подначил Олег.
– Он меня любит, а это важнее, – срезала его Жанна и тихо начала:
Сиреневый туман над нами проплывает,
Над тамбуром горит прощальная звезда…
…Давным-давно пел ему, Смирнову, эту песню милицейский генерал. Давным-давно. Сегодня утром…
Кондуктор не спешит, кондуктор понимает,
Что с девушкою я прощаюсь навсегда…
Звучала песня, а потом совсем рядом взревел автомобильный мотор. Взревел и вдруг замолк. Замолкла и песня. В зал вошел шоферюга в пограничной фуражке и кирзачах, распорядился сурово:
– Матильда, пожрать что-нибудь и сто пятьдесят!
– Почему – Матильда? – удивившись, прошептал в ухо Роману Смирнов.
– Потому что она – немка, – спокойно разъяснил Казарян.
Два дела сразу делал Александр Иванович Смирнов: ловил рыбу и читал режиссерский сценарий того кинофильма, который сейчас снимался на берегах этой же реки, только километром ниже по течению. И еще беспрерывно зевал от аритмичного похмельного внутреннего дрожания. Следовательно, даже не два, а три дела делал Смирнов. Как Юлий Цезарь.
Заботливый и милосердный Сеня Саморуков разбудил его не слишком рано, когда все для рыбалки было подготовлено. «Газон», ведомый Сеней, домчал подполковника до трех удочек, воткнутых в прибрежный песок и поддерживаемых тремя рогатками, до плащ-палатки, расстеленной на песке, – предполагаемого ложа подполковника, до пойманных трех линьков, на кукане плескавшихся в мелководье, до полной четвертинки и пустого стопаря, припасенных для возможной опохмелки.
По началу Смирнов словил еще пятерых рыбешек, но серьезно выползло на небо солнышко и перестало клевать. Тогда он приступил к чтению сценария, обнаруженного им в своем номере на столе. Здесь уж Ромка расстарался. Изредка кидая нелюбопытный взор на неподвижные поплавки, Смирнов читал и читал. Дочитал, наконец.
В сибирской тайге происходит дело. Уроженец здешних мест, чистый духом и здоровый телом старшина милиции Иван Бордов бдительно охраняет покой и добро таких же, как он, чистых духом и здоровых телом земляков своих, живущих простой и естественной, а потому правильной и праведной жизнью. Все бы хорошо, но этой жизни мешают городские пришельцы, которые варварским обращением с флорой и фауной, а также с аборигенами разрушают гармонию истинного и величественного бытия людей тайги. Старшина Бодров единолично обезвреживает шайку пришельцев, которые к тому же совершают ряд нарушений социалистической законности, то есть преступлений. Простодушный и по-народному сообразительный Бодров побеждает в неравном поединке, потому что любит людей, окружающих его, и свой мир вокруг – родину. Такое объяснение дает своей победе старшина в финальном монологе.
Смирнов вздохнул, сложил продолговатую книжечку режиссерского сценария, взглянул на поплавки – не клевало – и стал серьезно размышлять над проблемой, или лучше сказать, альтернативой: опохмеляться или не опохмеляться? И у того, и у другого действия были свои преимущества и свои недостатки.
Предчувствием грядущих беспокойств зашумел, приближаясь, автомобильный мотор. «Газон» ехал к нему незапланированно рано. «Газон» подъехал, из него выскочил Сеня и сказал жалеючи:
– Иваныч, на площадку за тобой менты приехали. Нужен ты им очень.
– Черт бы все побрал! – яростно глядя в глаза ни в чем не повинному Сене, прокричал Смирнов и откупорил четвертинку. Налил первые сто, стопарь был стограммовый, залпом выпил и откусил от соленого огурца. Пожевав с отвращением, уже спокойно спросил: – Что у них там?