— Лузавин у себя? — рявкнул на дежурившего милиционера.
— Нет, и сегодня не будет, — с удовольствием ответил тот грубому подполковнику.
Выскочил, сел за руль и подъехал к гостинице. Бурно кипел, но пар пока не выпускал. Сказал спокойно, насколько мог:
— Рома, пускай артиста сразу же за мной. И сам перекрывай его так, чтобы никто на нем наручников не видел.
— Куда вести-то его?
— Куда, куда! К тебе в номер, конечно!
Эдаким слоеным пирогом они проследовали через вестибюль, поднялись по лестнице на третий этаж, открыли казаряновский номер. Вроде никто ничего не заметил.
— Куда мне? — покорно поинтересовался Иван Фролович, войдя в номер.
— В спальню, — распорядился Смирнов. — Если лечь захочешь — только на коврик, на кровать такому грязному — ни-ни!
Певец удалился в спальню. Смирнов прикрыл за ним дверь и молча пальчиком поманил Казаряна за собой, в ванную. Казарян сел на край ванны, а Смирнов на стульчак.
— Что я тебе говорил, что я тебе говорил? — свистящим шипеньем вырвался накопленный пар из Смирнова. — Подслушивают курвы нас на телефонном узле, и все Лузавину сообщают! Он знает, что в два прилетает генерал Есин, из моего разговора с генералом знает, и смывается в неизвестном направлении!
— Куда он денется? — резонно возразил Казарян.
— Ты прав, некуда ему деться. Но они успели сговориться. Все, все, кто причастен. И нам с генералом сыграют правдивый, просто мхатовский спектакль.
— Но ведь псевдопожары не спрячешь. Не спрячешь не обозначенные на картах дороги, не спрячешь сезонных рабочих, которые на допросах запоют, как кенари, не спрячешь тех, кто распоряжался, кто отдавал приказы.
— Вот именно кто, Рома. Они договорятся, каков предельный уровень. Я думаю, Лузавин все возьмет на себя. Дурацкое дело, все из бездарных ниточек, из дилетантских замысловатых ходов, без толку, без смысла.
— Если бы ты не влез, смысл для них был бы.
— Людей убивают, Рома!
— А ты?
— А я не убиваю.
— А я?
— А ты не убивал, а защищался.
Казарян сходил заглянуть в спальню. Иван Фролович лежал на коврике в позе зародыша и, видимо, чувствовал себя превосходно, ибо уже слегка задремал. Казарян вернулся в ванную комнату и задал вопрос, который мучил его с десяти часов утра:
— Ты специально дал Чекунову возможность застрелить Арефьева?
— Да, — однозначно ответил Смирнов со стульчака.
— Это ужасно.
— Я знаю.
— Жалко мне тебя, Санек, сил нет, — признался Казарян, балуясь с краном: то пускал воду в ванну широкой струей, то превращал ее в дождичек из душевого круглого с дырочками жестяного облачка.
— Не брызгай, — попросил Смирнов, и Казарян тотчас наглухо закрутил кран.
— Когда этими подонками вместе с тобой занимался, об Олеге и не вспоминал. А сейчас перед глазами он у грязной стены с железной палкой в груди…
— В животе, — поправил его Смирнов.
— Да не уточняй, будь добр! — заорал Казарян. — Кому нужна его смерть?
— Никому, — сказал Смирнов. — Но я найду того, кто убил.
К самолету в Нахте привыкли, а вот к вертолету — нет. Со всех концов к аэродрому бежал народ допаспортного возраста. Те, кто постарше, задирали головы и долго рассматривали птичку без крыльев, которая, издавая свист и вой, перпендикулярно и медленно спускалась на землю. Камуфлированный военный вертолет осуществил посадку. По всему полю, поднятые сабельным мельканием громадных лопастей, метались сухие листья, клочья сена и обязательные бумажки. А пыль поднялась и остановилась неохватным шаром.
Первым в форме цвета хаки спрыгнул, не дожидаясь лесенки, генерал-майор Есин Петр Петрович. Придерживая обеими руками шикарную фуражку с громаднейшей тульей, чтобы не унесло с травой и бумажками, генерал вертел головой, ища встречающих. Увидев, наконец, Смирнова и Поземкина, зашагал к ним, не оборачиваясь на свою команду в полевой форме и при оружии, которая по одному выстраивалась у вертолета.
— Двенадцать, — подсчитал Смирнов, пока генерал шел к ним. — С майором тринадцать. Нехорошее число.
— А Петр Петрович, — четырнадцатый, — поправил его Поземкин и вытянулся, как суворовец на Красной площади: генерал приблизился. — Товарищ генерал!
— Молчи, дурак, — приказал ему Есин, и он пораженно замолк.
— Здравствуй, Петр Петрович, — поздоровался с генералом Смирнов.
— Здравствуй. С чего мне начать, Александр?
— Кинорежиссер Казарян у себя в номере человечка караулит. Знающего и пока разговорчивого. Допроси его Петр Петрович, он многое тебе расскажет. А что не расскажет, то я доскажу.
Вертолет умолк. Полости стали до обыденности зримы. К ним, четко держа шаг, попарно направлялось отделение во главе с майором.
— Поземкин, — брезгливо произнес фамилию генерал, брезгливо и презрительно. — Устрой ребят у себя в твоем детском садике, — подошел майор и генерал ему: — Капитан пристроит вас пока у себя в отделе, Сережа, но прошу тебя: отдыхайте в готовности номер один.
— Слушаюсь, — майор коснулся ладонью козырька и приказал двенадцати: — За мной, ребятки.
А сам зашагал вперед вслед быстро, но неровно шедшему Поземкину.
— Вопросник ориентировочный мне приготовил? — спросил генерал у Смирнова, когда они остались одни. — Некогда мне вокруг да около ходить для получения информации, которая известна тебе.
— Самую суть я тебе вкратце по телефону изложил. Кстати, имей в виду во время бесед с подельцами, что нас с тобой прослушивали. Поэтому я старался ставить вопросы неожиданные и в непонятную для них пока сторону. Держи, — Смирнов протянул генералу три листа, исписанные крупным своим почерком. Генерал взял листы и, уже просматривая, проворчал:
— Мог бы и напечатать.
— Времени не было, а почерк у меня разборчивый.
— А это что такое? — не спросил — ахнул — генерал.
— Как понимать: погибший лейтенант Чекунов?
— Прямо так и понимать: погибший по своей дурости при попытке к бегству.
— Ты, что ли, его кончил?
— Выскочил из моей машины на ходу и — под встречную скотовозку.
— Только этого не хватало, — огорчился генерал. — Ну, ладно, потом разберемся.
Он читал и перечитывал вопросы минут пять. Вздохнул, спрятал листы в карман.
— До конца все понял? — спросил Смирнов.
— Очень уж мне неохота до конца все понимать, — честно признался генерал. — И страшно. Пошли к твоему человечку.
Прижился в номере Казаряна Иван Фролович. Привык к нему и Роман. За покорность и веселость нрава освободил его от наручников, и певец-артист в благодарность со сноровкой прибирался в слегка запущенном, честно говоря, номере. Пол подметал тряпкой на палке, когда увидел генерала. Двадцать лет службы в погонах не проходят бесследно: Иван Фролович выронил палку, вытянулся в струну, хотел рапортовать, но не о чем было; глаза пучились от благоговейного ужаса.
— Бармин Иван Фролович? — утомленно и тихо-тихо поинтересовался генерал.
— Так точно, товарищ генерал! — восторженно подтвердил Иван Фролович.
— У меня к вам несколько вопросов, — сказал генерал и недовольно обернулся к Смирнову и Казаряну: — Наедине.
— Мы сейчас уйдем, — понятливо пообещал Казарян. — Но очень вас прошу, товарищ генерал, при разговоре аккуратно с казенной мебелью. Наручники и ключик оставляю вам на всякий случай.
В коридоре Смирнов сказал:
— Рома, я сейчас к медэксперту по поводу Олега…
— По поводу… — ненавистно передразнил его Казарян.
— Очень тебя прошу: не будь истеричным говном. Я вернусь минут через сорок, не позднее. Обязательно дождись меня, обязательно. Ты мне нужен.
— У меня дел по горло. Я экспедицию сворачиваю…
— Это не у тебя, это у директора съемочной группы. Рома, не капризничай, есть идея, если она подтвердится, то только ты сможешь в этой ситуации мне помочь. Пойди в мой номер, приляг, отдохни… А, Рома?
— Давай ключ, — пробурчал Казарян.
В патологоанатомическом закутке Ивана Герасимовича Смирнов долго-долго смотрел на лицо мертвого Олега Торопова. Почему он не любил его живым? Почему так больно, когда он умер? Вздорный, высокомерный, самоутверждавшийся талантливый человек, все время наступавший ему, Смирнову, на больную мозоль. И на небольную тоже. На все подряд. Крупный, не особо классических линий нос. Большой рот. Высокие и заметные скулы. Небольшой подбородок с ямкой. С Покровки парень. Москвич. Россиянин…
Кто тебя заставил петь песни, которые рвали душу и, ничего об этом не говоря, кричали: мы окончательно превратимся в собачье дерьмо, если позволим себе остаться такими какие есть? Кто? Бог? Совесть? Развеселая и проклятущая беспробудная жизнь наша?
У входа в гостиницу его перехватил капитан Поземкин.
— Александр Иванович! — взвыл он. — Генерал вас обыскался, срочно требует!
— Чего требует?
— Вас, — упавшим, наконец, голосом сказал Поземкин.
— Где он?
— Только что в райотдел явился.
— Скажи ему, что буду через двадцать минут.
— Он же меня на куски разорвет!
— Не меня же, — сказал Смирнов и вошел в гостиницу.
Казарян лежал на его кровати и читал обрывок старой московской газеты, в которой были завернуты смирновские шлепанцы. Увидев Смирнова, сказал грустно:
— Вон Лариса Шепитько по сценарию Генки Шпаликова снимает, а я…
— А ты на кровати лежишь вместо того, чтобы, как негр, на подполковника Смирнова работать. Вставай, у меня весьма определенная версия смерти Олега, при которой у тебя, именно у тебя, дел невпроворот. Сейчас, я думаю, мы с генералом к войскам полетим на Жоркин хутор, следовательно, копать здесь время у тебя еще есть…
У райотдела милиции выстроились личный состав отдела, отделение, прилетевшее из крайцентра, весь наличный транспорт и Поземкин. Вне строя стояли генерал Есин, секретарь райкома партии Георгий Федотович и приближенный майор.
— Что вы себе позволяете!? — возмущенно заорал генерал.