Подогнали сооружение к закрытой двери самолета, укрепили его предусмотрительно захваченными с собой двумя бревнами, и начальник, чуть отойдя в сторону, чтобы его видели из пилотской кабины, пригласительно замахал руками.
Вскорости дверь самолета открылась, и на импровизированный трап ступил первым, как и положено, командир корабля. Раскорячившись для страховки, он стал опасливо спускаться. Достиг земли, сказал в изумлении:
— Держит!
…С осторожной решимостью двинулись вниз по гуляющим под ногами ступеням трансконтинентальные путешественники: застоялись, засиделись, переволновались в металлическом цилиндре, хотелось бесконечности, хотелось истинной плоскости земли, свежего воздуха хотелось.
Последней покинула самолет рок-команда, вооруженная музыкальными инструментами. Спустились на землю, построились и пошли. Впереди шел веселый Александр Иванович, слегка дирижируя камышовой своей тростью, а за ним строго по двое следовали музыканты. Четко держа шаг, они в стиле диксиленда темпераментно наяривали разухабистый и лукавый американский марш «Ура, ура! Вся шайка в сборе!»
Нет, не последними были рокеры, не мог им позволить такое привилегированный класс. Брезгливо понаблюдав за шествием в иллюминатор, дипломат предложил господину:
— Что ж, пойдем и мы.
— Вы идите, — сказал господин, — а я останусь здесь. В полете никогда не сплю, а сейчас спать хочется.
И не откладывая дело в долгий ящик, приткнулся головой к стенке и закрыл глаза.
— Вас прикрыть пледом? — спросил дипломат. Господин утвердительно промычал, и дипломат накинул на него снятый с полки ярко-полосатый плед.
Нет, не дали особо порезвиться на воле истомленным пассажирам. Только-только разбрелись они, гуляя, как советская администрация, выражая интересы трудящихся масс, объявила по радио:
— Уважаемые пассажиры! Вам необходимо срочно собраться в зале ожидания, где перед вами выступит командир корабля с важным сообщением. Повторяю…
Местный диктор гундосо повторял, а пассажиры потянулись в аэропорт.
Дипломат, бойко сбежавший по трапу, на земле глубоко вдохнул замечательный воздух предгорья, огляделся победительно и увидел здоровенного добродушного мужика, который стоял у самолетного шасси и бессмысленно рассматривал небо.
— Что же вы тут? — спросил дипломат. — Нас зовут.
— А что он скажет? — лениво откликнулся амбал, — скажет, что все в порядке, неполадка, сейчас все исправим и полетим. Нет уж, лучше я здесь погуляю.
— Вам виднее, — почему-то обиделся дипломат и побежал к зданию аэровокзала.
Заматеревший в полетах и жизненных передрягах первый пилот мрачно оглядел пестрое сборище и начал глубоким басом:
— Я — командир корабля пилот первого класса Рузаев Сергей Сергеевич…
Бесцеремонно перебив, духовые по этому поводу изобразили страстный и неуемный восторг саксофонной руладой.
— Прошу не безобразничать, — пилот первого класса Сергей Сергеевич Рузаев строго посмотрел на лабухов и, откашлявшись для продолжения речи, продолжил ее, — через полчаса, минимум через сорок минут из республиканского центра на вертолете прибудет ремонтная бригада с запчастями, которая устранит замеченные экипажем в полете незначительные неисправности левого двигателя. Ремонт ориентировочно продлится около часа. Так что продолжение полета последует, если брать с запасом, через два часа. Сейчас будут сгружены контейнеры с пищей, и вы поужинаете здесь, потому что салон самолета может понадобиться ремонтной бригаде. Кроме того, будет торговать ларек на валюту. По всем интересующим вас вопросам можете обращаться к экипажу, — трое молодцов в синем за его спиной охотно покивали публике. Закончил свою речь Сергей Сергеевич весьма эффектно: — А теперь попросим все вместе наших музыкантов дать нам маленький концерт!
И зааплодировал, зараза. Оставшиеся без дела пассажиры с радостью аплодисменты эти подхватили. Захлопали и аборигены: любопытно им было послушать недобредавших еще сюда столичных гастролеров.
Дэн вышел на свободное пространство, прищурил один глаз, другим без удовольствия осмотрел аудиторию и заявил нахально:
— Ну что ж, пеняйте на себя — мы будем играть. Но играть вот… — Он пальцем указал на Александра Ивановича, — для папика. В надежде поймать драйв. Если поймаем — спасибо вам.
Никто ничего не понял, но на всякий случай все вновь зааплодировали. И началось.
— Композиция «Черное вино»! — выкрикнул Дэн. У барабанов не было барабанов, и он, усевшись на пол у намертво скрепленной пятерки стульев, выдал на их фанерных сиденьях вступительный брейк. Вошел саксофон, мотая душу, загудела гитара, а Дэн запел негромко и лающе. Он пел о черном вине ночи, которое пьет человек, потерявший надежду, идя в полной тьме в никуда из ниоткуда.
Поначалу культурные граждане из самолета с большим вниманием врубились в андеграундовую пиэсу: наслышаны были, что модно это. Но тут три бортпроводницы вкатили в зал три алюминиевых контейнера, и культурные граждане стали, стыдясь и таясь, — голод не тетка — расхватывать извлекаемые из контейнеров подносы с пресловутой авиационной курицей и джемом.
Но музыканты не обижались на них. Музыканты забыли про них. Они уже достигли того, чего хотели. Они поймали драйв, они тащились. Они играли для себя и отчасти для папика, который стоял рядом, слушая их, и которому хотелось выпить, а не есть. Но прежде дослушать ребят, работавших для него истово и самозабвенно. Пьеса из пьесы без паузы переходили одна в другую, а пассажиры бесшумно поглощали казенную пищу.
Так продолжалось долго. Пассажиры насытились, сдали бортпроводницам подносы и по-новой старались понять современную музыку.
Звук вертолета, еле слышимый звук, незаметно присоединился к звучанию инструментов, и в первые мгновения воспринимался как звук еще одного музыкального инструмента, но постепенно звук этот перешел в жизнеутверждающий всепоглощающий рев.
Музыканты прекратили играть, и раздались бурные аплодисменты. Но было непонятно, чему аплодировала истомленная публика: то ли выступлению артистов, то ли появлению вертолета. Скорее всего, все-таки вертолету. Быстренько покончив с рукоплесканьем, народ рванул на волю.
Вертолет опускался рядом с самолетом. Пружинисто опустился. Утихал моторный рев, стали видны лопасти крутящегося раскидистого винта. Еле удерживая фуражку обеими руками, к создавшему буранный ветер вертолету побежал второй пилот. Из обширного вертолетного брюха выпрыгнули по очереди четыре человека в рабочей униформе. Объединились со вторым пилотом, бурно заговорили, изображая нечто непонятными жестами. На людей, на аэровокзал, на горы они и не смотрели, не интересовало их это.
— Граждане пассажиры! — голосом Сергея Сергеевича прорезалось сквозь утихающий шум местное радиовещание. — Настоятельно просим вас вернуться в зал ожидания. Своим присутствием на летном поле вы мешаете ремонтной бригаде производить работы.
Ничему-то они, в принципе, не мешали. Ремонтная бригада, ведомая вторым пилотом, поднялась в самолет.
В связи с ее отсутствием наблюдать было не за чем, и пассажиры подчинились командирскому приказу.
Обладатели СКВ рванули к заманчивому киоску. Но их опередили: рок-группа и Александр Иванович, предусмотрительно не участвовавшие в экскурсии к вертолету, уже причащались у импровизированной стойки. Жаждущим пришлось выстраиваться в очередь.
Аборигены были, как выражался Остап Бендер, чужими на этом празднике жизни. Они стояли у стен и тоскливо следили за тем, как отоваренные счастливчики ретиво опрокидывали и опустошали только что наполненные бокалы. Когда очередь рассосалась, и прилавок с напитками обнаружился во всей своей красе, один из темно-серых ватников не выдержал и, как сомнамбула, направился к вожделенной стойке.
— Сто пятьдесят. Вот этого, — приказал он стюардессе-продавщице, щелкнув толстенным черно-желтым ногтем по зеленому боку «Балантайна», и протянул двадцатидолларовую бумажку.
— Откуда у тебя зелененькие, Серый? — вкрадчиво поинтересовались за его рифленой спиной. Человек, которого назвали Серым, медленно и настороженно обернулся. За его спиной стоял Александр Иванович со стаканом в руках и скалил зубы. И непонятно было: улыбнулся он или ощерился.
— Из деревни помогают, начальничек, — без выражения ответил тот, кого назвали Серым. Продавщица с двадцаткой замерла. Он, краем глаза заметив ее нерешительность, подсказал ей: — А ты наливай, наливай.
— Из какой? Из Атланты? Майами? Лас-Вегаса? — Александр Иванович хотел все знать.
— Из Говноедовки, — уточнил Серый и добавил: — А в общем, какое твое собачье дело?
— Просто любопытно, Серый, просто любопытно.
— Говорили, будто ты на пенсии? — в свою очередь спросил Серый.
— Правильно тебе говорили.
— Тогда понятно. Одно осталось — любопытствовать.
— Говорливым стал, — отметил Александр Иванович. — А на допросах молчал. Сколько отсидел?
— А сколько ты мне наматывал?
— Восьмерик, Серый, законный восьмерик.
— Три зимы у тебя адвокат отобрал. Так-то начальничек.
— Значит, повезло тебе с адвокатом, — Александр Иванович вдруг заметил, что буфетчица по-прежнему на распутьи — наливать или не наливать. — Налейте ему. Деньги — настоящие. Наш Серый — не фальшивомонетчик. Он — суровый скокарь-домушник.
Сказал и отошел к музыкантам. Серый поднял стакан, наконец-то наполненный подозрительной стюардессой, левой рукой взял сдачу, сунул ее в карман, выпил до дна, нашел глазами Александра Ивановича, встретился с ним взглядом и, смачно плюнув в пустой стакан, поставил его на стойку.
— Вы почему безобразничаете?!! Вы почему безобразничаете?! — зашлась криком от отвращения несчастная стюардесса. Не отвечая, Серый кинул на стойку пятерик из сдачи и, не торопясь, удалился за спины пассажиров.
Поняв, что Серый уже не видит его, Александр Иванович прикрыл глаза и в ярости сжал — до желваков — челюсти. Боже, как ненавидел он таких, ушедших от человеческой жизни навсегда и с дешевой бравадой. Их завистливую жадность без границ, их подлый и направленный на действия цинизм, их фальшивый воровской кодекс, их пошлые и дешевые позы, их речь, жесты, манеру поведения…