— И слава Богу, если так, — у генерала скривился рот: то ли усмехнулся иронично, то ли тик дернул щеку. — Привлеку его, обязательно привлеку, за отсутствие должного контроля.
— Я понимаю, Петя, сговором уже очерчен четкий круг, в котором те, кого сдадут тебе и кто сами согласились сдаваться. Но ведь это маленькая и дешевая цепочка.
— Будь добр, помоги, найди продолжение.
— Кому принадлежит вилла здесь под Нахтой, у целебного источника?
— Она — филиал оздоровительно-восстановительного комплекса крайкома.
— А на какие шиши она возведена?
Пришло время разозлиться и генералу. Он со звоном швырнул вилку на тарелку и, злорадно осклабившись, сам задал вопрос:
— Тебе, матерому московскому менту, за двадцать пять лет службы сыскарем хоть раз удалось сунуть нос в партийную кассу?
— Чего не было, того не было.
— То-то, — назидательно заметил генерал и хотел было расшифровать это глубокомысленное междометие, но помешала яичница, которую принесла Матильда.
Генерал увидел и услышал фырчащее бело-оранжевое чудо о восьми глазах на сковороде и забыл все слова, кроме одного: — Сдавай!
— Последнее разливаю, — предупредил Смирнов.
Генерал взял со стола бутылку и поинтересовался у Матильды:
— Ее можно заменить?
Матильда посмотрела на Смирнова без симпатии. Но тот все равно сказал:
— Да, Тилли, да!
Милиционеры выпили и приступили к яичнице. Матильда, вернувшаяся с непочатой бутылкой «Греми», на этот раз глядела на них с умилением: ели больно хорошо. Поев, Смирнов открыл вторую бутылку и попросил:
— Посиди с нами, Тилли.
— Вы — большие начальники, а я — обслуживающий персонал, — ровным голосом разъяснила Матильда положение дел. — Мне нельзя.
И вернулась за стойку. Смирнов обиделся, а генерал спросил:
— Саня, а почему у нас так начальников не любят?
— А за что их любить?
— Нас, нас любить! Мы же с тобой тоже начальники.
— Мы — не начальники. Мы при начальниках.
— Но ведь, как видишь, и нас не любят.
— Начальнических холуев не любят даже больше, чем начальников.
Генерал напряженно наблюдал, как Смирнов разливал из второй бутылки, вероятно, боялся как бы его не обделили. Он уже был по-настоящему пьян: пришла безудержная жадность на алкоголь. Потом даже стаканы как бы случайно сдвинул, чтобы по уровням налитого в них определить, не налил ли себе Смирнов побольше, а ему поменьше. Решил, что все по справедливости, успокоился и вспомнил, о чем говорили:
— А ты — холуй, Саня?
— Да пока вроде нет, — подумав, ответил Смирнов.
— Ты власти прислуживаешь, значит, холуй.
— Я прислуживаю. Я служу государству, работаю на законную власть, которая с моей помощью должна защищать народные интересы. За что и получаю предусмотренное официальной тарифной сеткой вознаграждение — зарплату. И все.
— А я? — задиристо спросил Петя.
— Давай выпьем.
— Выпьем, выпьем, — охотно согласился генерал, и они выпили еще. Генерал быстро восстановился после приема и вернулся упрямо к ранее заданному вопросу: — А я?
— Ты уже из их рук ешь, Петя. Значит, холуй, — Смирнов в сильном поддатии становился жестоким борцом за истину.
Генерал сделал глубокий вздох, сжал до скрежета челюсти, взял со стула рядом свою фуражку, надел ее и встал. Вид его должен был внушать ужас. Подчиненные, видя такого Есина, скорее всего падали в обморок от страха. Генерал, наконец, выдохнул и умирающе-гневно спросил:
— Кто ты такой есть передо мной, московская тля?
— Сам сказал: московская тля. Снимай свой грандиозный головной убор и садись, — ласково предложил неиспуганный Смирнов.
— Считаешь, так надо? — по-прежнему грозно спросил генерал.
— Надо, надо. Еще выпьем, по-человечески поговорим.
Уставший от гнева и коньяка Петр Петрович вернул фуражку на стул и покорно сел. Помолчал, хотел было пустить слезу, но собрался и сказал, жалеючи презирая себя, Смирнова, устройство мира:
— А что делать, Саня? Отказаться от пайков, не брать лечебных денег, не пользоваться персональной машиной, не жить на бесплатной казенной даче? Да?
— Да, — просто посоветовал Смирнов.
— Эх! — в отчаянии воскликнул генерал и деловито поинтересовался:
— Нолито?
На этот раз Смирнов плеснул по самой малости, объявив:
— Спешим.
Генерал, объятый думой, и не заметил, как свой глоток сделал, только головой помотал:
— Ну, откажусь я от всего, стану жить как рядовой советский служащий. И стану среди них подозрительно чужим, который что-то против них замышляет. И вышвырнут они меня, как приблудного пса, а на мое место посадят партийного функционера. Вместо профессионала — болтуна и неумеху. Кому от этого лучше станет?
— Никому, — согласился Смирнов. — Но и особо хуже — тоже никому. Потому что принципиальные, стратегические вопросы тебе решать все равно не дают, а на уровне каждодневной преступности твои менты и опера будут работать, как и при тебе работали, даже при невежественном руководстве.
— Я без своего дела не могу, — жалобно признался генерал. — Я умею его делать, как немногие, — и вдруг совсем о другом: — У меня женщина есть, Катя, которую я люблю. Уже пять лет люблю. Что мне делать, Саня?
— Жениться.
— А жена?
— Разведись.
— Легко сказать. Сдавай, сдавай, не жмоться!
Смирнов осмотрел бутылку. И эту уже ополовинили.
Прикрыл глаза, резко покрутил головой, недолго посидел в неподвижности: проверил свой вестибулярный аппарат. Вроде пока еще держался. Повторно проверил себя, разливая: получилось точно, надо полагать, по шестьдесят два с половиной грамма. И предложил взгрустнувшему генералу тост:
— За долготерпенье твоей Кати.
— Спасибо, — задушевно поблагодарил Петр Петрович и выпил. А выпив, сразу же запел:
Сиреневый туман над нами проплывает,
Над тамбуром горит прощальная звезда.
Кондуктор не спешит, кондуктор понимает,
Что с девушкою я прощаюсь навсегда…
— Ему, наверное, хватит, — во время генеральского пения негромко сказал Смирнову из-за стойки Матильда.
— Сейчас допьем, и я уведу его спать, — пообещал Смирнов.
— Кого — спать? — строго спросил, кончив петь, генерал.
— Тебя. Чтобы завтра утром прокурорский важняк твоего похмелья не заметил. И чтобы Поземкин через Георгия Федотовича по партийной линии на тебя телегу не покатил.
— Да положил я на них с прибором! — гордо заявил генерал. — А Поземкина этого по земле размажу.
— По делу привлекать его будешь?
— Его привлечешь… скользкий, как глиста! Следователя БХСС, положенного по штату — моя же вина! — у него нет, а свои прямые обязанности выполняет вроде бы добросовестно…
— Голову даю на отсеченье, он у них на жалованьи, Петя!
— Поди докажи, — безнадежно и утомленно высказался генерал. — Сдавай последнюю и пойдем спать.
Посредине прямоугольника у форсистой клумбы под главным фонарем генерал Есин, деликатно ведомый под ручку подполковником Смирновым, вдруг остановился и задал ошеломительный вопрос с ответом:
— А почему у них памятника Ленину нет? Непорядок!
— Не боись, Петя, — успокоил его Смирнов. — Поставят.
— Я им про это скажу. Я им так скажу! — на генерала нисходило геройство.
— Скажешь, скажешь, — соглашался Смирнов и тихонько волок его к гостинице. — Поспишь, выспишься и скажешь.
В номере генерал позволил снять с себя только фуражку и сапоги. Тужурку, галифе, рубашку с галстуком и плотные армейские носки снял сам. Шатало, правда, основательно, но он, поддерживая неустойчивое равновесие хватанием попадавшихся под руки устойчивых предметов, с задачей справился и обессиленно сел на разобранную уже Смирновым кровать.
— Ты не сиди, ты лежи, — посоветовал Смирнов.
— Остался нерешенным один вопрос, — задумчиво заметил генерал, продолжая сидеть.
— Какой еще вопрос? — раздраженно — устал от генерала — спросил Смирнов.
— Кто вашего певца кончил. Как я понял, он по корешам с прокурором был и знал от него кое-что про этих. Ну и хрен с ним, что знал. Как приехал, так и уехал. Может, под конец они все от страха взбесились?
— Может, и взбесились. Спи, Петя.
— Но вопрос-то не решен!
— Даю тебе слово, что я его обязательно решу, — заверил Смирнов.
Успокоенный генерал глянул на свои роскошные часы и приказал:
— Завтра разбудишь меня ровно в семь.
— А сейчас сколько?
— Двадцать три ноль-ноль.
— Молниеносно мы с тобой надрались, Петя! — удивился Смирнов. — Как монголы.
— Они нас в свое время на триста лет завоевали, — вспомнил Петя, лег и мгновенно спрятался в воздушное алкогольное небытие.
Смирнов вздохнул облегченно и занялся изначально неблагодарным делом: подсчетом наличности. Обшарив все свои карманы, он обнаружил всего-навсего двести одиннадцать рублей. А еще жить пару дней, а еще крупная трата, если все получится так, как он рассчитал. Смирнов вздохнул вторично и пошел побираться.
Поминки тихо умирали. В казаряновском номере оставалось человек шесть-семь, не более, истинные бойцы: Жанна, Борька Марченко, Семен Саморуков, звукооператор и двое здоровенных, как кони, замдиректоров съемочной группы.
— Жанна, — позвал Смирнов, — можно тебя на минутку?
Жанна не поднялась, не пошла к нему — сил не было, да и не хотелось.
— В чем проблема, Александр Иванович?
— В деньгах! — обиженно разозлился Смирнов. — Мне деньги нужны!
— Виталька, ему деньги нужны, — сообщила Жанна одному из замов.
— Много? — поинтересовался Виталька.
— Рублей триста-четыреста.
— Так, так, — слегка призадумался Виталька и тут же его осенило. — Вы ведь гонорар за консультацию у нас не получали?
— Какой еще гонорар? — не понял Смирнов.
— Он вам уже как три месяца выписан, — сообщил Виталька и встал. — Мы с Александром Ивановичем к бухгалтеру и кассиру. На десять минут. Если молодые за это время принесут, без меня не пить.