– Восемь… нет, девять лет тому назад, – поправилась она, – лагерь этот закрыли. Насовсем.
– Отец-то твой жив?
– Жив. Он в Омской области директором совхоза работает.
– Далековато. А ты что же здесь осталась?
– Замуж вышла за здешнего.
– За немца, конечно?
– Да. Разве такой брак не рекомендуется властями?
– Ой, не задавайся, Тилли! – шутейно пригрозил Смирнов.
– Вы воевали, Александр Иванович?
– Куда же денешься? Воевал.
– И немцев убивали?
– Убивал, – легко признался Смирнов. – И они меня убивали. Только не убили. Подумал, подумал я… Еще сотку сообрази, Тилли!
– Тилли… – улыбнулась, с ямочками на щеках, и повторила: – Тилли… Меня так только мама называла.
Она отошла к стойке и вернулась с полным стаканом.
– Я же сотку просил! – прорыдал по поводу неминуемого соблазна Смирнов.
– Сто, двести… Какая разница для такого мужчины? – успокоила его Матильда.
– В общем, для своих сорока пяти я и вправду еще ничего, – похвастался было Смирнов, но понял, что может показаться смешным, и мгновенно разыграл совершенно неожиданную концовку: – Я, как те московские старушки на скамейке у подъезда. Увидели третью, которая кое-как в магазин колдыбает, и одна другой: «Плоха Семеновна стала, совсем плоха». Ну, а другая ей оптимистически в ответ: «А мы с тобой, Петровна, еще ничего, еще ничего!» Я еще ничего, Тилли! Будь счастлива, русская немка!
Смирнов точным глотком споловинил. Матильда смотрела на него.
– Вроде и лет вам уже много, а живете, как мальчишка.
– Твоему Генриху сколько? – с аппетитом жуя корочку, поинтересовался Смирнов.
– Францу, – поправила она. – Тридцать четыре.
– Сильный, прилежный, хозяйственный, – рисовал портрет ее мужа Смирнов. – Дом – полная чаша. Кем он у тебя работает?
– Заведующий гаражом райкома.
– Что ж он тебя в буфет-то отпустил?
– Я сама захотела. Скучно с ним одним все время дома.
– А здесь весело.
– Нескучно-то наверняка! – Матильда опять показала ямочки на щеках.
– Не любишь ты Франца, – почему-то огорчился Смирнов и допил остатки.
– Привыкла, – не на тот вопрос ответив, Матильда вдруг поняла: – Вам бы поесть надо, Александр Иванович. Хотите яичницу с салом?
– Хочу! – Смирнов от словосочетания «яичница с салом» ощутил противоестественный у пьющего несколько дней подряд человека аппетит.
– Пять минут! – заверила она и скрылась за перегородкой.
Смирнов сидел и слушал треск разбиваемых яиц, шипенье сала на сковородке, вздохи и чихи поджариваемой яичницы… Потом пошел запах.
Дверь подергали, и нервный голос спросил через нее:
– Долго еще санитарный час продолжаться будет?
– Час, – начальнически уверенно ответил Смирнов. Привыкший ко всяческим запретам индивидуум за дверью затих.
Матильда принесла яичницу в сковороде. Замечательную яичницу принесла Матильда. Смирнов глянул на нее, яичницу, сверху и сообщил Матильде по секрету:
– Такую яичницу просто так есть недопустимо.
– Сколько? – спросила догадливая русская немка. – Сто пятьдесят?
– Это я сегодня уже за пол-литра вылезу, – про себя подсчитал Смирнов, но – слаб человек! – махнул рукой, распорядился: – Давай сто пятьдесят!
Матильда вновь присела напротив: с удовольствием смотрела, как он выпивал и ел. Спросила после первого приема:
– Надолго к нам?
– Хотел на две недели. Приятель, мерзавец, зазвал, – Смирнов передразнил Казаряна: – Рыбку половишь, без Лидкиного пригляда водки попьешь…
– Роман Суренович! Похоже! – и опять ямочки на щеках. – Вы – хороший милиционер, Александр Иванович?
Не ответил на вопрос Смирнов. Он сам спросил:
– Кого мне здесь бояться, Тилли?
– Бояться, наверное, некого. А остерегайтесь – всех. Все они одной веревочкой повязаны.
– Начальнички?
– Кто власть имеет.
– У начальников и власть.
– Не только.
Смирнов быстро глянул на Матильду, ничего не увидел на ее лице и прикончил яичницу. Поднялся, поблагодарил.
– Спасибо тебе, красавица моя, – пошарил по карманам, достал десятку. – Хватит?
– Еще рубль сорок сдачи, – улыбнулась Матильда и направилась к стойке. Пока она отсчитывала мелочь, он поинтересовался:
– Где работал этот Власов?
– Нигде.
– На что же жил?
– А на что местная пьянь живет? Весной и осенью шишкует и кору дерет в тайге, а зимой и летом пьянствует.
– Сейчас, значит, пьянствовал. Он у тебя давно был?
– Он ко мне не ходил. Он у бабок самогон покупал. Дешевле. – Матильда подошла к нему, протянула сдачу. Оставлять ей эти деньги на чай он не стал, понимал – обидит. Взял деньги, выбрал двугривенный, подкинув, крутанул. Поймал на ладонь, прикрыв другой ладонью сверху.
– Орел или решка?
– Орел, – твердо решила Матильда.
Он открыл монету. Она показывала пышный советский герб.
– Еще раз спасибо тебе, Тилли. Пойду.
– Убийцу ловить?
– В гостиницу. Спать, – разочаровал ее Смирнов и открыл дверь.
Кружком, присев на корточки по-тюремному, ждали открытия пятеро нетерпеливых. Не тех, которых он спугнул. Других.
Он очнулся от тяжелого дневного сна, потому что на него грустно-грустно смотрел кинорежиссер Роман Казарян, который, заметив, что он уже выглядывает сквозь щели меж сильно запухших век, еще грустнее, грустнее, чем смотрел, искренне признался в неблаговидном поступке:
– Устроил я тебе, Саня.
– Устроил, – согласился Смирнов и попытался как следует раскрыть глаза. С третьей попытки удалось. Он глянул на наручные свои часы, присвистнул невесело и подсчитал: – Пять часов спал. Во что ночь спать буду?
– Думаешь, ночью спать будешь? – засомневался Казарян. Он сидел, удобно устроившись в неудобном гостиничном кресле, и некультурно курил в присутствии спящего. – В коридоре уже местный мент копытами топочет.
– Что хочет?
– Мне не говорит.
Смирнов резко сел, кинув из-под одеяла ноги на пол, дважды жестко развел руки в стороны, покрутил головой сначала в одну сторону, потом – в другую и убежденно осознал вслух:
– Алкоголь – страшное зло.
– Безусловно, – согласился Роман. – Закончишь с делами – поправимся.
– Зови мента! – приказал Смирнов.
– Я теперь у тебя за дворецкого или ординарца? – издевательски спросил Казарян, но приказ исполнять отбыл.
Капитану Поземкину представилась картина весьма неприглядная – полуголый Смирнов во взъерошенной кровати, но на челе исполнительного милиционера не отразилось ничего, кроме великой озабоченности.
– Товарищ подполковник, нас с вами Георгий Федотович требуют!
– Тебя он еще требовать может, но я-то на партийном учете в Октябрьском районе города Москвы состою, – сказал Смирнов и для убедительности аргументации почесал через майку пузо. – Вот если попросит, тогда я, может быть, и пойду.
– Это он меня, меня требует! – чуть ли не рыдал Поземкин. – А вас, конечно же, просит! Ошибся я в выражении!
– Всегда помни, Поземкин, – продолжая чесать пузо, назидательно заметил Смирнов: – Любая ошибка милиционера может быть роковой. Подожди в вестибюле, я пока портки надену.
– Хорошо бы в форме… – робко намекнул Поземкин.
– Гриша, забываешься… – с угрозой произнес Смирнов, и капитан Гриша Поземкин моментально вымелся из номера. Тут же номер посетил режиссер-постановщик. Осведомился:
– К высокому начальству?
– Подслушивал?
– Слышал, – уточнил Казарян. Смирнов в задумчивости смотрел на него.
– Ромка, одень-ка меня как-нибудь позаковырестее. Таким киношным космополитом, а?
– Как был московской шпаной, так и остался! – не то осудил, не то восхитился Казарян. – Не боись, соорудим!
…Порученец, увидев Смирнова, сначала слегка выпучил глазки, ну, а потом, естественно, поджал губки. Осуждающе. В голубых джинсах, в оранжевой бейсбольной рубахе с надписью наискосок «Миллуоки бакс», в черной, с громадным козырьком, каскетке – в этом кабинетном предбаннике подполковник Смирнов был пришельцем из иных миров.
– Вы прямо вот так к Георгию Федотовичу? – робко спросил порученец.
– А как так? – несказанно удивился Смирнов.
Георгий Федотович же экстравагантного одеяния Смирнова как бы и не заметил, твердо пожал руку, Поземкину кивнул, проследил, как Смирнов и Поземкин усаживаются за стол, сел сам на законное свое главное место и спросил, терпимо и демократически спросил:
– Я понимаю, что беспокоить вас рановато. Но и меня поймите: событие-то в нашем районе экстраординарное. Хотя бы в двух словах: каковы первые результаты расследования этого загадочного убийства?
Смирнов взглянул на Поземкина. Георгий Федотович перехватил взгляд и сугубо официально потребовал:
– Докладывайте, капитан.
Поземкин нервически вздохнул и раскрыл дерматиновую папочку. – По разработанному вместе с товарищем подполковником плану розыскная группа начала действовать в двух направлениях. Первое: обнаружение места забрасывания трупа в кузов скотовозки. Второе: выявление контактов убитого и его местопребывание в последние сутки. И в первом, и во втором направлениях мы координировали свои действия с выводами судебно-медицинской экспертизы.
– Так когда и как его пришили, Поземкин? – перебил Смирнов.
– А вы, Александр Иванович, разве еще не знаете? – недовольно удивился Георгий Федотович.
– Некогда было. Спал, – объяснил свою неосведомленность Смирнов.
Георгий Федотович стерпел с трудом, походили желваки, и перевел взор на Поземкина.
– Власов Николай Егорович был убит за девять-десять часов до момента обнаружения его трупа. Твердым предметом, скорее всего кастетом, он был выведен из сознания, а потом одним ударом был насквозь пробит металлическим штырем.
– Мощный амбал работал. И опытный в этих делах, – прокомментировал Смирнов. – По раскладке – между убийством и тем, как его в кузов закинули, какая разница во времени?